Женщина forever. Откровенная проза

Предисловие

Посвящаю сию повесть всем милым девушкам, неважно, сколько им лет (17—100) и были ли они замужем. Главная примета молодой души и неутраченной женственности – способность жаждать Любви и сохранять влюбленность в Мужчину.

По первым откликам вижу, что повесть воспринимают как мемуары конкретной Любови Ржаной. Не буду отпираться, тут есть и обо мне, но это жизненные истории трех подруг. Сплелось виденное, слышанное – с пережитым и прочувствованным.

Конечно, и художественный вымысел в произведении присутствует. Все совпадения имен – случайны!

Главная героиня – моя самая близкая подруга, со времен молодости. О ней я знаю очень многое, и главное, она разрешила рассказывать ее секреты, только имя попросила изменить. Так она стала Людмилой.

О, мои подруги студенческих лет! Люблю вас всех, хотя все вы разные – от откровенной, смешливой Людочки до скрытной, молчаливой Ниночки, от всегда дружелюбной и заботливой Наташи – до резковатой и порой грубой, высокомерной Надежды…

Будьте счастливы, сестры мои!

Простите Любочку, если когда-то чем-нибудь обидела!

Так что это не мемуары, а лирическая повесть, с элементами эротики (18+). И если вы это не любите, не приемлете, может быть, по несчастью заражены ханжеством, лучше пройдите мимо. Это написано для взрослых, для мудрых.

Грязными руками – не прикасаться, грязными глазами – не смотреть!

Посвящаю эту повесть и всем мужчинам, в которых мы, подруги, были влюблены. А влюбляться хоть сто раз в жизни, хоть каждый день – мораль не запрещает.

Блуд совершается без любви! А любовь не допускает блуда.

Лично я и сейчас влюблена. Есть друг по переписке, мудрый и ироничный старик с духовными запросами. Живет за тысячу верст. Но какая в том беда?

Читайте на здоровье! Жду ваших откликов!

С улыбкой – мечтательная и серьезнейшая Любовь Ржаная.

Эпиграфы

Живучее создание – человек: он готов любить, мечтать, надеяться и на краю своей могилы!

Все меркнет перед смертью, а образ любимого человека как прежде свят, неисчерпаем, ничем не превзойдён!

Виктор Мот (Мотаев), современный писатель-афорист

***

Самые прекрасные истории любви – те, которые мы не успели прожить.

Клод Лелуш, французский композитор

***

Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

Евангелие от Матфея (7:1, 2)

Гл.1. На заре туманной юности

Картина «Антонио Канова и Генри Трэшем в мастерской с гипсовой моделью «Амура и Психеи». Хью Гамильтон, ок. 1788—1791).

Скульптор Антонио Канова (1757—1822) изображен возле своего шедевра «Амур и Психея» («Психея, разбуженная поцелуем Амура»)

О Людочке

В пору прекрасной юности моя подруга Людмила была не красавица, но вполне симпатичная девушка, с неплохой фигурой: заметная талия, широкие бедра, высокая большая грудь. Рост обыкновенный – метр шестьдесят восемь. Тело с гладкой нежной кожей было удивительно белое – загар к ней не приставал. Словом, вылитая Психея скульптора Кановы, только задрапированная в белое с мелким черным горошком крепдешиновое платье советской поры. На солнце мог загореть и облупиться только нос, но это быстро проходило.

У нее были красивые руки и вполне нормальной длины ноги, не нуждавшиеся в эпиляции. Губы она не красила, но ресницы иногда подкрашивала. Цвет глаз – голубовато-зеленый. Волосы – русые, густые, не тонкие и не вьющиеся. Ей шла стрижка.

Чего в ней не было – это кокетства, которое у многих девиц просто врожденное и является первым признаком женственности.

Мальчишек она боялась, парней стеснялась. На танцы не ходила. Происходя из небогатой семьи, одевалась скромно. На стипендию не расшикуешься в чужом городе.

И в итоге – к двадцати двум годам по окончании вуза она оставалась еще девственницей. У однокурсниц были парни, а некоторые уже замуж вышли и посматривали на ровесниц свысока и с ухмылкой. Впрочем, на первом курсе все они были совсем девчонки.

Помнится, одна девочка, Вера, чтобы оправдать свое отсутствие на занятиях целых три дня, принесла в деканат справку из больницы – об аборте. Додумалась же… Какой поднялся крик! Декан бегал красный, схватившись за сердце, Веру хотели отчислить «за аморальное поведение», но как-то перевели на заочное отделение, и больше эту красивую высокую блондинку на курсе не видели.

А ведь она была скромной, даже застенчивой. Никто и знать не знал, что она стала с кем-то встречаться.

Потрясенные паникой на факультете, девушки делали выводы. Девчонок-филологов на курсе было сто человек, а парней всего четверо; один, чудаковатый, не котировался по причине зауми и непредставительности, трое были сразу же расхватаны бойкими девицами. Соседний матфак был девчоночьим, физфаковцы – слишком умными, но неинтересными, историки и юристы – заносчивыми (они все метили в прокуроры), медики – циничными. А больше и парней-то в провинциальном городишке не было, кроме пэтэушников.

***

Мы с Людочкой на «парах» часто сидели рядом. Она получила место в комнате общежития, я – нет, поскольку жила не так далеко, общежития не полагалось, а пришлось снимать комнату у одной старушки. Комната была совсем маленькая, в деревянном доме, который сейчас уже снесен. Приходя иногда в общежитие, я даже завидовала девчонкам. Мне казалось, что они живут очень дружно, да и весело, хотя комендантша была строгая и порой проходила по коридорам с двумя-тремя дежурными. Все боялись потерять койко-место, не шумели.

Людочка вспоминала, как неприветливо встретили ее соседки по комнате, когда парни внесли восьмую койку. Куда еще, шипели они, и так тесно!

Однако новенькая была тихая, скромная, старалась время проводить на занятиях и в библиотеке, приходила только переночевать. А потом не заметила и сама, как стала чуть ли не душой компании. Она очень любила пошутить и посмеяться. Каждый вечер перед сном рассказывала о новом приключении, превращая заурядное событие в настоящую одноактную юмореску.

Вот, например, сегодня она чуть не купила себе парня. В трамвае у него не было трех копеек за билет, и кондуктор уже выгоняла его. А ведь почти ночь, вдруг ему добираться далеко?

И она заплатила за парня. Он вышел вслед за ней и догнал ее, просто чтобы спросить, как отдать долг.

Она рассмеялась, отмахнулась от него и побежала к общаге, только каблучки застучали. Но парень погнался за ней, она слышала его дыхание за спиной. Мысль, что сейчас он ее притиснет где-нибудь в темном закоулке, не возникла: вид у преследователя был простодушный. Наверное, хотел познакомиться с такой доброй девочкой, а она убежала.

– Вот, девчонки, а могла бы я уже сегодня быть с парнем! Всего за три копейки! – завершила она свой рассказ в лицах, и вся комната грохнула от смеха.

Бывало, на запах жареной картошки прибегали парни со второго этажа – историки. Но с ними голодные девчата поступали сурово – к картошке не подпускали. Что там одна сковорода на восьмерых?

Она и тут рассмешила компанию.

– Витя! Будешь девятым, если починишь нам утюг!

Витя придвинулся столу и облизнулся. Остальные двое ушли, вздохнув.

– Нет, не облизывайся, – строго приказала она, а в глазах прыгали смешинки. – Сначала починишь, потом поешь!

– Но у меня нет инструмента! Отвертка нужна! Сейчас принесу! – говорил Виктор, самый рукодельный из общежитских парней, которых на всю четырехэтажную общагу было человек шесть. Он уходил и через минуту вбегал с отверткой, бросая первый взгляд на сковороду. Девчонки честно оставили ему его порцию, и вскоре он ее съел. Заморил червячка, как говорится.

– Ну ты деловая! – восхищались девчонки. – Нигде не пропадешь!

А она пропадала. Она никому не была нужна. Никто не влюблялся в нее. К пятому курсу она еще даже не поцеловалась ни с кем…

…Об этом случае из студенческой жизни Люда вспомнила недавно, вспомнила случайно. Дважды пришлось испытать ужасное унижение, мучительное, растравившее душу.

Девочки в комнате были с разных курсов. Когда она была на третьем, на пятом из комнаты были двое – Фатима и Надежда. Фатима была ленивая узбечка, перед экзаменом просившая пересказать ей сюжет «Муму». Когда родители присылали ей посылку, она всех угощала восточными сладостями и фруктами, за это ее любили и не высмеивали.

Надежда была высокомерна. Что-то в ней было от еврейки, что-то от француженки. Ходила она стремительно, одевалась со вкусом. Рыжеватые подкрашенные волосы, оформленные в короткую стрижку, очень шли к ее красивому ренуаровскому лицу со слегка выпуклыми насмешливыми глазами и большим чувственным ртом; она была худощава и практически без талии. С соседями по комнате она почти не общалась. Мы все были плебеями, она – аристократкой. Надежда курила, причем не что попало, а какие-то дорогие тонкие сигареты.

Перед выпуском Надежда решилась привести в комнату своего кавалера. Это был молодой преподаватель вуза, с другого факультета. Преподаватель, высокий симпатичный мужчина, нравился многим, но все знали, что он женат.

Сначала в комнате все слушали, как он играет на гитаре и поет «Yesterday» на английском языке. Потом с ним все танцевали. Она сидела возле проигрывателя и переворачивала пластинки, которых было немного. Помнится, там были синглы Энгельберта Хампердинка на английском. Потом… Потом все улеглись спать и накрылись одеялами с головой. А Надежда с преподом улеглись на кровати за шкафом, и началось…

Красная от волнения и стыда, чтобы заглушить скрип их кровати, Людочка переворачивала и переворачивала пластинку… Может быть, час, может быть, два… Она обессилела, под конец плюнула на любовников, легла, накрылась с головой и тут же уснула.

Утром Надежда прошагала мимо с невозмутимым видом. А препод смылся еще раньше, незаметно. Девочки молчали, подавленные, только прямолинейная четверокурсница Галка выпалила вслед Надежде:

– И чтобы этого б***ства в нашей комнате больше не было! Совесть и стыд надо иметь!

Надежда только фыркнула.

А она, Людмила, чувствовала себя просто какой-то прислужницей у ложа патрициев: пластинку им переворачивала! Вот дура, вот извращенка! Утром, выйдя из общежития и направляясь на лекцию, она вдруг в трамвае расплакалась. На душе было гадко. Все сказки о красивой любви куда-то испарились. Но ведь она есть, любовь! И она не такая! Не эта постыдная мерзость! Неужели препод не мог снять номер в какой-нибудь дешевой гостинице? За кого он их всех считал?

Прошло тридцать лет. Однажды Надежда, сразу по окончании вуза выскочившая за кого-то замуж, подняла трубку телефона, оказавшись там, куда звонила Людмила. И узнав, кто ей ответил, Надежда с ужасом и презрением произнесла:

– Ты??? Какой кошмар…

И слова эти относились не к давно забытому эпизоду, а к тем слухам, что дошли до Надежды о ней… И это было новое унижение и оскорбление…

Но об этом рассказ впереди.

К выпуску половина девиц уже выскочила замуж, по распределению в деревенские школы поехали немногие. Она, конечно, поехала, причем в самую глушь.

А там оказалось диковинной красоты озеро, окруженное сосновым бором и березняком. На самом берегу у озера ей выделили свободную половину небольшой избушки (зато не общага), и она, очарованная и местом, и добротой простодушных сельских учеников, начала свою самостоятельную жизнь. Городская девушка научилась и печку топить, и воду с колодца носить, и даже вела маленький огородик.

Молодежи в деревне практически не было, то есть женихов. Были два низкорослых молодых тракториста и один разведенный мужчина двадцати шести лет, бывший моряк, вернувшийся на родину после смерти отца.

На первых же танцах они познакомились, и…

«Пора пришла – она влюбилась…» (Пушкин)

А свиданий запомнилось мало. Очень занят был по хозяйству, много живности с матерью держали. За три месяца – раза четыре в кино ее сводил, после сеанса в сельском клубе остались на танцы. Танцевали, но не обнимались. И он даже не поцеловал ее ни разу. Но деревня лучше знает, что может происходить темными вечерами… уже судачили об их будущей женитьбе.

Этот моряк-тракторист был угрюмый, молчаливый, а может быть, сразу понял, что корову доить она не умеет и не будет. И когда уже деревня поговаривала об их возможной свадьбе, он вдруг привел в дом девицу, которая давно к нему льнула. Девица эта была разбитная и бывалая.

А Люда? Она поплакала, пострадала. Так ей было стыдно, что ухажер на деревенскую беспутную девку ее променял… ее, учительницу!

Все видели, как она страдает. Но из школы не сбежала, ходила себе на уроки спокойно и по возможности держала голову гордо. Летом съездила к родителям, а к сентябрю снова вернулась. Тут и узнала, что пара рассталась: выгнала наглую девицу мамаша жениха. И хочет, чтобы морячок опять с учительницей помирился.

Но тот угрюмо проезжает на своем тракторе мимо ее избушки. А она делает вид, что и вовсе его не замечает.

И так наступила поздняя осень. А ей летом уже стукнуло двадцать три.

Гл.2. Евгений не Онегин

«ПОЛНОЛУНИЕ». Фото в интернете (бесплатное скачивание)

Печальная история, и в то же время это одно из самых романтических воспоминаний Людочкиной молодости.

…В какой-то темный октябрьский вечер, когда она сидела при свете настольной лампы над тетрадками, в дощатую дверь постучали. Стук был незнакомый, какой-то робкий. Она вышла в коридор и отодвинула задвижку. На пороге стоял высокий молодой офицер, совсем молодой, почти ровесник.

– А можно к вам в гости? А то в деревне ни кино, ни иного досуга… А спать ложиться еще рано.

Конечно, она пригласила нежданного гостя войти. Оказалось, он тут вдвоем с пожилым напарником в командировке (неподалеку стояла воинская часть). Напарник пошел к знакомому прапорщику водку пить, а этот вот решил с молодой учительницей пообщаться. Она сообразила, что это прапор подослал – у него жена учительница, ее коллега.

Людочка была не в ситцевом халате, а в любимой узкой черной юбке и вместо блузки в мягкой синей «олимпийке» от шерстяного спортивного костюма. Дома было прохладно – кухонная маленькая печка с плитой нагревала избу слабо. Поэтому и колготки она снимала только перед сном. Еще и носки теплые надевала, вернувшись из школы.

Что ж, на столе на кухоньке появился чай, какое-то печенье. Когда гость, смущаясь, поставил на стол бутылку красного вина, она поняла, чего он хочет.

А что? Чего ей ждать? Чего бояться? Офицерик симпатичный, только смущается. Еще не привык по бабам ходить. Только начинает.

Выпили вина. Потом она включила свой новенький магнитофон «Астра», мелодии оркестра Поля Мориа. У нее и Демис Руссос был, и много ритмичной зарубежной музыки для танцпола. Они даже танцевали в полутьме, улыбаясь друг другу. И бодро-весело – «Шизгаре», и медленно, прижавшись друг к другу – «My Only Fascination»… И когда он потянулся к ней губами, она тоже потянулась к нему. Волнение охватывало ее, будоражил еле уловимый приятный запах мужского одеколона и – до дрожи – близость мужского горячего тела, ощутимого под офицерской тонкой рубашкой.

И они снова пили вино, обнявшись. Она почти влюбилась в него.

…Очнулась она уже на кровати, рядом с ним. Кровать была узкая, железная, с сеткой и тощим матрацем. Подушка была одна – а зачем одинокой много подушек. Никаких новых острых ощущений в ее теле не появилось. Она даже не была раздета до конца. Он так и не увидел ее белую, нежную грудь четвертого размера! Наверное, даже не погладил грудь, а просто задрал юбку и стянул с нее, захмелевшей, колготки и трусы.

Так и она даже не погладила его! Не познала его тела! Не коснулась того, чем он лишил ее девственности! Она бесчувственно проспала все самое важное! Вино-то она пить не умела!

Ощутив себя полураздетой, она поняла, что все случилось. Привстав, увидела небольшое кровавое пятно на простыне. И радостно сообщила ему об этом!

Офицер испугался. Он взволновался так, что напугал ее.

– Я не хотел! Я не знал, что ты девушка! Почему ты не предупредила меня?

И стал дрожащим голосом говорить, что у него жена, маленький ребенок… что он не знает, как теперь быть… но он не виноват! Он не насиловал ее!

Все это было смешно и не нужно ей. Она не собиралась уводить его от жены или жаловаться начальству! Наверное, он ей нужен был лишь для несложной операции лишения девственности, которая ее уже тяготила.

Конечно, про жену должен был сказать пораньше – она могла остановиться!

Но что уж теперь…

Поэтому, когда он вскочил и быстро оделся, она поцеловала его на прощание, проводила до двери и спокойно закрыла задвижку. А потом разделась и безмятежно уснула.

Под сладкий, но печальный голос Руссоса:

– «Goodbye my Love, Goodbye»…

Вот так все происходит, без любви, но по согласию. Ужасно…

***

Своего первого мужчину Люда больше не увидела никогда. И даже не томилась по нему. Он был и остался чужим, малознакомым, ей не принадлежал.

Так, легкий и расплывчатый образ молодого, стройного, высокого симпатичного офицера остался вехой в ее памяти. Вехой, отделившей девичество от взрослой жизни.

Жаль, что офицер был молодой и неопытный, хотя и женатый. Кажется, его звали Евгений.

Чувственность ее он не разбудил.

Но цель была достигнута…

Взрослая жизнь наступила почти сразу.

Примерно через месяц поздним вечером в дверь снова постучали. На этот раз стук был громкий и требовательный. Она даже подумала, что это пьяная директриса ломится к ней, чтобы снова затеять скандал: куда девчонка спрятала протухшую рыбную сеть, которой сынок директрисы ловил на озере рыбу. А рыбы было много (с той поры она полюбила чистить и щуку, и окуня, и линя).

Нет, Людочка не ловила рыбу украденной сетью – заселившись, вонючую чужую сеть вытащила из кладовки, отволокла на берег и где-то в ямке прикопала. И удочкой она тогда еще не умела ловить. Ей рыбу продавали заезжие браконьеры, ночью таскавшие у нее из поленницы дрова для своего костра.

Но это была не опухшая от пьянства шестидесятилетняя директриса, с дыбом стоявшей рыжей «химией» на голове. На крыльце стоял такой же опухший от пьянки майор лет пятидесяти. Вероятно, снова явился в командировку. Вероятно, тот же напарник уже позабытого Евгения.

– А можно к тебе, дорогая? – майор подмигнул и икнул, хитро прищурившись. Из оттопыренного кармана его куртки выглядывало горлышко бутылки – дар для начала «знакомства».

Дыхание перехватило у молодой учительницы. Как из нее вылетели слова, которые саму повергли в шок, она не знала.

– Ах ты мразь! Я что тебе, проститутка? Вали отсюда, скотина!

И она изо всей силы толкнула майора в грудь, так что он слетел с крыльца. Потом захлопнула дверь. Он что-то крикнул в ответ, но в дверь больше не ломился.

Все стихло, но ее еще долго колотило, и она не могла сосредоточиться над поурочным планом.

Сначала охватила злость на Евгения. Он что, трепался, похвастался?

Потом поняла: вряд ли лейтенант что-то рассказывал. Просто его тогда долго не было, и напарник сам догадался.

То, что Евгений в этот раз не приехал, было ясно. А почему не приехал, неясно. Или приехал, но из казармы в деревню не пошел? Неужели ему было совестно? Или он поставил крест на едва начавшемся ****стве, ради жены и ребенка?

Вот такой был Первый Мужчина глупой, но хорошей девушки – тосковавшей в своей глухомани по любви и ласке.

Гл.3. Отвергнутая

Сельская жизнь все больше очаровывала ее, несмотря на бытовые трудности (дома, в городской квартире со всеми удобствами, всегда было тепло и уютно).

Красота природы потрясала! Тихая гладь изогнутого полумесяцем километрового озера навевала покой и умиротворенность.

У озера. Начало зимы. Из фотоальбома Людмилы

Людмила наслаждалась своей самостоятельностью и даже одиночеством. Тишиной, в которой порой звучит оркестр Поля Мориа или что-то другое мелодичное, например, АББА.

Все-таки это была не общага, где в двадцатиметровой комнате стояло восемь коек. Ностальгии по общаге у нее не было, только скучала по девчонкам.

…И вот Людочке двадцать три, она одна, свободна, нелюбима. Послала матом майора – душу облегчила. Начала помаленьку уважать себя. И тут…

А все-таки парни – фетишисты.

Коллега, молоденькая учительница начальных классов, в то лето завела дружбу со студентом, сыном местного председателя колхоза. Собой он был не красавец, но представительный, широкоплечий, с пышной густой шевелюрой, и семья была обеспеченная. Студент этот приезжал домой часто.

Однажды вечером они парочкой пришли в гости, держась за руки. Люда заметила, как вспыхнули глаза кавалера при виде стоявших у стеночки ее новых черных лакированных туфель на высоком каблуке. Туфли были очень модные, изящной модели. Это были первые красивые туфли, купленные ею в родном подмосковном городе, и за них она отдала половину своей зарплаты.

Посидели, поболтали, почирикали, потом они ушли. Коллега явно была влюблена – глаза ее сияли.

Но не прошло и получаса, как в дверь избушки раздался стук.

Открывает – он, один.

Мысль: что-то забыли у нее. Но он схватил ее руку и говорит:

– Знаешь что… давай дружить с тобой…

– А как же она? – изумленно спросила.

– Она… Но ты мне больше нравишься… и вообще подходишь… Ты интересней…

Да, та девушка была после педучилища, а она – из университета…

Но вероломство председательского сынка потрясло ее.

– Она моя подруга, я не сделаю ей больно. Похоже, она любит тебя. Уходи.

Закрыла дверь и снова стала рассматривать свои туфли – черные, лакированные, на высоком каблуке… Эх, почему студенткой не носила такие? На такие денег не было.

…В тот февральский вечер она шла вдоль деревни с бидончиком молока – покупала у одной бабули. Мимо промчался знакомый трактор, голубой, в кабине восседал угрюмый моряк. Он чуть не придавил ее – она шла по обочине, в свете фар хорошо была видна.

– Дурак, – подумала почти равнодушно.

Трактор остановился на краю деревни.

Вошла к себе, поставила в холодном коридоре на лавку бидон, зашла в избу, разделась. Не успела причесаться, как – стук в дверь. Открыла, не спрашивая (а кого бояться?) – он, бывший «жених».

– Можно к тебе?

– Ну проходи.

Спокойно так, равнодушно.

Вошел и сразу обнял. И молчит. А она обомлела, не дышит. Все-таки любила она его тогда, первой юношеской любовью, точнее, девичьей. Страстной.

И только одна мысль пронзала сознание: как он отнесется к тому, что она не девушка?

Зачем она поторопилась?

Когда выпустил из рук, пошла за охапкой дров в кладовку, высыпала с грохотом у печки и тем разбудила живущую за стенкой одинокую старуху, с которой, в общем-то, подружилась, сначала приняв ее за сумасшедшую дурочку. Бабка была действительно глуповатая, потому и замуж ее никто не взял. Но душа у нее была добрая, а сама она была достаточно наблюдательная. Видимо, всю ночь провела с оттопыренным ухом у стены. Но мало что услышала.

Потому что он как лег на кровать, так и заснул сразу. У нее была кипа непроверенных тетрадей, вот она их за ночь и проверила, сидя с настольной лампой на кухоньке. И лишь под утро, не раздеваясь, легла рядом. Он лежал молча, не шевелясь, даже не обнял. Тогда она встала и ушла кипятить воду для чая.

Он тоже встал, надел свой ватник и от порога объявил:

– Сегодня яиц тебе привезу, домашних.

И ушел. И момент его выхода поутру из учительской избушки стал событием номер один в местном беспроводном радио. Днем вся деревня знала, что моряк и училка помирились, он у нее ночевал, и теперь уж точно поженятся.