Работайте! В работе счастье…

– А это кто?

– А это он и есть…

Что тут поднялось! В общем, закрыли меня в каталажку опять. Сначала декан с командой приехал, потом секретарь комитета комсомола с командой, затем уж и ректор – разумеется, тоже с командой, потом из Свердловского горкома комсомола. “Все побывали тут“. Инкассатор стоит на своём. Мы все тогда в одинаковых фуражках ходили и ему на одно лицо казались.

– Юра, – уговаривал декан, – мы тебя в институте оставим, признайся.

– В чём?! – спрашиваю, а он молчит.

Девять раз за день на допросы водили. Следователь вкрадчиво расспрашивает про маму, папу, как живём, какой достаток. Потом склоняется и доверительно спрашивает:

– Ну скажи, ведь позарился? Всё же как–никак семьсот тысяч…

К концу дня отпустили, но сказали строго:

– Первым делом заедешь в комитет комсомола.

Заехал. Мне вкатили третий строгий выговор с занесением в учётную карточку. Где–то ещё провинился. Снимали уже, кажется, в Ухте.

Алька рвался признаться, что это он инкассатору врезал. Но удалось его отговорить. Резон простой: мне то что, я ведь этого не делал. История закончилась, вышли мы из неё с большими моральными потерями.

Ну и ладно, на то оно и есть, студенческое братство.

Впрочем, мы ведь не только попадались в милицию, мы и сами наводили порядок. Я даже ради этого на коньках кататься выучился, потому что на катке безобразничали. Дисциплину наладили – будь здоров!

Отряды содействия милиции – так это называлось. Нас пофамильно пригласили. Мы боролись не только с хулиганами, но и с карманниками. По альбомам их личности изучали, снимков там сотни, не запомнить. Заходим, например, в универмаг. Перед этим лейтенант показывает нам десяток фотографий и инструктирует:

– Поймать их надо только за руку. Иначе не докажешь. С кем я поздороваюсь, за тем и следите…

Жили мы весело и разнообразно, но не в ущерб учёбе. У нас были исключительно толковые преподаватели. Впрочем, по некоторым предметам мы бессовестно косили. Например, в учебной сетке у нас значился бухучет. Учебник толще “Капитала” Карла Маркса.

Преподаватель был не зануда, на экзамен в январскую сессию являлся с зимними удочками и рыбным ящиком.

Скидывал с себя в угол полушубок и садился нас слушать. Бегло просматриваешь учебник и идёшь к нему. Он задает пару вопросов, но осторожно, с пониманием того, что перед ним всё–таки сидит не бухгалтер, а будущий инженер, которому гораздо важнее знания о системе разработок, технике, технологии…

Бухгалтерия не увлекала, а вот геология – это да. Два сезона ходил в ревизионные геологоразведочные экспедиции. Суть их сводилась к следующему: гдето когда-то что-то было открыто, а теперь надлежало проверить.

В войну разбираться с этим было некогда, надо было хватать и разрабатывать там, где побогаче и побольше, оборонка нуждалась остро. А с конца пятидесятых годов уже можно было так не торопиться, разбираться со всем досконально.

В экспедиции была бригада шурфовщиков. Я состоял на должности коллектора – шурф размером метр на метр двадцать, ты землю по глубине раскладываешь, описываешь. К третьему курсу уже разбирался, что такое третичка, четвертичка, сланцы, песок…

Брошенные старательские поселки и тайга вокруг – вот и всё разнообразие. В экспедиции надо ведь не только работу организовать, но и быт наладить, чтобы выжить.

Мы знали, что недалеко от Кушки атомная станция и там что–то вроде Чернобыля было, всех жителей оттуда переселили. Тогда об этом не распространялись – меньше говорили, больше делали.

Неподалёку был заброшенный старательский посёлок, возвращаемся оттуда, смотрим – кержаковское подворье, заросший травой двор и – главное! – банька по-чёрному. Как тут мимо пройдёшь? Напросились.

Парились, пока уши не сварились. Выходим в простынях, а Василий с мужиком тащат из подвала флягу. И мы кружками прямо из неё черпаем холодную брагу. Начальник партии выдаёт по комплекту чистого белья.

Мы натягиваем на себя рубашки, закатываем кальсоны и ночью цепочкой, как привидения, тянемся к себе на базу.

На следующий день бумаги составляешь, образцы в порядок приводишь. А в понедельник, ещё солнце не взошло, выходишь на маршрут. И всё сначала, изо дня в день: встанешь – и кайло в руки… Бригада уходит вперёд шурфы бить, а ты – следом, пишешь, в мешочки собираешь.

Монотонность кропотливой работы – с понедельника по субботу включительно, а с субботы на воскресенье – вылазки на праздник чистого тела…

Обыденная геологическая жизнь – жуть, текучка, круговая повинность. Утром встал, помылся и за дело: кто–то кашеварит; кто-то рюкзак на спину и пошёл пробы брать; вернулся – чайку глотнул, отчёт написал. Завтра – всё сначала, всё то же самое.

Но находятся чудаки, которые, как стемнеет, сидят у костра, что–то мурлычут. Ночи ведь длинные, по тайге не пошляешься, если хочешь с глазами остаться.

Появление бардов подготовила академическая наука – те самые “гады–физики”, что, как пелось в одной из песен Галича, “на пари раскрутили шарик наоборот“, да ещё, как ни парадоксально, геологи…

Да, цитата родом из тех самых шестидесятых. Мы же и о событиях всех говорим поэтапно. Каждая глава – этап жизни.

Я понимаю о себе, что я – человек не только определённого времени, но и определённого поколения. Такое понимание есть и чувство времени тоже. Точнее, чувство есть, а времени нет…

У меня сейчас две трети жизни проходят либо в воздухе, либо в машине. Когда был секретарём – было девять десятых в этом режиме, потом – половина.

На прошлой неделе вылетел в час ночи, в четыре прилетел в Екатеринбург, в два часа – “прогулка по городу”. Идиотизм!

Куда спешу? Мне надо, наоборот, цепляться за жизнь…

Впрочем, время не имеет значения, важна только сама жизнь, точнее романтика, воплощённая в жизнь. Не взирая ни на что.

Я прожил неплохую жизнь, у меня есть свой взгляд на всё и на всех, о ком и о чём угодно. Но лучше меня спросить, какую трубу или какую задвижку ставить, – я скажу с большим удовольствием, потому что я всё ещё инженер…

Глава третья

УНИВЕРСИТЕТ ЗА ДВУМЯ ПЕРЕВАЛАМИ

Куда подальше. Горный мастер при вольных людях. Колымская библиотека. Золотой запас Родины. Чернильница как довод. Почтенная публика

Впереди маячило распределение. Хотел в Норильск – вторая точка в СССР, после Джезказгана, где испытывали самоходную технику.

Это был тот случай, когда степень отрыва науки от производства была колоссальной. Я когда чертёж свой защищал (восемнадцать ватманских листов), в комиссии сидел представитель из института “Гипроруда“, он послушал и плечами пожал:

– Да нет, такого быть не может, вы фантазируете.

Итак, я в первой десятке пошёл на распределение. В Норильск было три места. Оставалось одно. Передо мной приятель, прошу его:

– Ты только Норильск не бери.

– Да я и не хочу.

Выходит, руками разводит: не обессудь, Норильск.

Ну, выразился я, захожу злой. Комиссия за столом спрашивает:

– Юрий Алексеевич, куда вы хотите?