Призраки согласно прописке

Гость опоздал на 40 минут, мужики по двое ныряли за занавеску летней кухни и выныривали из-под нее порозовевшими и подобревшими. Наконец все сели за стол. Этот день подруга Татьяна, помнит в деталях. Толстая тетка в строгом костюме и прической «Халла», раскрыла красную папку, и торжественным голосом принялась читать текст.

Эту сцену Татьяна живописала сокурсницам, когда их группа на первом курсе поехала на картошку. Было такое – осень, счастливые вчерашние абитуриенты являлись на занятия, а им предлагали собрать теплые вещи, резиновые сапоги, и ехать дружным коллективом в совхоз, чтобы с комсомольским задором участвовать в уборке урожая. С задором к 1982-му году было уже слабовато, но ехали все, у кого не оказалось справки от врача. У Миры и Тани не оказалось, они мерзли днем на полях, а вечерами развлекали друг друга байками из личной жизни. Тогда подруга и рассказала по юбилей прабабки. При слове "Халла", Мира представила себе херсонскую коммунистку с плетеной булкой на затылке, с которой при каждом шаге осыпается мак, и описала персонаж.

– Представляю, марширует тетка в строгом синем костюме с батоном на голове, а за ней стая голубей маком угощается!

– Нет, эту привезли на Жигулях. А «халла», это прическа, так волосы тогда укладывали, – пояснила подруга и продолжила рассказ. – Читает она, а бабка поле каждого предложения согласно кивает

В поздравлении, Акулину Сорину называли самоотверженной героиней труда, сообщалось, что потомки благодарны ей за вклад в строительство гидротехнических сооружений, и бесконечно гордятся тем, что такая грандиозная личность живет рядом.

Родня слушала дифирамбы, кивала, а средний сын Акулины, который успел собрать с родни деньги на ремонт крыши фамильного дома, ерзал и при каждой паузе поднимал руку.

Едва «Халла» закончила речь и предложила поднять рюмки за здоровье юбилярши, дядя Алексей спешно опрокинул свою, и немедленно попросил слова:

– Такому заслуженному человеку, может, вместо охапки пионов и Грамоты, крышу починить.

«Халла» несколько секунд стояла с каменным лицом. Она уже держала в одной руке рюмку, а в другой кусочек буженины.

Пауза затягивалась, но у райкомовских, неплохая подготовка морочить голову населению.

– Конечно! – Вскрикнула она, опрокинула рюмку и продолжила. – Вот вторая часть подарка от секретаря горкома КПСС. Как раз на крышу. – «Халла» долго копалась в сумочке и наконец достала конверт. Бабка Акулина сидела рядом и улыбалась, протянутый конверт перехватил Алексей, он быстро вынул две зеленоватые купюры, и объявил:

– Сто рублей, хватит на четвертую часть шифера.

«Халла» попрощалась и торопливо потопала к калитке. Бабка Акулина строго посмотрела на сына:

– Лешка, ты опять со своими идеями – коммунизм, это электрификация всей страны и контроль за расходованием народных средств.

– А куда без контроля, эта гусыня хотела ограничиться грамотой и букетом, а конвертик оставить у себя.

Гости возмущенно погудели и принялись дальше трапезничать. Только Акулина как-то сникла и молча смотрела в одну точку. Она смолоду не любила хитрых и лживых. С такими в коммунизм нельзя. А куда их деть, если живут по соседству. Акулина считала, что все дело в воспитании – детей перестали сечь розгами. Потом половина ее бригады полегла на фронте, едва очухались после войны, как новая напасть – стиляги. За узкие короткие штаны и танец твист, она готова была отправлять всех в Сибирь. Но стиляги танцевали в своих узких штанах, и никому до этого безобразия не было дела. Потом, уже на пенсии, Акулина освоила домашнее производство самогона, клиенты – бывшие стиляги, частенько ей напоминали о принципиальности в следовании заветам Ленина и Сталина. Акулина принимала от покупателя рубль, выдавала пол литру и возражала:

– Про самогонку Ленин ничего не говорил, а Сталин выпивать людям не запрещал.

Так в боях она зарабатывала дополнение к пенсии, которой хватало на хлеб, крупы и молоко, но было недостаточно для ремонта крыши и на то, чтобы провести в дом воду. Таскать ее из колодца с каждым годом становилось все тяжелее. Тогда на юбилее, Акулина сидя за столом, подбивала баланс своей жизни. Похоже, он ей не понравился, и оставив без внимания размахивающих в танце руками внуков, она пошла в дом, и прямо в одежде легла в кровать. Три месяца провела старуха в полном молчании, а на четвертый родня собралась на похороны. Крышу дома починить так и не успели. Тогда в свои 16 лет сокурсница Татьяна приезжала в Каховку в последний раз. В бабкином доме жила родня, но она к ним не ездила. Зато теперь, когда дом ушел под воду, о Татьяне вспомнили, и попросили приютить пострадавших. Родственники насчитали 15 человек, которым требуется кров и содержание на первое время.

– И куда я их дену? – Жаловалась она Мире.

– Не знаю.  – Отозвалась та и прикинула сколько человек могли разместиться в её квартире. Полноценных спальных мест здесь оборудовано семь, но постоянно в квартире, больше пяти человек никогда не проживали. Великое переселение русских в лихую годину в свое время коснулось и Миры. В 1993-м в дверь позвонили, она только укачала годовалую Юльку, и не дожидаясь повторного звонка метнулась к двери. На пороге стояла женщина лет пятидесяти, в длинной юбке и стоптанных туфлях. Загорелое лицо с белесыми морщинками вокруг глаз. Мира прижала палец к губам:

– Дочка спит.

Визитерша понимающе кивнула и быстро зашептала, что она похоже двоюродная тетка для Миры. В блокаду, при эвакуации, потерялась – ей тогда всего два годика было, имя знает, а фамилию нет. До четырех была в детдоме, в Душанбе, потом ее усыновили. Когда выросла, стала искать родных и выяснилось, что в детдом она приехала с узелком. А в нем фотография. Тут Мира бросила взгляд на снимок и вздрогнула. Точно такой же лежит в семейном альбоме покойной бабушки. Вся родня на фоне резного буфета с пятью малышами на руках. Она было хотела сказать визитерше об этом, но та опередила Миру:

– Я родилась в этой квартире, удалось найти архивы. Сейчас в Таджикистане русских вырезают, мы собрались, и поехали в Ленинград. Вот родню ищу. Твоя фамилия Трубина?

– Нет, я Семенова по мужу, а в девичестве Ленская. – Трубиной была покойная мама Миры, но она почему-то не сказала об этом странной женщине, у ног которой стояли два потертых картонных чемодана, перехваченных веревкой.

– Значит, никто из Трубиных блокаду не пережил. – Вздохнула женщина, подняла чемоданы и пошла к лифту.

Мира вздохнула с облегчением. А потом целых полгода во сне она бежала по лестнице, чтобы остановить лифт, узнать имя и фамилию женщины, показать ей фотографию и прочитать сопроводительную записку бабули к ней. Но вторая Мира, неподвижная и темная стояла в двери, раскинув руки и приговаривала – если признать родню, надо поселить их к себе хотя бы на время. Приживутся, потом не выгонишь. А так – ничего не знаю, никого не помню. Устроятся как-нибудь. Лифт достигал первого этажа быстрее, чем Мира. Гораздо быстрее. И когда она выскакивала на улицу, то не видела там ни одной живой души. Ледяной холод мигом проникал ей под халат, Мира принималась дрожать и сразу просыпалась.

Потом спустя пять лет, она специально изучила информацию о русских, которые на момент развала Союза, оставались в национальных республиках, и холодела от цифр. Оказывается, по данным переписи 1989 года, в теперешнем ближнем зарубежье, проживали и считали его своей родиной, 25 миллионов русских. Буквально через три года их число уменьшилось до 14 миллионов. Почти семь переехали жить в Россию, два с половиной миллиона перестали указывать в документах национальность «русский». В горячих точках русских вырезали семьями, особенно зверствовали в Таджикистане. Можно было уехать, а вот продать квартиру получалось не дороже, чем стоимость контейнера, для отправки нажитого. Мира часто думала – куда отправила свой контейнер Лида. Она прочла бабушкину записку под снимком. До войны в семье было пятеро детей. Младшему полгода, старшему 11-ть. У невестки пропало молоко, и младенец скончался в 9 месяцев, двухлетнюю Лиду и пятилетнего Сергея отправили в эвакуацию без родителей. Поезд попал под обстрел и дети, скорее всего, погибли. Их следов найти не удалось. Ваня и Коля остались в городе. Ваня умер от голода в четыре, а Коля ушел к Неве за водой и не вернулся. Эмалированный бидон потом видели у девочки, лет десяти. У него было два скола по дну. Но девчушка показала на окно в подвал и сообщила, что бидон нашла там. Коля мог утонуть, поскользнуться и уйти под лед. Но тогда бы бидон остался у полыньи или утонул вместе с ним. Бабуля предполагает, что мальчика затащили в подвал и съели. К этому окну она носила букетики цветов. После войны там вставили раму и закрыли стекло решёткой. Букетики бабушка клала за решётку. А Лиду, Сережу, Ванечку и младенца Митю вносила в поминальные записки. И Мире велела ставить свечи и молиться за упокой их душ. В церковь Мира ходила редко, перестройка ставила перед каждым свои неотложные задачи. Надо было заработать на жизнь, учебу детей и на все возрастающие коммунальные платежи. Это был марафон, оглядываться и рефлексировать значит потерять темп. Мира не останавливалась и не грузила память лишней информацией. А вот теперь вспомнила этот сентябрьский день, спящую в кроватке Юльку и незваную гостью с чемоданами.

– Что с ней стало? Почему не пришла еще раз? Кто теперь знает…– Она повздыхала и полезла на антресоли за семейными альбомами. Найдет снимок, разместит в одноклассниках, может, найдется тетушка и она попробует вымолить у нее прощение. За перестройку и развал Союза, за то, что не пустила в дом и не предложила кров. За сиротское детство. Она расскажет ей, как бабушка вспоминала каждого из своих детей. Из взрослых Трубиных она осталась одна, а тетя Лида с ее детьми тоже часть рода. Мирины внуки теперь чаще говорят по-немецки, а русских с каждым годом становится все меньше. Вот найдется тетка и все пойдет на лад.

Кот – маг слушал мысли женщины и разрабатывал план своей поисковой операции. Он знал, что какая-то недобрая сила, с каждым часом все ближе подступает к дому. Энергия Миры – вот ее цель. В Германию Мира летела самолетом, и можно сказать вскользнула из сети. Но теперь она вернулась, и Охотник больше не допустит промаха. Люди говорят, что врага надо знать в лицо, мага Вилли больше интересует его энергетический состав, особенно блок мотивации. Вилли уже знал, где искать следы пропавшей Лиды. Начнет с того, что ночью устроит совет с Памятниками.

Вон Мира уже положила на стол два семейных альбома, значит скоро погрузиться в историю рода Трубиных.

Альбом лежал открытым, энерго-родня сбилась в кучку и ждала начала сеанса. Мира даже провела пальцем по портрету бабушки и дедушки. Бабуля сидела на стуле с высокой спинкой, в кофте с широкими рукавами, и кофте под горлышко. Гладкие темные волосы разделены безупречно прямым пробором. Дедушка стоял за ее спиной, положив руку на плечо жены. Эту фотографию бабушка называла «свадебной». Но никакой фаты, никаких цветов и гостей на снимке не было. Внизу стояла дата – март 1930 года. Через год и два месяца у них появиться первенец – Коля, а потом Сережа, Ваня, Лидочка и Митя. И уже после войны в 1946-м, мама Миры, Мария Калиновна Трубина.

В гостиной зазвонил телефон, чтобы успеть ответить Мира пустилась по двадцатиметровому коридору бегом. Вилли проводил взглядом женщину и проворчал:

– Для таких апартаментов нужен самокат, или хорошая память, чтобы не оставлять телефон где попало.

– Так и было – мы ездили на велосипедах. – Ответил дед Андрей и закашлялся. Правда, телефон был один и висел в середине коридора. Громыхал как колокол, а уменьшить звук было нельзя.

Вилли на четырех магических лапах мчался за хозяйкой, Ванятка визжал от удовольствия от скорости, а дед Андрей плыл параллельным курсом предаваясь воспоминаниям.

– Нет Юля, к дню рождения не вернусь.

Вилли остановился у двери и напряг слух. Магические силы надо беречь, а ситуацию он поймет и по простому разговору. Мире звонит дочь из Кельна. А у кого там намечается днюха? Боже! У самого Франца, и ровно через неделю. В принципе можно успеть. Прямых самолетов в Германию теперь нет, но можно лететь и через Стамбул. Было бы желание. А вот как с ним – непонятно. Обида Миры на мужа давно прошла, они разговаривают по ватсапу каждый вечер. Франц днем делает фотографии сада и перекидывает их Мире, та подолгу рассматривает кусты, а вечером по пунктам выдает мужу задания. Какие пора подрезать, какие подвязать. Разговор течет плавно, голоса звучат ласково. Если кто-нибудь не собьётся на украинскую волну.

– А как тебя в Питер занесло? Мы думали ты в Риге. Предложили Францу собраться, и всем месте прилететь туда. Поселиться в отеле, заказать столик – ты придешь, отпразднуем, а наутро все вместе в аэропорт.

– Заговорщики вы мои, – Лаково проворчала Мира и шмыгнула носом. В родной, знакомой с детства квартире она сама себе казалась потерянной и брошенной.

– Я бы не поехала, пока не объяснила ему, что мировое зло не русские, а глобалисты.

– И кто они, эти злые глобалисты? Где живут? Чем промышляют? – В голосе дочери звучал сарказм.

– Живут везде, управляют американским правительством, хотят уничтожить Россию и забрать ее ресурсы.

Юля засмеялась.

– Ресурсы наши правители давно отдали бесплатно, зачем уничтожать Россию?

Мира тяжело вздохнула, она понимала насколько велика угроза, но рассказать об этом просто и ясно не может даже Юльке, что уж говорить о Франце. Если для него слово «толерантность» означает нормально общаться с соседями, Эдвардом и Марисом. Где первый муж, а второй жена.

Франц считает, что Германию в 45-м победила Америка, а 22 миллиона русских, которые погибли в войне – так это Сталин избавлялся о несогласных.

– Вот что муттер, пока тебе там Соловьев голову окончательно не задурил – продавай квартиру за сколько дадут и возвращайся домой.

Мира обещала подумать и попрощалась. Дед Андрей уныло полетел в угол, Ваня горько вздохнул, и тоже отправился на антресоли. Вилли поплелся за Маней на кухню, где она закрыла альбом и положила историю семьи на холодильник. Заварила себе кофе и нажала кнопку на пульте телевизора.

Глава 3

Мира приснилась сама себе в квадрате. Вот она сидит на высоком стуле и болтает ножками в белых колготках. Картинка в рамке, та самая, которая изображена на фотографии, с надписью внизу, – «Ленинград 1976». Четырёхлетней девочке скучно сидеть, и она начинает сползать. Стул высокий, для нее тогда все стулья были высокими, кроме двух ее собственных из комплекта детской мебели, расписанных под хохлому. Наконец она на полу, рядом накрытый стол, на котором ее интересует только одно блюдо с пирожными. Мира хочет с самого утра эклер, и знает, что сладкое все будут есть, когда придут гости. Но девочка ждать не может. Она оглядывается, – в комнате никого, забирается на стул напротив эклеров, протягивает руку, еще секунда и эклер окажется у нее. Но как раз в этот момент на детскую руку падает тень. Ребенок замирает, поднимает глаза и видит взрослую Миру, в тонком платье из бежевой ангоры. Мира взрослая укоризненно качает головой, а Мира маленькая удивляется – в доме холодно, а на ней ситцевое платьице с оборками, по подолу и рукавами фонариками. Платье розовое, а оборки белые из капрона, как и огромный бант на макушке. Малышке холодно и обидно, она смотрит на взрослую Миру и начинает плакать. А та стоит у окна и просто качает головой…