У меня было братьев пятеро и один. Говорил – не разлучить нас и до седин – самый старший. И твердили ему в ответ остальные – никого нас сильнее нет.
Младший умер – мне не стукнуло и пяти. В лес ушел – не воротился. И не найти до сих пор ему покоя. Из ночи в ночь он стоит у изголовья, молит помочь. Я в ответ молчу. Он – скалится и сипит. А под утро в свете солнца огнем горит. А в ночи все повторится из раза в раз. Я его жалею холодом темных глаз.
Предпоследний сгинул – стало едва мне шесть. Напоролся ночью темной на ржавый шест, что торчал в овраге диком, среди лесов. Стал он самым ненавистным из темных снов.
Как коснется леса сумрачная пора – он приходит и глядит. А в груди – дыра. Тянет руки, ждет полуночную зарю. Я в ответ ему молчанье одно дарю.
Третий брат ушел, когда мне минуло семь. Он успел явиться миру во всей красе – много девок разнесчастных ушло за ним в поле снежном средь одной из суровых зим.
Он остался камнем черным лежать на дне. Я молчу и слышу – тянется все ко мне. Головой качаю, взглядом пустым корю и в ответ ему ни слова не говорю.
Брат второй со мной прожил весь девятый год. Все надеялся – его-то не заберет, стороной пройдет, не сыщет среди полей. На крыльце упал в полуночный мрак сеней. И не встал он больше – треснула голова. Так из братьев старших ныне осталось два.
А ведь было, было – пятеро и один. У старшого голова – пелена седин. Он сидит под вечер у моего окна. Говорит – жива? Я только молчу – жива. Он считает дни, когда же его черед за собой утащит, выволочет, найдет. Я его жалею – мало осталось ждать. Он не знает, что не первому умирать.
Первый в этот час – бледнеющее лицо, у него черед ступает уж на крыльцо, отворяет тихо старую нашу дверь. Чтоб закончить вереницу навек потерь.
Я сижу и слышу – хриплый да сиплый смех. Было братьев пятеро – ныне забрали всех. Прямо за чертой холодные все стоят и за старшим сквозь безлунную ночь глядят.
Но его никто, никто уж не заберет – пятерым при жизни он уступил черед – уберег себя, нашедшего поутру, средь коряг-болот неназванную сестру.
Брат последний мне – и дух, и отец, и сын. Нас не разлучить до самых моих седин.
До скончанья дней в глаза будет мне смотреть.
Раз ему досталась в сестры немая смерть.
История третья
Говорили тебе, красавица, – не ходи, не ходи на улицу, пусть другие идут, купаются, воду в проруби мутят в Турицы. А тебя же давно пророчили водяному в невесты красные. Чтоб его водяные дочери, что зовутся у вас лобастами, утащили тебя во темные воды тихого Черноозера. Твои очи печально-томные им по нраву пришлись. Но бросила твоя мать Одолень и Уточку, в прорубь темную, в час полуночный. Побежали часы-минуточки – водяной в своем царстве сумрачном ожидал тебя. Шел неделями счет бескрайнего ожидания.
Замело все вокруг метелями, наступила пора гадания и пошли разны-красны девицы хороводом гулять сплетенные. И тебя все зовут – не верится, что поблизости силы темные за тобою идут, охотятся. Ты во двор, да в светлицу стылую – кто же суженый, ведать хочется, вдруг увидишь ты сердцу милого…
Завихрится суровой вьюгою Хладовей. Домовой расплачется:
– Зря ты, девка, ушла с подругами, от судьбины теперь не спрячешься!
Хоть сковала Марена Снежная все ручьи да озера темные – смотрит, видит все Навь кромешная, вьется вьюгами, неуемная. Хоть задобрили обещаньями водяного – не дремлют дочери.
Наступает пора прощальная, для судьбы наступает очередь. И не смогут сберечь хранители – веретенце играет, пляшется. Черной Нави немые жители от тебя уже не откажутся.
И затихнут на время вьюжные все ветра да ветрища малые. И появится милый суженый – брови черные, губы алые… Лишь на миг ты увидишь в зеркальце, а потом все исчезнет дымкою. Заскрипит что есть силы мельница да мороз тронет прорубь льдинками…
А когда запоет Метелица – разлетятся те льдины в крошево. Ты не жди, моя красна девица, нет, не жди ничего хорошего. Не наступит венчанье тайное – уведут да утянут бедную в прорубь черную, в даль хрустальную, чтоб исполнить мечту заветную Водяного, что ждет-играется, воду мутит, щекочет избранных. Ведь не зря просто так купаются! Водяной-то проказник признанный. Чтобы впредь не тянул на озеро, поиграться с простыми смертными, – твои деды все жребий бросили и тебя предложили жертвою.
Воет, воет, гудит Метелица. Что ж, прощай, наша красна девица…
Примечания.
По поверью славян услышать плач домового – к большой беде.
Одолень и Уточка – защитные славянские обереги.
Турицы – современные святки с 1 по 6 января. Раньше славяне купались в проруби именно в этот день, как и гадали.
Хладовей – зимний северный ветер.
Веретено – символ пряхи Судьбы. Именно оно плетет жизненный путь каждого человека.
Лобасты – нечисть, подобная русалкам.
Круглое здание
– Баб, а баб, а расскажи сказку, а?
– Ишь ты, сказку, спи давай! Ночь на дворе!
– Ну Ду-у-уся-бабу-уся… ну пожа-алуйста-а-а-а, – привычно затянул детский голосок.
И баба Дуся, поворчав скорее по привычке, чем по недовольству, все же сдалась.
– Ну и какую тебе сказку рассказать-то, а?
Мальчонка-пятилетка задумался, припоминая все сказочные истории, что рассказывала баба Дуся перед сном. Про неведомые дали и высокие горы, про бескрайние поля и темные леса. Про диковинных зверей и несметные богатства, что хранились в темных пещерах.
– Ну? Иль передумал? – строго спросила баба Дуся.
И внук тут же затараторил.
– Новую расскажи! Про то, что я еще не слышал!
И такую, ну знаешь, чтоб ее проверить можно было!
– Что проверить? Сказку? Ишь ты чего удумал! Сказки для того и есть, что они не проверяются!
– Ну баба Ду-уся-я, – снова заканючил малец.
И баба Дуся, усмехнувшись, поправила одеяльце, надвинула его по самую шею внука и, прокашлявшись, заговорила тихо и размеренно.
– В таком-то царстве, в растаком государстве…
– В нашем? – тут же перебил внук.
– В нашем, в нашем! А если ты, Филипка, перебивать будешь, пойду коту рассказывать! – пригрозила баба Дуся, и Филипка тут же замолчал.
– В царстве-государстве, что на меловых горах росло да реками прозрачными омывалось, поселился темный колдун Грай.
– Злой? – Из-под одеяла заблестели глазенки-бусинки.