Страсти старухи Кефировой. Повесть

Полнолуния ночь!

Даже птицы не заперли

Двери в гнездах своих.

Японский поэт ТИЁ (1703—1775). Перевод Веры Марковой

…Итак, я задумчиво поплелась к черным бревнам, рассмотреть их поближе. Может быть, еще увижу чугунную сковородку, спрятанную за печкой. Печка тоже сгорела и развалилась, но может, хоть сковородку не уперли сострадательные соседи. На этом Погосте живут, кроме егеря с женой, еще две семьи. Старик со старухой, к которым на лето приезжает толстый десятилетний внук Гоша, и семья, переехавшая откуда-то не так и давно, лет шесть назад. В отдалении стоит изба, где проживает глухая старуха с козой. Я никого из них не знаю, как их зовут – тоже не знаю, да и знать не хочу. Раз моя избушка сгорела. И им на меня тоже наплевать, лишь бы я их не ограбила.

Я могу в этой деревне доверять только егерю. Егерь притом добрее своей вечно роющей землю в огороде жены. Школы тут уже нет, больницы нет и не было, почты не стало, есть только ларек с засохшими пряниками и чупа-чупсом, да еще приклеены к стеклу кальмары сушеные. Если засунуть голову в узкое окно ларька, видны и банки с килькой в томате. Может, там и еще что есть. А хлеб привозят раз в неделю и продают с автолавки. И все берут мешками, на неделю-то. Сами жуют и скотине дают. Моя сгоревшая изба была украшением этой деревни. Типа гостиницей. Теперь ее нет. Даже в виде хостела. Нет, сковородки нигде не было. Валялась старая согнутая кочерга, но зачем она мне? Отбиваться от собак? А собаки тут есть, я знаю. Странно, что до сих пор не тявкают. Чужой ведь в деревне. Хотя какая это теперь деревня? Хутор, и только. Настоящий погост.

Эх, Любаня! Я уселась на пень давно спиленной старой лиственницы, торчащий из земли напротив бывшего крыльца моей избы, и подперла щеку рукой, упершись локтем в коленку. Что же я скажу егерю? Я не его тетя, чтобы здороваться с пылким поцелуем. Послеоперационную старуху тоже не изобразишь, потому что ходить всю неделю скособоченной я не смогу. Да и что он подумает? Помирать приехала бродяга на погост, а ему хоронить? А уж если он заметит удочку у умирающей старухи, он вообще рассвирепеет. Потому что некоторые старухи и старики перед смертью выживают из ума. И нечего им делать в этой деревне, пока дом егеря желтенький, а не черненький. Удочку мне выбрасывать жалко. А дарить егерю смешно: он если ловит рыбу, то сетью. Подарить Гоше? а может, этот бездельник Гоша и спалил домик? а я ему приз! Нет уж, с удочкой не расстанусь.

Чем же мне пронять егеря, чем соблазнить, чтоб он меня к себе пустил на неделю? Ведь в нежилую деревню я не настроена. Ну или хоть на три дня? За три дня я надеялась поймать тут хоть одного окуня. Вряд ли егеря соблазнишь бутылкой «Пшеничной». У него полон дом коньяку. Это ему презентуют заезжие охотники. Для них он и делянки в тайге овсом засевает, чтобы медведя подманить. Я видела, какие там вытоптаны лежбища, в этом овсе – мы с приятельницей углубились в прошлый раз до такой делянки. И сразу дунули оттуда прочь. Конечно, там не геолог валялся, пусть и не один, а с пойманной бабой. Это самый настоящий медведь со своим семейством отдыхал. И ждал охотников, чтобы показать им кузькину мать.

Все думы крутились вокруг бутылки. Лучше бы я не тратилась на нее, а дала егерю побольше денег. Конечно, у меня были с собой деньги, половина пенсии, и по расценкам хостела на неделю хватало. Но курятник-то – это ведь отдельные апартаменты, они дороже, чем шесть коек в два яруса, где у тебя койко-место может быть даже вместе с мужиками в одной комнате. Если я отдам полпенсии егерю, в ларек за кальмарами я уже не пойду. Хорошо, что в рюкзаке у меня супы в пакетах, а еще и две банки тушенки, и сухари. Умница ты, Кефирова, с тобой нигде не пропадешь. Так говорил мой покойный супруг, когда добивался, чтоб я купила ему опохмел. Есть шанс, что я поймаю окуня. Найду грибы. На худой конец, буду есть морошку и чернику. И запивать ключевой водой. Мне даже полезно похудеть.

Да возьмет ли егерь мои жалкие деньги? Честно говоря, на его месте я сама заплатила бы любой малознакомой старухе, надумавшей погостить у меня недельку, лишь бы она скрылась с глаз моих. Что же делать?

И вот, наконец, я стала понимать, кто я. Старая дура, да еще наглая. Явилась! Встречайте, старуха Кефирова в студии! Аплодисменты!

В невыразимой печали сидела я под исчезнувшими окнами сгоревшей избы, и когда на горизонте появился бдительный егерь, мои глаза уже были на мокром месте.

– Что, старая, уселась? домик-то тю-тю, – хмыкнул егерь.

Я всхлипнула. Егерь закурил и добавил:

– Этот бродяга спалил, я думаю. Все бурчал, что ему не открывают, а внутри кто-то хрюкает.

Я снова всхлипнула. Могла бы и погибнуть в огне, не открой дверь Косматому, а еще обидно слышать про хрюканье. Храплю, но не до такой же степени. Я ему еще бутылку тащу, лишний груз на горбу.

– А может, и не он поджег, – задумчиво продолжал егерь. – А его подожгли. Толком никто не понял, чьи там были обгорелые кости.

Я зарыдала. Честно говоря, я хотела бы увидеть геолога. Но не в гробу, а в живом виде. До тех пор, пока он на меня не покусился. В последнее время столько думаю о нем, о муже меньше вспоминаю. Мой Кефиров был неинтересный мужик, никогда не ломился в чужие окна и не приставал к женщинам. И вспомнить о нем ничего леденящего и захватывающего не могу, пусть спит спокойно.

– Да не рыдай, это могли быть и не человечьи кости. У соседей свинья пропала. А до этого тут бомжи ночевали, их с автобуса ссадили.

Пришло время высморкаться. Вот тебе, бабушка, и Погост! Тут можно пропасть, как в черной дыре.

– Ладно, не реви, бабуля. Не бросать же тебя тут на ночь… Ехала, небось, мечтала поваляться на ржавой койке. А матрас-то и сгорел. Иди уж к нам, завтра дальше поплетешься.

Всхлипнула я от радости и поднялась с пенька: наконец-то, уже все себе отсидела. По моим наблюдениям, в сложной жизненной ситуации женщине вообще лучше рот не раскрывать. Тогда никакой мужик ее не обидит и сам все даст. Только всхлипывать надо уметь. А некоторые бабы рев поднимают. Это может превратить мужика в маньяка и распалить врожденный садизм. Поэтому после рева некоторые бабы ходят еще и с фингалом. Вот чем хорош был Кефиров – не был садистом. А я не ревела. Да и не всхлипывала. А чаще посмеивалась: и над собой, и над Кефировым. И мы пошли к егерю. Надо еще, чтоб егериха не упала в обморок. Лучше я застряну на пороге, будто ноги вытираю, а он пойдет и все скажет. Если я услышу из дома ор, сразу пройду тихо в курятник, и всех делов. Жизнь налаживалась.

Полнолуния ночь!

Даже егерь не запер

Свою дверь перед бедной старухой.

Гл. 4. Нечаянная радость

Ива склонилась и спит.

И, кажется мне, соловей на ветке…

Это ее душа.

Японский поэт БАСЁ (1644—1694), перевод Веры Марковой

К моему удивлению, никакого крика из хаты не послышалось, наоборот, минут пять там было очень тихо. Наконец, появился егерь, а за спиной его показалась и жена, с любопытством уставившаяся на меня. Она даже улыбалась. Странно, что не слыхать и телевизора. Неужели ради меня она выключила и сериал?

– Здрасьте, здрасьте. Проходите, что ж стоять на пороге. Я вот чайник поставила. Сегодня такая серия интересная, а телевизор сломался. Надо в город везти.

Ах, вот оно что. Им скучно, и я их развлекаю своим появлением. Ладно, мне это на руку. Просто повезло! Конечно, на случай такого чаепития у меня был припасен вафельный торт. Рюкзак просто отличный, сколько в него влезает: еще ведь и одежа моя там, помимо продуктов и петард, чуть я про них не забыла. А сапоги-то свои резиновые я в руке, в прочном пакете ношу. Теперь самое важное было для меня – уговорить их, чтобы они старуху Кефирову не на одну ночь пустили, а на несколько. Вот эту нахальную просьбу было очень трудно произнести. Язык просто не поворачивался. Да я и имен-то их вспомнить не могу! Только когда они в разговоре друг друга по именам назвали, я и вспомнила. А спросить было совсем стыдно: не помню, а явилась. Егеря имя было Юрий, а жену он называл Зиной.

И вот, пока я пила с ними чай, слушала рассказ Зинаиды о том, что у них народился в городе первый внук, что в это лето гостей у них не будет, потому что с младенцем тут в глуши делать нечего, и что они сами хотят проведать сына с невесткой, а главное – новорожденного внука, как только найдут, кто присмотрит пару дней за домом. Тут я чуть не захлебнулась, потому что внутренний голос сказал ехидно: хватайся, Любаня, двумя руками за этот шанс! Ведь знает внутренний голос, что я такую ответственность на себя взять вряд ли захочу. А предлагает! Да что такое, почему нельзя просто неделю проваляться в курятнике? Я и денег дам, полпенсии. И тут вдруг егерь сказал:

– А что, Никаноровна, поживи у нас, осмотрись. Может, и выручишь. У нас же скотины почти нет. Только свинья, куры, собаки. Коровы нынче нет. Насколько помню, бабка ты непьющая, серьезная, интеллигентная. Мы тебе доверяем.

А я очень близко к сердцу принимаю чужую доброту. Потому что я мало ее в жизни видела. Слезы выступили на моих глазах, и одна слезина капнула прямо в чашку. И тут вдруг я вспомнила, что у непьющей бабки бутылка водки в рюкзаке, а у серьезной бабки петарды. А у интеллигентной – удочка и крючки на окуня, щуку и крокодила. Как же плохо жить, когда ты умеешь испытывать стыд! Мне было совестно. Но рассказать им всю правду о своем легкомыслии я не могла. Чтобы не разочаровать их, когда они уже не могут выгнать меня за порог.

Мое молчание егерь с женой восприняли по-своему.

– Ты не думай, Никаноровна, что мы хотим тебя поэксплуатировать. Мы тебе и продуктов накупим, и заплатим. Живи, как царица, – и егерь посмотрел на меня очень добрыми глазами. Зинаида, понизив голос, добавила:

– Соседям мы не можем доверить дом… У стариков Гоша очень опасный, хотя и ребенок… бродит всюду со своим электрошокером, трещит по деревне. Мол, от собак. Он же всю скотину нам покалечит. Обязательно увяжется за стариками, когда они пойдут дом проведывать. А вторая семья, честно говоря, квасит. Просто обворуют. От глухой Панкратихи проку нет, да она еле ходит…

– А нам нужен человек, который два дня сможет просидеть на месте, в дому, отпугивать воров, – продолжал егерь. – Вот ты сможешь отпугивать, даже не сомневайся и не трусь.

Я не была уверена, что смогу отпугнуть плохих людей, я в основном отпугивала как раз хороших, с нежной душой. Потому что вид у меня хмурый и суровый чаще всего. Но что было делать, раз так просят? Мне потом легче будет попроситься у них еще пожить в курятнике.

– Хорошо, дайте мне ночь подумать, ладно? надо ведь обмозговать… – тут я не стала уточнять, что я буду мозговать.

– А ладно, Никаноровна, подумай. Неожиданно все вышло. Я ведь сразу-то не собразил, какая нам от тебя польза получается. Это Зина подсказала, – и егерь почесал подбородок точь-в-точь как мужик на смайлике. А Зина ласково добавила:

– Располагайтесь, Любовь Никаноровна, я вам уже и постелила в той комнате.

Вот это было лишнее. Это мне совсем не подходило! Причин было две. Во-первых, зачем я буду их стеснять, когда я храплю? Я же знаю эти деревянные стены с портьерой на двери. Храп меня стал мучить недавно, года два. Мне-то и ладно, я себя не слышу, а соседям каково? В хрущевке у нас стены как картонные. Спросила я однажды стариков-соседей, не беспокою ли их по ночам. Тихая такая семейная пара. Нет, говорят, мы еще в молодости мечтали засыпать под шум прибоя… Вот какие деликатные. А егерь с женой вряд ли мечтают о шуме прибоя. Если на Цне будет наводнение, домик уплывет. Что ж мне пугать их ночью? Да и стыдно мне за храп. Это раз. А второе – все-таки охота испытать, сунется ли ко мне бродячий геолог. Сюда, в дом егеря он точно не сунется. И я останусь без романтических впечатлений для сердца. И без леденящих сцен для читателя.

Ну почему всегда так все сложно? Почему нужно выдумывать какие-то причины и оправдания? Почему я не могу сказать прямо, что жду встречи с бродячим геологом? чтобы огреть его бутылкой водки? и что у меня для самообороны есть даже петарды? И тогда я набралась смелости и твердым голосом сказала, что мои раздумья должны происходить в полном одиночестве, желательно среди кур, по которым я так соскучилась в городе. Ведь я много лет жила и в деревне. Говорила я вежливо и проникновенно, и даже под конец извинилась за свои чудачества.

Егерь переглянулся с женой, и Зинаида попробовала меня отговорить. Мол, там же нет чистоты и стерильности… запах… спать на сене, хотя и матрас дадут… А егерь сказал, что злой петух, способный больно клюнуть. Но меня было уже не переубедить. Курятник, да и только.

– А может, лучше тогда в баню?

Ну, баня-то у них стоит на задах, у самой реки, чтоб воду носить сподручнее. И там я реально буду одна-одинешенька. И беззащитна против поджигателей. А курятник вряд ли осмелятся спалить. Так что пусть нет стерильности, зато покой.

Вот и всегда я влипну, как кур во щи. Но это я поняла не сразу. Мы уже тащили одеяла и подушку во двор, прямо к курятнику. Хорошо, что свинья в другом сарае. Собаки, две лайки, самец и самка, сразу поняли, что я не вор, раз иду с хозяевами, и утихли.