В твоем плену

Я сжимаю их в кулаки, возвращая себе самообладание.

– Пожалуй, придется, – согласно кивает.

Вхожу и придирчиво осматриваю комнату, вертя головой во все стороны, спиной чувствуя и его взгляд, и каждое движение. По шороху предполагаю, что он прислонился плечом к косяку. Чуть поворачиваю голову – угадала!

– Нравится? – спрашивает без намека на интерес в голосе.

– Мм… сгодится.

– Я старался.

– Не переживай, это заметно, – не отказываю себе в желании поязвить. – Я оценила твою заботу.

Теперь, когда я оказалась в комнате, где меня будут содержать взаперти как матёрую преступницу, меня вновь охватывает притихшее было негодование от несправедливости такого решения. Оно буквально кипит во мне, бурлит и булькает, выводя из себя и требуя разрядки.

– Ну, располагайся, – он делает шаг вперед и ставит на пол мою сумку, я даже не заметила, когда он ее прихватил. – Не буду мешать.

Он берется за ручку двери и начинает тянуть ее на себя, шагая назад.

– Подожди, – останавливаю его. – Разве ты не зачитаешь мне мои права, не огласишь список того, что мне можно в моем заключении в твоём доме, а чего нет?

– Такого списка не существует, – равнодушно пожимает плечом.

– Это значит всё можно? – уточняю. – Или ничего нельзя?

– Первый вариант, я полагаю.

– Всё-всё?

– В пределах этого дома – да.

Отвечает спокойно, несмотря на мои докапывания.

– Значит, все же есть ограничения, – я не отстаю, желая до конца выяснить рамки дозволенного мне.

– Всего одно. Так что, как я и говорил – никакого списка.

– Значит, я могу делать все, что угодно?

– Абсолютно всё, – говорит он терпеливо, так и не почувствовав подвоха.

– Смело, – широко улыбаюсь и, не переставая смотреть на него, пинком роняю стоящий на полу большой горшок с неизвестным мне нецветущим цветком. – И неразумно.

Делаю шаг в сторону и опрокидываю неприкрученный к стене телевизор.

– Даже безрассудно, – хватаю со стола и, размахнувшись, швыряю на пол лэптоп.

Суетливо оглядываюсь в поисках еще чего-нибудь и шагаю к зеркалу на стене, Сойер не препятствует. Наоборот, отступает, освобождая мне дорогу. Снимаю – не без труда – зеркало в массивной серебряной оправе и отправляю в кучу к лэптопу и телевизору.

Так-то лучше.

– Полегчало? – слышу за спиной голос без эмоций.

– Значительно.

– Я счастлив, – все так же равнодушно. – А теперь убери за собой. Горничная приходит раз в неделю по вторникам. Он был вчера. Так что если не хочешь ходить босиком по осколкам и жить в этой грязи, придется тебе потрудиться. Все, что нужно, найдешь в кладовке под лестницей. Справишься?

– А у меня есть выбор? – оборачиваюсь.

– Конечно. Впредь советую тебе, прежде чем что-то сделать, сначала подумать. Но ты ведь не прислушаешься.

Улыбаюсь.

– Так я и думал. Развлекайся, Золушка…

Жду пару минут и, когда шаги внизу стихают, иду вслед за ним по ступенькам за инструментом.

Я действительно чувствую облегчение, мне было полезно выпустить пар, поэтому я ничуть не сожалею о предстоящей уборке. К тому же, она тоже станет для меня терапией. Когда руки чем-то заняты, лично мне лучше думается.

А думать мне есть над чем.

Глава 4 Осколки

Складывая стеклянные обломки и горшочные черепки в большую корзину для белья, которую сейчас явно по назначению не используют, раз она занимает почетное место в кладовке среди садового инвентаря, я пытаюсь придумать, как же мне позвонить брату.

У моего сыночка-в-законе просить бесполезно, он приставлен ко мне цербером и, я уверена, не станет нарушать полученный приказ. Он видел, как Рас отобрал у меня телефон и не расщедрится давать мне свой. Но позвонить мне очень-очень-очень нужно.

– Думай, Хэвен, думай!

От злости на безвыходность ситуации я двигаюсь излишне дергано и суетливо, поэтому вполне для себя ожидаемо ранюсь об осколки зеркала.

– Фак! – от резкой боли ругаюсь вслух, но негромко – не хочу привлекать к себе внимания.

Смотрю на длинный глубокий порез на ладони, из которого толчками стремительно выступает кровь, будто на волю из-под земли пробивается источник воды, и тонким ручейком стекает на пол.

Выбегаю в соседнюю ванную и включаю на полную холодную воду. Сую порезанную руку под мощную струю и смотрю, как кровь смешивается с водой, окрашивая ту в розовый цвет, и вместе с ней утекает в слив. Вида крови я не боюсь и в обморок падать не собираюсь, но зрелище все же неприятное. И волнительное – крови я теряю много. Ледяная вода ее останавливает, но стоит мне вытащить кисть из-под струи, как кровь сочится вновь.

Я чертыхаюсь и тихо поскуливаю, потому что под водой рука замерзает, а рану щиплет. На мгновение допускаю мысль позвать своего надзирателя на помощь – должна же быть в доме аптечка, жгут там, пластырь, в конце концов, – но вспоминаю его свирепый взгляд, и от идеи тут же отказываюсь.

– Сама справлюсь. Поди не окоченею… – едва шевелю губами с сомнением и тянусь к полотенцу.

Попытаюсь остановить кровь им, иначе потом придется лечить обморожение конечностей.

Полотенце очень быстро пропитывается кровью. "Что ж там за рана?!" – мысленно скулю я, когда дверь в ванную открывается.

Обернувшись, вижу Сойера, и, не скрывая досады на лице, перемещаюсь, чтобы спиной закрыть ему обзор раковины и моей рукозадости.

Но он, ясень пень, всё замечает.