Женщина forever. Откровенная проза
Деваха рыдала. Старуха-физкультурница, в шестьдесят легко садившаяся на шпагат, весело спросила в школе:
– Ну что, все хорошо? Представляю, какая была ноченька!
И она сладострастно облизнулась.
Но никакой камасутры не было, а зачем это кому-то доказывать? И она ходила себе и улыбалась тайным мыслям и надеждам.
А улыбалась-то зря. Ничего между ними так и не было. Никогда. Где служил моряк? Возможно, получив дозу радиации, стал он импотентом в двадцать шесть лет. А сказать прямо не мог, потому и был вечно угрюмый.
Между тем, пару раз он приходил с ночевкой. Все происходило одинаково: он ложился и лежал с закрытыми глазами, делая вид, что уже заснул, разбитый усталостью. А она ходила по избушке на цыпочках и старалась, чтобы свет настольной лампы не падал ему на лицо.
Воспитанная на образах суровых мужиков в фильмах «Дело было в Пенькове» и «Высота», она влюблялась все больше в этого мужчину… Она ждала Любви! Ласк, поцелуев!
Вот глупая…
***
Закончилась эта история с мужчиной, который не стал первым и не стал вторым, весьма печально. В апреле деваха вдруг оповестила всю деревню, что она беременна. От него, от моряка. И якобы люди слышали, как он сказал: родит сына – женюсь на ней. Об этом ей доложила та новая подруга, прямо со слезами на глазах и искренним сочувствием. У нее-то все шло к свадьбе.
Что оставалось делать молодой учительнице?
Правильно, уезжать оттуда.
И она уехала, оплакав и любимое озеро, и уютную свою избушку, и ставших дорогими учеников. Но оставила старухе Антониде, соседке, свой адрес. Антонида ей потом прислала посылку с вязаными варежками и носками, а при расставании аж рыдала:
– Хорошая ты моя! Как я теперь буду, без тебя?
Все-таки они два года прожили рядом, дружили, порой спасали друг друга. Она запирала дверь бабки на замок в нужные дни, когда та гнала самогон. А бабка однажды спасла ее от старого уголовника Паука, который спьяну рубил ее дверь топором. Антонида подскочила к нему в самый гибельный момент и увела, соблазнив самогоном!
Сколько было приключений в молодой жизни Людмилы! Вот и престарелую соседку свою, сельскую дурочку, она полюбила, как родную бабушку:
«Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя…»
(А.С.Пушкин)
…Деваха осенью родила сына. Но почему-то призналась, что не от моряка-тракториста. Ей теперь некому было мстить, учительница-то уехала.
Посреди зимы тракторист приехал в гости к брату, а жена брата пригласила Людмилу к себе, давая возможность выяснить отношения.
И она поехала.
За столом все выпили по рюмке водки, и только тогда он повернул к ней суровое, какое-то измученное лицо и строго спросил:
– И почему же ты уехала?
Что она могла ответить?
Если он так и не понял?
Она пожала плечами.
Спать им пришлось в одной комнате – она легла на софе, ему поставили раскладушку. Несколько часов она прислушивалась к его дыханию и понимала, что он не спит. Но он молчал.
Никто не поднялся, чтобы перейти друг к другу и наконец обняться.
Потом он заснул.
Более униженной и оскорбленной она не чувствовала себя никогда. Все пылало в ее груди – от ярости, щеки были пунцовыми – от стыда. В шесть утра вскочила, умылась и незаметно выскользнула из квартиры.
Приехала в новое свое село и вышла на уроки, но вид у нее был такой убитый, что директор сам подошел и предложил взять отгул, отдохнуть. Понял, что у нее случилось несчастье.
…А на самом деле это было счастье. Счастье, что она не связалась тогда с этим аутистом, Синей бородой, с этим холодным молчуном.
Он потом так и сгинул, опоенный сожительницей, старше его на двадцать лет. Прискорбно. Но нет никаких чувств к нему.
Она вышла замуж и родила сына.
Но избегнув одного страдания, она сумела найти новое.
Судьба?
Глупость?
Путь человека с доброй душой?
Гл.4. Девушка с разбитым сердцем
Антонио Канова.«Венера Италийская», 1822
Ощущала ли она себя женщиной, тогда, после всего случившегося?
Нет.
Она ощущала себя никому не нужной девушкой, оскорбленной холодностью мрачного бывшего жениха, запросто использованной проезжим командированным офицером. Не познавшей ничего эротичнее сцены, в которой лежит в беспамятстве на узкой железной кровати, не чувствуя, как он овладевает ею…
Такой же одинокой, как и была до этого.
Становилось грустно и стыдно – вспоминать, что случилось с ней в двадцать три года. По меркам девятнадцатого века, она была уже немолодой… По своим ощущениям – юной и наивной, только-только созревающей для любви. Воспитанная на идеалистических сентиментальных романах, оставшаяся в общежитском вертепе страстей тургеневской девушкой с нежным голоском, доверчиво прижавшаяся к груди молодого офицера, была ли она «испорченной», порочной?
Душа кричала: нет! нет!!!
Но было и стыдно, и тоскливо. Впереди ничего не маячило романтичнее той первой ночи…
«Oh My Only Fascination»…
***
Тогда, вернувшись после встречи с каменным «женихом», она еще некоторое время переживала и боль, и унижение.
Нравился он ей и внешностью, и мужской статью, и хозяйственностью, и даже своей холодностью. Видимо, это был заложенный еще в детстве в подсознание психотип ее «мачо», «самца», «господина».
Поэтому не удивляет, что она не замечала живущего совсем рядом молодого учителя географии – с его юношеской фигурой, робкого, стеснительного, доброжелательного и, видимо, совсем девственного.
Он никогда не стучался в ее дверь из общего коридора, но радостно оживлялся при встрече. Может быть, она нравилась ему?
Однажды, долгой зимней ночью, в селе не было электричества. Она слышала, как географ играл на гитаре и что-то напевал. Постучалась к нему и попросилась в гости, принесла на тарелочке вафли – к чаю. Чая не было (плитка требовала электричества), но была трехлитровая банка яблочного сока, которую ему привезла бабушка. Бабушка часто проведывала любимого внука Сашеньку.
Александр оживился. Он пел что-то и из Галича, и из Высоцкого, а играл на гитаре классно.
Всего на год он был моложе ее, но мысль подружиться с ним сначала так просто, а потом по-взрослому, даже не пришла ей в голову. Он был коллега и почти как младший брат.
В следующую темную ночь без электричества (ветер часто рвал провода на столбах за околицей) часа три она ему пересказывала без умолку только что прочитанный роман «Богач, бедняк» Ирвина Шоу (через год вышла его экранизация). Пересказывала подробно, владея речью великолепно, без повторов и всяких «м-м…». Он был восхищен и дивился ее памяти. Казалось, из этого может что-то вырасти: симпатия была обоюдной. Но…
Не воспринимала она его как мужчину.
А тут случилось досадное, глупое, нелепое приключение, весьма легкомысленное. К учителям-математикам, семейной паре, приехал в гости родственник лет тридцати, инженер, и они пригласили ее к себе на ужин. Познакомить с гостем хотели. А ведь он был женат. Может, надумал разводиться? Может, на что-то легкое надеялся?
После ужина пошел ее провожать, но заманил на проселочную дорогу, и там они так весело болтали, хохотали, дурачились! Однако не лез к ней и не пытался обнять. Да еще завалить в сугроб, на морозе.
Сияла ночь: на темном бархатном куполе неба мерцали звезды, выкатилась серебряная полная луна, ослепительно белый снег искрился и похрустывал под ногами… в отдалении светились окна избушек, столбами цвета парного молока стоял дым над крышами…
Кажется, хрестоматийно и заезженно, но она все это видела и помнит как сейчас… Помнит, какое ликование охватило ее, какая жажда жизни, ощущение своей молодости и будущего бессмертия, под этим черным необъятным небом…
Придумывались какие-то рассказы, с языка легко слетали шутки…
Он тоже смеялся и шутил.
Она хохотала от души. От скуки ведь помрешь в той глухомани, куда перебралась. Там даже озера не было, а рос какой-то чахлый лес, в основном кустарник. Ах, как она тосковала по тем соснам и березам… Но возвращаться не планировала. Да никто и не звал.
Наконец дошли до избы, состоявшей из двух половин, с общим коридором. Оказавшись в сенях, он бросился на колени и стал целовать ее ноги, заледеневшие в капроновых чулках.
– Снегурочка моя… Людочка… хохотушка… не прогоняй!
Она сначала отталкивала его, а потом вроде бы успокоилась… со смехом открыла свою дверь. И конечно, как они топали в коридоре, а потом хохотали в комнате, да еще скрипела ее койка (надо же, опять железная) – все было слышно соседу. А к нему еще и бабушка в тот вечер приехала, пирожков привезла…
Что они слышали через тонкую фанерную стенку? Огорчило ли их легкомысленное Людочкино поведение? Кажется, бабушка уже принимала ее за невесту Сашеньки…
Между тем, бросилась на кровать только Людмила. Она легла наискосок, свесив ноги, с которых мужчина оторопело снимал сапожки. Он грел горячими руками ее ступни и целовал колени. И смотрел на нее восхищенно и с ужасом. Она ведь все время звонко хохотала, и ее высокая грудь дрожала от хохота! Она еще и бедрами в узкой черной юбке покачивала! А вина и водки не пила!
Соблазняла, блудница!
Вот когда она поняла, что в ней проснулось женское кокетство. Ей хотелось дразнить его до одури, до умопомрачения, чтобы он сошел с ума от желания, от жажды обладать ею!
Если бы он напал на нее, она вцепилась бы ему в лицо и расцарапала до крови. Или надавала пощечин. Может быть, даже завизжала бы. Насторожившись, как дикая кошка, лежа на спине, улыбаясь, она чутко ждала нападения самца.
Чтобы видеть его лицо, она не разрешила ему выключить свет.
Самец струсил.
Какой мужчина не боится быть осмеянным!
Он потерял уверенность в себе.
Он понял, что эта добыча ему не по зубам. И тихо ретировался. Она закрывала дверь за ним и столкнулась в коридоре с бабушкой, холодно и разочарованно взглянувшей на нее.
А ей было наплевать.
Она не была влюблена.
И ей скоро двадцать пять.
Пора становиться Женщиной.
Гл.5. Ожидание. Конфуз в гостях
Людмила не ставила на себе крест в двадцать пять. Она активно искала любую возможность познакомиться с умным, образованным, интересным мужчиной. Не занудным, веселым, умеющим танцевать. Свободным и надежным, то есть перспективным для развития отношений.
Ей было неважно, кто он будет по профессии. Но она теперь обращала внимание на его руки и пальцы, какие у него ногти, следит ли он за собой. Так определялась степень его чистоплотности.
Она не могла отдать свое нежное тело на растерзание человеку, плохо ухаживающему за ногтями. Потом оказалось, что в этом был интуитивно найденный смысл.
Но такие прекрасные человеки все не появлялись на горизонте.
И вот она укоренилась в ощущении, что ее Мужчина не родился. Или родился и живет где-то далеко от нее. Может быть, на Северном полюсе. И они никогда не встретятся…
Теперь она работала в библиотеке, в родном городе.
Мысль рвануть куда-нибудь одной туда, где по улицам ходит много молодых мужчин, например, в Ленинград или Севастополь, не пришла в ее голову, увы. Не было тогда интернета, не было источников информации, хотя бы о ценах и брони в гостинице, где пришлось бы остановиться.
Не была она так «продвинута», как теперь говорят, не была так самостоятельна, чтобы покинуть отчий дом, привычные места и куда-то далеко поехать одной. Деревня не в счет. Да и на какие деньги путешествовать?
К тому же остался осадок в душе после одной такой поездки.
Людмила иногда переписывалась с подругой студенческих лет, вышедшей замуж за офицера, и уж не помнит, подруга ли пригласила на пару дней в гости в подмосковный военный городок, сама ли она напросилась. Но ответ был положительный! Она же у этой подруги была на свадьбе и помнила жениха – красивого молодого широкоплечего парня с озорной улыбкой.
Встретили ее дружелюбно.
Но оказалось, что живут они в однокомнатной квартире. У стены стоял раздвижной диван. А больше спальных мест не было.
Диван предложили ей, а сами постелили себе на полу, в той же комнате. Хотя если бы она знала, что будет дальше, лучше бы не занимала диван, а попросила постелить себе на полу в кухоньке.
Всю ночь ей пришлось слышать секс, с энергичными шлепками и хлюпаньем. Удивительно, как Нина сдерживалась от стонов. Не менее пяти попыток дойти до финиша. Потом всякие хрипы. Это было пострашнее того, что произошло в общаге, куда Надежда привела препода. Там хоть пластинку можно было перевернуть. Может быть, они думали, что Люда заснула, едва коснувшись подушки?
Это была Варфоломеевская ночь!
Закутавшись в одеяло с головой и отвернувшись к стене, она все равно не могла не слышать того, что происходило в двух шагах от нее! Дыхание ее перехватывало, щеки горели, временами казалось, что она вуайеристка и сейчас сама дойдет до конца! Вот стыдуха! Для этого она притащилась в военный городок, чтобы послушать чужой секс!
Неужели им нельзя было одну ночь потерпеть, при гостье сдержаться???
Но не имея никакого опыта в этом деле, она не знала, можно ли было сдержаться. Для нее это было – скотство.
Скотство именно со стороны молодого мужчины. Она представляла, как стыдно было перед ней подруге, красавице Ниночке…
Наверное, все-таки она сама напросилась в гости, в надежде, что ее с кем-нибудь познакомят. Но тогда почему не ответили прямо, что жилищные условия не позволяют принимать гостей с ночевкой?
Это так и осталось для нее тайной со знаком вопроса.
А сейчас у нее есть предположение, что присутствие посторонней девушки или женщины при данном акте во всех смыслах половой жизни – способствовало перевозбуждению этого офицера. И он конечно не мог сдержаться!
Честно говоря, она и позабыла о том случае, а вспомнила лишь недавно.
Главное, прояснилось, почему никуда больше она не ездила, по чужим городам.
А в конце августа созвонилась с какой-то сельской школой в глубинке и выяснила, что им позарез нужен словесник. Собрала чемоданчик и уехала навстречу судьбе.
А там ее поджидал будущий муж. Точнее, он еще не ждал ее.
Гл.6. Замужество и развод
Антонио Канова. «Кающаяся Магдалина». 1793—1796
Вот замужество, растянувшееся на целых десять лет, Людмила вспоминать не любит. И я понимаю, почему. Не было ничего сладкого в ее семейной жизни, одно только счастье – рождение сына.
Новая деревня оказалась еще мрачнее предыдущей. Молодежи совсем не было. Один-единственный холостой молодой тракторист ничем не интересовался, кроме самогона. Да и внешне он ей не нравился.
До этого ее квартиру в деревянном доме занимала девушка, оказавшаяся бывшей однокурсницей. По рассказам, к ней приезжал молодой человек, но что-то не сложилось, и она уехала к родителям, отработав все три года по распределению.
Школа была небольшая, деревянная, с печками в кабинетах. Грустила Людмила по прежним своим ученикам. Но и тут она постепенно привязалась и к пятиклашкам, и к выпускникам, а они привязались к ней. Родители ее уважали, при встрече раскланивались. Она не имела привычки жаловаться на учеников, наоборот, всегда подчеркивала их новые успехи.
И всегда она мальчиков любила больше, чем девочек. Девочки уже с ранних лет были маленькие хитрюли, хищницы, эгоистичные и плаксивые, порой вруньи. А мальчики были простодушнее и честнее, за свои проделки всегда мужественно несли ответственность и не увиливали от наказания. Да как наказывали их? Не в угол же ставили, коленями на горох! Оставляли после уроков и вдалбливали науку – математику или физику.
Она не вдалбливала, а любила учить сочинениям и изложениям. Двоечники получали тройки, если с двадцати ошибок в диктанте переходили на новый уровень – всего тринадцать. Она такого умника, ударника труда, хвалила перед классом и торжественно объявляла, что тройка получена заслуженно (по нормам – совсем незаслуженно, но она брала ответственность на себя!), а впереди ждет четверка.
– Поднатужься, Миша, – говорила она, опустив мягкую руку на белобрысую голову, – никак не усвоишь суффиксы причастий. Останься после уроков, поучим.
Понятия о платном репетиторстве тогда не было. Тем более в сельских школах.
И вскоре ее даже наградили, в районе она стала известным педагогом – приглашали на учительские конференции делиться методикой и приезжали на ее открытые уроки.
Собственно, в работе, в учительстве и воспитании сельских детей была единственная радость ее жизни в двадцать пять лет.
Топила печку, носила воду из колодца…
Телевизор она не покупала – ей он был ни к чему. Магнитофон «Астра» кочевал вместе с нею… И опять пел Демис Руссос, да еще «Smokie»:
– I’ll Meet You At Midnight!!!
(Я встречу тебя в полночь!!!)
Или «The Rolling Stones»:
– I Can’t Get No Satisfaction!!!
I Can’t Get No!!!
I Can’t Get No!!!
Satisfaction!!!
(Не могу получить удовлетворения, черт возьми!)
Английский она знала на пятерку и любила всегда.
Поскольку на субботних танцах в клубе самыми взрослыми были восьмиклассники, и на танцы она не ходила!
Она танцевала поздним вечером дома, включив магнитофон, часто при свечах, перед большим настенным зеркалом, где видела себя во весь рост. Порой раздевалась до обтягивающей черной или синей, реже – белой шелковой сорочки, и танцевала, виляя бедрами… фигура все еще была хороша!
Особенно любила комбинацию иссиня-черную, блестящую, немецкую, с кружевами на груди и внизу, повыше колена. Как это все шло к ее белому телу!
Никто не стучался к ней в дверь и никто в гости не ходил. За это ее уважал директор.
Он не знал, как она виляет бедрами перед зеркалом! Тело умело так энергично сотрясаться под музыку, что она сама удивлялась!
Ведь все это было о ней, в волнующих зарубежных хитах.
– I Can’t Get No Satisfaction!!!
А еще очень любила Муслима Магомаева – «Мелодию».
– Что тебя заставило
Предать мелодию любви…
Что заставило ее? И она порой ночами плакала, уткнувшись в подушку, тоскуя по своему озеру и дураку мичману.
Евгения почти не вспоминала, он был как призрак.
…Пойти было некуда. Местность там была неказистая, среди лесов – лысая плешь на много километров.
За стенкой жил директор, у которого умирала от рака жена сорока лет. Жалко Людмиле было видеть двух их ребятишек, восьми и четырех лет…
Но когда наконец в начале лета умерла жена директора, Людмила категорически решила: уезжаю. Прочь отсюда, из гиблого места! Год жизни прошел впустую, опять без любви и ласки! Жила совсем как монахиня!
Ей летом будет двадцать шесть! Уже старуха!
Да сколько же можно? Куда ехать? Где работать?
А хоть поваром на судне. Хоть проводницей на железной дороге. Она обожала ездить на поезде! И стильно одетая проводница всегда вызывала легкое обожание и зависть.
Но не судьба была…
***
Ну а что тут дальше рассказывать.
Ясное дело, к ней посватался овдовевший директор.
Ясное дело, она его не любила совсем никак, он был не в ее вкусе: лысоватый, ниже ее ростом, старше на много лет.
Но он упал в ноги:
– Ты хорошая! К тебе никто в окно не лазил! Мне лучше тебя никого не найти!
Действительно, даже одинокие бабы не метили на место покойной жены директора, им-то в деревне хорошо известного своими чудачествами.
Но жалость… но жалость к сиротам, которых она уже летом подкармливала… но усталость от переездов и привыкания к новым школам и ученикам… Это ж надо – в двадцать шесть она считала себя старой! Никого у нее не было! А ей хотелось родить!
Словом, к концу лета она дала согласие. Но – сначала расписаться, секс – потом!
…Дура, моралистка! Неопытная, наивная!
Лучше бы сначала попробовала, как с ним спать. Но разве можно? Что скажут ученики, что скажут их родители?
В итоге – секса не было никакого очень долго. Он к ночи напивался, входил в спальню и рвал на груди майку:
– Дурак я, на тебе женился! Ты молодая, у тебя тело белое! Ты меня бросишь! На тебя мужики смотрят!
И прыгнув с разбегу в кровать, он утыкался носом в стену, дрожал мелкой дрожью и вскоре засыпал. Он не прикасался к ней!
Зато два раза за ночь прибегал младший и сообщал, что он описался. Она шла менять простынку… Словом, он нашел няньку себе и детям.
В первый же месяц такого «брака» ей приснился сон. Золотое обручальное кольцо вдруг заржавело и упало с пальца. Но упало оно только через десять лет…
***
В те времена достать что-то порнографическое было очень трудно. Кроме журнала «Здоровье» – о вреде аборта и геморрое – и брошюр о смертельном вреде онанизма, ничего нигде не продавалось.
Удивительно, как Он сделал детей – делать их ему было практически нечем. Женщине нужно было очень постараться, чтобы стать от него беременной.
Людмила не подглядывала в окна мужской бани и считала, что у мужчин это все одинаковое.
…Тут вспомнилось, как однажды пожилая учительница начальных классов притащила в учительскую семиклассника Сережку Л. и надрала ему уши, гневно спрашивая:
– Будешь подсматривать? Будешь подсматривать, бесстыдник?
Оказалось, Сережка подсматривал в окно женской бани, за этим его и застукали. Красный как вареный рак, он потом долго ни на кого из учителей не поднимал глаза.
Милые, милые наивные мальчишки! Они же росли! Их начинало волновать все женское!
Там, где было озеро, жил такой мальчик Костя, хулиган, но красавец. Однажды молоденькой Людмиле надо было посетить его на дому и поговорить с мамашей, которая одна его воспитывала. Надо было передать жалобы девчонок, которых он тискал. Так велела директриса, та самая, шестидесятилетняя, с рыжей «химией» на голове. А директрису все боялись – в гневе она была страшна. Говорили, что это она сделала горбатым мужа, как-то не так его ударив.
Костя встретил училку, классную руководительницу, с удивлением. Мать его еще была на ферме. Людмила попросила достать из портфеля дневник. Он схватил портфель в охапку и замотал головой. Бороться с ним долго не пришлось, выхватила портфель и вытрясла из него все на пол. Весь палас усеяли мелкие карточки. Чуть взглянув, Людмила поняла, что это порнографические открытки. Она покраснела и молча смотрела, как Костя их собирает, стараясь побыстрее.
– Вы у меня их заберете? Директору отдадите? – в панике спрашивал подросток. – Людмила Анатольевна, честное слово, это не я фотографировал!!!
Она не спросила, где он их взял. Рядом был рабочий поселок, у лесорубов можно было все достать.
Велела ему сжечь в печке, что он тут же и сделал, на ее глазах… И пообещал, что к Таньке и Зинке больше приставать не будет…
И она тогда ничего не сказала директрисе.
Ну разве сейчас дети такие???
Пришла бы она к нынешним семиклассникам, заставила бы она их бросить порно в мусор или в печку? Да ее обматерили бы, а может, тут и изнасиловали бы, и даже втроем… каким-нибудь извращенным способом!
Вот почему тогда, в молодости, ей учить детей нравилось – они были чистые, простодушные, отзывчивые, тянулись к знаниям и уважали учителей!
***
Можно сказать, любовь к школе и жалость к сиротам сохраняли так долго этот брак.
А муж ревновал, хотя она и повода не давала. Очень ревновал!
Добравшись до ее тела, он сначала словно помолодел. Хвастливо сообщал друзьям:
– Меня полюбила прекрасная принцесса!
А дома, наедине с ней, был хмурым, раздраженным, даже черствым.
Когда она сказала ему, что хочет ребенка, он угрюмо ответил:
– Зачем? У нас уже есть двое! Их надо вырастить!
И новость о ее беременности воспринял драматически, долго с ней не разговаривал. Никогда за девять месяцев не приложился ухом к ее растущему животу: кто там?
Ревнивый, он даже предполагал, что это не его ребенок. К маме на три дня ездила? Вот там и завела! С кем она там встречалась, он же не знает! То-то она расцвела в ожидании материнства, то-то сияет!
Лишь потом, убедившись, что кареглазый ребенок очень похож с его младшим, он примирился с его существованием. И по-своему даже полюбил малыша… где-то к его трем годам.
