Голубой замок
Было и такое: ее заставили извиниться перед Оливией за то, чего она не делала. Оливия сказала, будто кузина нарочно толкнула ее в грязь, чтобы испортить ее новые туфельки. Валенсия знала, что это неправда. Все произошло случайно и даже не по ее вине, но никто ей не поверил. Пришлось извиниться и поцеловать Оливию в знак «примирения». Несправедливость того случая горела весь вечер в ее душе.
Припомнилась купленная кузине Оливии нарядная шляпка с кремово-желтой вуалью, венком красных роз и узкими лентами, которые завязывали красивым бантом под подбородком. Валенсия больше всего на свете хотела такую же. Она умоляла купить шляпку и ей, а над ней лишь смеялись, и все лето Валенсии пришлось носить ужасную шляпу из коричневой соломки с низкой тульей и плоскими полями, на резинке, которая резала за ушами.
Никто из девочек не гулял с Валенсией Стирлинг, потому что она выглядела убого, – никто, кроме Оливии. И все умилялись тому, как мила и бескорыстна Оливия. «А все потому только, – думала Валенсия, – что я была для нее выигрышным фоном. Уже тогда она понимала это».
И награду за посещение воскресной школы без пропусков выиграла Оливия. Слишком часто по воскресеньям из-за простуд Валенсии приходилось оставаться дома.
А тот отрывок, который Валенсия пыталась продекламировать в школе в один из пятничных дней? В итоге она сбилась, а вот Оливия была прекрасной чтицей и никогда не сбивалась.
Вечер в Порт-Лоуренсе, в гостях у тети Изабель. Валенсии было десять. Там же гостил Байрон Стирлинг, самодовольный и хитроумный двенадцатилетний мальчишка. Во время утренней молитвы он подобрался поближе и ущипнул Валенсию за худенькую руку так, что та вскрикнула от боли. После молитвы тетя Изабель сделала ей выговор. И Валенсия пожаловалась на Байрона, но тот отказался признать вину. Соврал, будто ее царапнул котенок. Якобы она взяла на колени котенка и играла с ним, вместо того чтобы слушать, как дядя Дэвид произносит молитву. Ему поверили. Мальчикам Стирлинги верили всегда, в отличие от девочек. Валенсию с позором отправили домой из-за ее исключительно дурного поведения и с тех пор очень долго не приглашали к тете Изабель.
Замужество кузины Бетти Стирлинг. Валенсия случайно узнала, что та намерена выбрать ее в подружки невесты, и втайне сияла. Как это было бы славно! Конечно, ей пришлось бы сшить новое платье, новое красивое розовое платье. Бетти хотела, чтобы подружки были одеты в розовое.
Но Бетти не пригласила Валенсию. Та никак не могла понять почему, и лишь много времени спустя, когда тайные слезы разочарования уже высохли, истину поведала ей Оливия. После долгих обсуждений и колебаний Бетти решила, что Валенсия слишком невзрачна и может все испортить. С тех пор минуло девять лет, но и сегодня у Валенсии перехватывало дыхание от укола старой обиды.
Когда ей было одиннадцать, мать заставила ее признаться в том, чего она не совершала. Валенсия долго все отрицала, но в конце концов сдалась и признала себя виновной, лишь бы ее оставили в покое. Миссис Фредерик имела обыкновение принуждать людей ко лжи, не оставляя им иного выбора. Затем мать приказала ей встать на колени в гостиной, между собой и кузиной Стиклс, и произнести: «Боже, прости меня за то, что я не сказала правду». Валенсия повторила эти слова, но, поднявшись с колен, прошептала: «Но, Боже, ты же знаешь, что я сказала правду». Валенсия тогда еще не слышала о Галилее, но в их судьбах имелось что-то общее. Наказание оставалось жестоким даже после того, как она созналась и помолилась.
В одну из зим она пошла в школу танцев. Дядя Джеймс решил, что ей следует посещать уроки, и заплатил за них. Как она ждала! И как возненавидела эту школу! Для нее никогда не находилось партнера, согласного танцевать с дурнушкой. Учителю приходилось ставить мальчика с ней в пару, и обычно тот бывал недоволен. Хотя Валенсия, легкая как пушинка, хорошо танцевала. А вот Оливия, никогда не имевшая недостатка в партнерах, была не слишком грациозна.
Случай с пуговичной нитью, когда ей было десять. У всех девочек в школе имелись пуговичные нити. У Оливии была самая длинная, со множеством красивых пуговиц. Имелась нить и у Валенсии – по большей части пуговицы были простыми, но шесть чудесных, со свадебного платья бабушки Стирлинг, сверкающих золотом и стеклом, намного красивее, чем у Оливии, давали Валенсии некоторое преимущество. Она знала, что каждая девочка в школе завидует таким прекрасным пуговицам. Увидев их на пуговичной нити кузины, Оливия ничего не сказала. Однако на следующий день улицу Вязов посетила тетя Веллингтон. Несколько таких пуговиц, заявила она миссис Фредерик, причитаются Оливии, ведь бабушка Стирлинг приходилась Веллингтонам такой же родней, как и Фредерикам. Миссис Фредерик охотно согласилась. Она не могла позволить себе ссору с тетей Веллингтон. Более того, дело не стоило выеденного яйца. Тетя Веллингтон забрала четыре пуговицы, милостиво оставив Валенсии две. Та сорвала их с нити и бросила на пол – еще тогда не усвоив, что леди не дают волю эмоциям, – и за это была отправлена в кровать без ужина.
Вечеринка у Маргарет Блант. Валенсия так к ней готовилась. На вечеринку был приглашен Роб Уокер, который парой дней раньше, у дяди Герберта на Мистависе, на веранде, освещенной лунным светом, казалось, ею заинтересовался. Однако Роб даже не пригласил ее потанцевать – совсем не замечал. Она, как обычно, простояла у стены. Конечно, это произошло много лет назад. В Дирвуде давно забыли, что Валенсию не приглашали танцевать. Но она помнила все то унижение и разочарование. Ее лицо пылало в темноте, когда она вспоминала себя, стоящую там: жидкие волосы уложены в жалкую прическу, щеки горят – от стыда или оттого, что она щипала их целый час, пытаясь вызвать румянец. А все закончилось нелепыми разговорами о том, что Валенсия Стирлинг нарумянилась ради вечеринки. В те дни в Дирвуде этого было достаточно, чтобы навсегда испортить репутацию. Но репутации Валенсии это не повредило, даже не затронуло ее. Все и так знали, что она не может, как ни пытайся, быть легкомысленной, и просто посмеялись над ней.
«Моя жизнь всегда была второсортной, – пришла к выводу Валенсия. – Все великие жизненные потрясения прошли мимо. Я ни разу не испытала подлинного горя. И любила ли я кого-нибудь по-настоящему? Разве я люблю свою мать? Нет. Это правда, какой бы постыдной она ни казалась. Я не люблю ее и никогда не любила. А что еще хуже, она мне даже несимпатична. Поэтому я и представления не имею, что значит любить. Моя жизнь была пуста… пуста. Нет ничего хуже пустоты. Ничего!» Валенсия страстно и громко произнесла последнее «ничего». Застонала и на время вообще перестала думать о чем-либо, кроме боли. Ее настиг очередной сердечный приступ.
Когда он улегся, что-то произошло с Валенсией, – возможно, наступила кульминация всего, о чем она передумала, с тех пор как получила письмо доктора Трента. Было три часа утра, время горьких укоризн и тяжких раздумий, проклятое, самое тяжелое время. Но иногда именно оно дарит свободу.
– Я всю жизнь пыталась угождать людям и потерпела крах, – сказала она. – Теперь я буду угождать себе. Никогда больше не стану притворяться. Я дышала воздухом фантазий, притворства и уверток. Какой роскошью будет говорить правду! Возможно, я не смогу сделать все, что хочу, но того, чего не хочу, я делать больше не стану. Мама может дуться неделями – меня это уже не озаботит. Отчаяние – это свобода, надежда – рабство.
Валенсия встала и оделась, чувствуя, как оковы спадают с души. Закончив укладывать волосы, она открыла окно и швырнула банку с ароматическими травами через забор, на соседский участок. Та победно грохнула, угодив прямо в плакат на стене, призывавший сохранить «цвет лица, как у школьницы».
– Меня воротит с души от запаха мертвечины, – сказала Валенсия.
Глава IX
Следующие несколько недель серебряную годовщину венчания дяди Герберта и тети Альберты в семействе Стирлинг деликатно вспоминали как момент, «когда мы впервые заметили, что бедняжка Валенсия… стала… немного… ну, вы понимаете».
Никто из Стирлингов, разумеется, не посмел высказать вслух, тем более первым, что Валенсия слегка повредилась рассудком или что разум ее пребывает в некотором беспорядке. Когда дядя Бенджамин воскликнул:
– Она чокнутая, говорю вам, чокнутая! – все посчитали, что он зашел слишком далеко. И если его простили, то лишь по причине возмутительного поведения Валенсии на вышеуказанном торжестве.
Впрочем, миссис Фредерик и кузина Стиклс еще до ужина заметили кое-что тревожное. Все, разумеется, началось с розового куста, и с тех пор Валенсия уже не была прежней. Казалось, она совсем не расстроена молчанием матери. Более того, не замечает его. Она отказалась принимать фиолетовые пилюли и микстуру Редферна. Холодно объявила, что более не намерена откликаться на прозвище Досс. Посоветовала кузине Стиклс не носить брошь с волосами покойной кузины Артемес Стиклс. Передвинула кровать в своей комнате в другой угол. Читала «Магию крыльев» воскресным днем, а на упрек кузины Стиклс ответила:
– Ах, а я и позабыла, что сегодня воскресенье. – И продолжила чтение.
Став свидетелем вопиющего поведения Валенсии, которая съехала по перилам, кузина Стиклс не рассказала об этом миссис Фредерик – бедняжка Амелия была и так достаточно расстроена. Но каменное молчание миссис Фредерик рухнуло после декларации Валенсии в субботу вечером. Та объявила, что больше не собирается посещать англиканскую церковь.
– Больше не пойдешь в церковь?! Досс, ты отказываешься…
– Нет, я буду ходить в церковь, – легко ответила Валенсия. – Пресвитерианскую. А в англиканскую не стану.
Это было еще хуже. Обнаружив, что тактика оскорбленного достоинства больше не срабатывает, миссис Фредерик обратилась к слезам.
– Что ты имеешь против англиканской церкви? – простонала она.
– Ничего, кроме того, что ты вечно заставляла меня ходить туда. Если бы то была пресвитерианская церковь, я бы пошла в англиканскую.
– Мыслимо ли говорить такие вещи родной матери? Воистину неблагодарность детей хуже укуса ядовитой змеи.
– А разве мыслимо говорить такие вещи родной дочери? – спокойно спросила Валенсия.
Вот почему ее поведение на серебряной свадьбе удивило миссис Фредерик и Кристин Стиклс гораздо меньше, чем всех остальных. Они даже сомневались, разумно ли брать туда смутьянку, но в конце концов решили, что, если оставить ее дома, пойдут разговоры. Возможно, что она поведет себя как обычно и никто не заподозрит, что с нею что-то не так. По особой милости Провидения воскресным утром хлынул ливень, поэтому Валенсия не исполнила свою угрозу отправиться в пресвитерианскую церковь.
Она вовсе не возражала бы остаться дома. Все семейные торжества были невыносимо скучны, и тем не менее Стирлинги не пропускали ни одного события, достойного празднования. Это стало укоренившейся традицией. Даже миссис Фредерик давала обед по поводу годовщины свадьбы, а кузина Стиклс приглашала приятельниц на именинные ужины. Валенсия ненавидела эти развлечения, потому что после них семье приходилось неделями изворачиваться, отказывать себе во всем и считать каждый цент, чтобы покрыть расходы. Но ей хотелось пойти на серебряную свадьбу. Дядя Герберт обидится, если она не придет, а она хорошо относилась к дяде Герберту. Кроме того, она была не прочь взглянуть на родственников под новым углом. Отличное время и место, чтобы озвучить свою декларацию независимости, если представится случай.
– Надень свое коричневое шелковое платье, – распорядилась миссис Стирлинг.
Как будто у Валенсии был выбор! У нее имелось лишь одно нарядное платье – шелковое, табачного цвета, подарок тети Изабель. Тетя Изабель раз и навсегда постановила, что Валенсии не следует носить яркие вещи. Они ей не идут. В юности ей позволяли носить белое, но в последние годы и на белый был наложен негласный запрет. Валенсия надела коричневое платье с глухим воротом и длинными рукавами. У нее никогда не было наряда с глубоким вырезом и рукавами до локтей, хотя такие носили даже в Дирвуде уже более года. Но она не стала укладывать волосы а-ля Помпадур. Собрала их в узел на затылке и спустила по бокам на уши.
Она подумала, что такая прическа пойдет ей, – только узел получился слишком маленьким. Миссис Фредерик возмутилась из-за прически, но про себя, решив, что сейчас разумнее промолчать. Важно, чтобы Валенсия оставалась в хорошем настроении, по возможности – до конца вечера. Миссис Фредерик и не заметила, что впервые в жизни озаботилась настроением дочери. Но ведь прежде та никогда не вела себя «странно».
По пути дамам – миссис Фредерик и кузина Стиклс шли впереди, а Валенсия смиренно плелась следом – попался Ревущий Абель. Проехал мимо, пьяный, как обычно, но еще не в стадии рева. Впрочем, достаточно нетрезвый, чтобы быть вежливым сверх всякой меры. Жестом монарха, приветствующего подданных, он приподнял потрепанную клетчатую кепку, а затем отвесил дамам глубокий поклон. Миссис Фредерик и кузина Стиклс не осмеливались портить отношения с Ревущим Абелем. Только он один во всем Дирвуде мог прийти им на помощь, когда требовалось что-то отремонтировать или сработать по плотницкой части, поэтому обижать его не следовало. Тем не менее они постарались, чтобы ответный кивок вышел сухим и коротким. Ревущий Абель должен знать свое место.
А вот Валенсия, идущая следом, позволила себе демарш, которого ее спутницы, к счастью, не заметили. Она весело улыбнулась и помахала рукой Ревущему Абелю. Почему нет? Ей всегда нравился этот старый грешник. Веселый, яркий, бесстыжий негодник, противостоящий скучной респектабельности Дирвуда и его традициям, словно красный революционный флаг. Всего несколько дней назад Абель пронесся через Дирвуд ночью, выкрикивая во все горло проклятия своим громоподобным голосом, который был слышен на мили вокруг, и пустил свою лошадь бешеным галопом, проезжая по чопорной, благопристойной улице Вязов.
– Вопя и богохульствуя, словно дьявол, – с содроганием вспомнила за завтраком кузина Стиклс.
– Не понимаю, почему Божий суд так долго не обрушивается на этого человека, – поморщилась миссис Фредерик, явно порицая за медлительность Провидение, нуждающееся в подсказках.
– Однажды утром его найдут мертвым. Он упадет под копыта своей лошади и будет затоптан насмерть, – заверила кузина Стиклс.
Валенсия, разумеется, промолчала, однако про себя задалась вопросом, не являются ли эти периодические загулы Ревущего Абеля бессильным протестом против бедности, тяжелого труда и монотонности жизни. В отличие от нее, искавшей убежища в мечтах о Голубом замке, Ревущий Абель, лишенный воображения, мог бежать от реальности только в пьяное забытье. Вот почему сегодня она помахала ему, поддавшись внезапному приливу дружелюбия, а он, не настолько пьяный, чтобы ничему уже не удивляться, чуть не выпал от изумления из седла.
К этому моменту дамы достигли Кленового бульвара и дома дяди Герберта, большого претенциозного здания, украшенного бессмысленными эркерами и вычурными балконами. Дома, похожего на богатого самодовольного глупца с бородавками на лице.
– Это не дом, – невольно вырвалось у Валенсии, – а кощунство какое-то.
Миссис Фредерик содрогнулась до глубины души. Что такое ляпнула дерзкая девчонка? Изрыгнула богохульство? Или просто сморозила какую-то чушь? Трясущимися руками она сняла шляпу в комнате для гостей и сделала еще одну слабую попытку предотвратить катастрофу. Она задержала Валенсию, пока кузина Стиклс спускалась вниз.
– Попробуй не забывать, что ты леди, – умоляющим голосом попросила она.
– Хотела бы об этом забыть, но увы… – устало ответила Валенсия.
И миссис Фредерик подумала, что не заслужила такой кары от Провидения.
Глава X
– Благослови эту пищу, что мы едим, и благослови нас на служение тебе, – торопливо проговорил дядя Герберт, заставив нахмуриться тетю Веллингтон. Она всегда находила молитвы Герберта слишком короткими и «легкомысленными». Молитва, по мнению тети Веллингтон, должна длиться минуты три, никак не меньше, и произносить ее следовало выспренним тоном, средним меж стенаниями и обычной речью. В знак укоризны тетя не поднимала благочестиво склоненной головы чуть дольше остальных, а вскинув ее наконец, поймала на себе взгляд Валенсии. Вот тогда-то, уверяла позднее тетя Веллингтон, она и заметила: с Валенсией что-то не так. В странных раскосых глазах племянницы – «мы давно должны были догадаться, что девица с такими глазами не без изъяна», – мерцала довольная усмешка, словно Валенсия потешалась над теткой. Разумеется, допустить подобную возможность тетя Веллингтон не могла и тотчас отбросила подозрение.
Между тем Валенсия от души развлекалась. Никогда прежде семейные собрания не доставляли ей столько удовольствия. На взрослых торжествах, как и в детских играх, она всегда была обременительным довеском. Родные считали ее слишком скучной. Она не владела никакими светскими уловками. Более того, привычка искать укрытия от скуки семейных посиделок в Голубом замке вела к рассеянности, укрепляя ее репутацию тусклой и пустой особы. «Напрочь лишена светского лоска и обаяния», – раз и навсегда постановила тетя Веллингтон. Никто и не подумал, что Валенсия просто-напросто немела в присутствии родни, оттого что боялась ее.
Теперь же страх оставил Валенсию. Оковы упали с души. Она была готова высказаться, если представится случай, и позволила себе свободу мысли, на какую прежде никогда бы не осмелилась. Валенсия ощутила в себе ту же шальную, торжествующую уверенность, с какой дядя Герберт разрезал индейку. Взглянув на племянницу во второй раз за день, этот последний, будучи мужчиной, не понял, что она сотворила со своими волосами, но с удивлением подумал, что Досс не такая уж дурнушка, и положил добавку белого мяса в ее тарелку.
– Какой гриб самый опасный для красоты юной леди? – провозгласил дядя Бенджамин для затравки, чтобы «чуть расслабиться», как он говорил. Однако Валенсия, которой полагалось спросить: «И какой же?», промолчала, и дяде Бенджамину пришлось держать неловкую паузу, прежде чем самому ответить: – Грусть.
Комический эффект был безнадежно утрачен. Дядя возмущенно воззрился на Валенсию, которая никогда прежде его не подводила, но та, казалось, этого даже не заметила. Исподволь оглядывая родню, она безжалостно препарировала нравы и обычаи участников тоскливого сборища и забавлялась, с бесстрастной улыбкой наблюдая их мелкую суету. Подумать только, что этих людей она всегда почитала и боялась. Теперь она смотрела на них другими глазами.
Крупная, не лишенная способностей, но высокомерная и многословная тетя Милдред всегда считала себя самой умной в семье; своего мужа выставляла чуть ли не ангелом, а детей – вундеркиндами. Разве не у ее сына Говарда уже в одиннадцать месяцев прорезались все зубы? И кто, как не она, мог дать наилучший совет насчет всего на свете, от приготовления грибов до ловли змей? Но как же она была скучна! И какие ужасные родинки у нее на лице!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Ламбрекен – декоративная полоса, украшающая оконные и дверные проемы.
2
Возможно, речь идет о Луизе Мекленбургской (1776–1810), супруге прусского короля Фридриха Вильгельма III.
3
Этот каламбур дяди Бенджамина основан на игре слов «harm the cheese» и «charm the he’s».
4
Банко – персонаж трагедии Шекспира «Макбет», военачальник, убитый Макбетом. Призрак Банко является Макбету на пиру.
5
Мережка – особый вид вышивки.
6
Марьяж (устар.) – брак, свадьба.
7
Органди – легкая полупрозрачная ткань.
8
Самюэль Пипс (1633–1703) – офицер английского морского ведомства, знаменитый своим дневником, рисующим повседневную жизнь лондонцев в период Реставрации.
9
Мф. 13: 12.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
