Не от стыда краснеет золото
Поначалу они активно пытались решить вопрос о том, кому переезжать для дальнейшего совместного проживания – Люсе в Питер или Игорю в Артюховск. Постепенно активность сошла на нет, никто не хотел уступать по разным житейским соображениям. А когда Игорь Николаевич подарил Люсе компьютер, общение их свелось к вечерним беседам по скайпу. Тема о том, чтобы съехаться, уже не поднималась.
Маленькая автоколонна развернулась и помчалась назад.
Дамы показали, под какой именно ивой они сидели. Ее нетрудно было отыскать. Правда, корни ивы уже не были обнажены, Мила хорошо поработала, устраивая себе сиденье, но песок еще не успел просохнуть от вылитой подругами на ее голову воды. Хромосов со Шпигалевым сбегали за лопатами – они на всякий случай всегда лежали у них в багажниках – и принялись рьяно разбрасывать песок. Никита и Бурлаков их подменяли.
Именно Никите и повезло больше остальных. Он стал обладателем еще одной находки – серебряной монеты. Арабский дирхем, сказал Шпигалев. Не бог весть что, в свете находок Зои и Милы, но мужики как с ума посходили, только Шпигалев опять сник. Перекидали еще с центнер песка, но больше ничего не отрыли. Расселись в том же порядке и помчались дальше. Ехать оставалось всего ничего.
Люсе, единственной, кое-что удалось выяснить. Никита оказался самым неумелым из дознавателей или же, в противовес Бурлакову, исполнял роль следователя доброго. Вскоре Люся, конспективно изложив события, произошедшие с ними за последние сутки, сама перешла к допросу. Запинаясь и не договаривая, он успел поведать Люсе то, что по секрету сообщил ему ранее Шпигалев.
И хотя главного Никита так ей и не раскрыл – с чего весь этот переполох и при чем здесь Дмитрий Евгеньевич Шпигалев – нечто существенное все же рассказал.
В полицию пришли с заявлением два рыбака. На майские праздники они тут рыбачили вместе со своим другом Сергеем Санеевым и его сынишкой. Договорились ночью дежурить по очереди. Серега дежурил первым, но сменщика своего не разбудил. А когда рыбаки проснулись уже почти засветло, Серега исчез. Исчезла и лодка, но вся рыболовная снасть была на месте.
– Я об этом читала в газете, – растерянно сказала Зоя Васильевна.
Вот оно как обернулось! Она вспомнила свои скоропалительные выводы и задним числом устыдилась собственной черствости.
Мужики разбрелись в разные стороны, в поисках товарища, пока Юрка спал. Колян добрел до заброшенных бань сельчан, когда-то построенных поближе к реке. Добрел он туда, потому что на пути ему попался резиновый шлепанец Сереги. Колян сильно затревожился и кликнул Санька.
Осматривая местность вдвоём, возле одной баньки они заметили еще не просохшую глину возле задней стены. Ее явно притаптывали, чтобы выглядела нетронутой, и топтались совсем недавно. Похолодев со страху, мужики стали разбрасывать землю, с ужасом ожидая, что сейчас выглянут Серегины рука или нога. Но выглянул кусок черного плотного полиэтилена.
Зарыт был пластиковый мешок, а в мешке оказалась объемистая полотняная хозяйственная сумка, набитая старинными драгоценностями: серьгами, браслетами, кольцами, перстнями, золотыми и серебряными пряжками и пуговицами. Мужики не первый день на свете жили, и про золото хазар были в курсе, в общем и целом. И про клады, отрытые в их степи, в захоронениях, слышали.
Тут и головы особо ломать не надо было – на драгоценностях еще свежие следы глины имелись. Ушлые люди ограбили захоронение, а здесь устроили временный схрон. Серега, видимо, стал свидетелем, и его «спалили», а потом и «убрали».
Особо разглядывать содержимое сумки не было времени, но халявная нажива, как часто бывает, в первые секунды затмила мужикам головы. Раскаяние пришло гораздо позже. В тот первый момент они друга Серёгу они как бы предали: если бы сразу рассказали полиции, что к чему, следствие пошло бы совсем по другому пути.
Про Серегин шлепанец они сказали, что нашли его в противоположной стороне. Сереги уже, скорее всего, нет на этом свете, а такие находки попадаются раз в жизни. Судьба давала им шанс разбогатеть одним махом, она так распорядилась.
Но юркино сиротство и наташкино горе вскоре доконали их.
– Да не их сиротство, а соображение, что бы они со всем этим стали делать? Без связей в криминальном мире? Это же не золотые коронки или бабушкины колечки. Не верю я в их доброхотство. Мозгами пораскинули на досуге – тюрьмой запахло! Вот и все!
– И это тоже. Но тюрьмой им все равно пахнет, разве что сроки другие. Они, кстати, рассказали про наезд местной шпаны, сильно на это упирали. Следствие за эту версию схватилось. Но много свидетелей нашлось, подтвердивших, что вместе с парнями были допоздна. А потом родители твердили, что ребятишки дома ночевали. Родителям, конечно, особой веры не было, вот и раскручивали пареньков.
– Не скоро их теперь потянет на подвиги!
– Да, я тоже думаю, что этот случай убережет их от следующих, похуже.
– А куда же рыбаки потом все это богатство дели?!
– А куда они могли деть? Зарыли в другом месте, пока мальчишка спал, недалеко от своего лагеря. Ну, а потом полиция приехала, народ топтался… Они на это место корягу от ивы положили, чтобы приметить.
– Так значит, сдали потом клад государству?
– Если бы! Когда приехали туда с полицией, на том месте ничего не нашли. Там же место ходовое, всегда городских рыбаков да отдыхающих полно. Коряга кому-нибудь мешала, ее в воду и кинули. Или на дрова пустили. Или кто-нибудь просто случайно на клад наткнулся, откопал да упер. Весь берег ведь не перекопаешь!
– А наша находка…
– Скорее всего, в этом месте рыбаки и зарыли тогда клад. Тот, кто его откопал, не потрудился даже яму толком забросать. Или спугнули его.
– И что же теперь?
– Ну, может, где-то как-то проявится. Теперь дело полиции – отслеживать.
– А Дмитрий Евгеньевич при чем здесь? Чего он так переживает?
– Да ведь на его экспедицию тень ложится. Вполне возможно, кто-то из его работников замешан. Потом еще другие рыбаки нашли обломок золотой пряжки от наборного пояса, примерно в том же месте.
– Да, об этом тоже писали в газете.
– Вот-вот. И вполне вероятно, что нашли они целую, да от многого отняли немножко себе за труды. Золотишка детишкам… Нехорошая возня. Очень похоже на криминал.
– Но почему – именно его работники? Есть же еще и «черные археологи»…
– Потому что «черные археологи» всё, что найдут, увозят с собой, а не занимаются перезахоронением. Какой им смысл? Нет, это кто-то из ближних.
Возле ворот женщин высадили.
– Вы тут погуляйте немного, город посмотрите, – сказал им их директор. – Думаю, я недолго.
И умчались со Шпигалевым по грунтовой накатанной дороге в степь. Хромосов с Бурлаковым направились в сторону кочевого города, к юртам. Бурлаков, казалось, утратил к женщинам всякий интерес.
– Ну, пойдемте, – сказала Зоя Васильевна. – Погуляем…
– Веди нас, Сусанин!
Как раз подкатил первый автобус. Высыпавшая толпа экскурсантов направилась к гостеприимно распахнутым городским воротам.
Дождавшись, когда они приблизятся, дамы скромненько пристроились к последним туристам и просочились в город, проигнорировав сидевшего у ворот под полотняным навесом кассира. Он продавал билеты неорганизованным туристам, прибывающим своим ходом. У приезжавших же автобусными экспрессами иногородних все входило в стоимость путевки.
Дам привела сюда вроде как производственная необходимость, так чего ради они должны были за это платить? Они, пользуясь случаем, будут просто соединять приятное с полезным.
Экскурсанты окружили Тахира.
– Послушаем? – спросила Зоя Васильевна подруг.
– Нет, – решила Мила, – пока народ тут внимает, ты веди нас в те апартаменты, где Вольдемару по голове настучали. Хочется понять, за что! Видел что-то или кого-то? Как несчастный Серега Санеев! Вот пусть мне теперь кто-нибудь скажет, что судьбы нет. Кому быть повешену, тот не утонет!
– Ну, Милочку переклинило! Будем развивать любимую тему, – съехидничала Люся.
Развить любимую тему Милочке не удалось. Не успела.
– Пришли, – сказала Зоя Васильевна и завела их в бутафорское подобие средневековой квартиры-однушки. – Смотрите!
А смотреть-то особо было и не на что. Почти пустая, глиной обмазанная конурка. Две узких прорези-бойницы – окна, ничем не заделанные, расположенные напротив друг друга, что создавало приятный сквознячок.
Дневной свет, проникая в окна, создавал скудное естественное освещение. Пара сундуков, покрытых старенькими вытертыми коврами, явно синтетическими, современного происхождения. Их, по причине непрезентабельного вида, хозяева хотели, наверное, выбросить, а чья-то креативная голова придумала, как еще использовать. Во-первых, для создания какой-никакой достоверности, кочевого уюта, а во-вторых, никто не позарится на эту рухлядь, никакой ценности не представляющую.
В центре был то ли очаг, то ли печь. Отопительный прибор, словом. Еще была неглубокая ниша, в которой устроен невысокий помост – конструкция из кирпича, обмазанная глиной же и тоже покрытая ковром.
– А это что за сооружение? Какую функцию выполняет?
– Не знаю… Может, лежанка…
– Для лежанки коротковата.
– Степняки, вообще-то, были низкорослыми. Но спали они на полу, на кошме…
– Почему – на кошме?
– На нее, вроде как, змеи да пауки не заползали.
– Буксовали в шерсти?
– Ну да…
– А может, алтарь?
– Почему тогда покрыт ковром? Надо будет у Тахира спросить. Прошлый раз не получилось, из-за Вольдемара.
Увы, не получилось и в этот раз…
Мила, устраиваясь на конструкции неизвестного назначения, сказала:
– Девочки, вы ведь меня не осудите, если я тут полежу немножко, пока народ не хлынул. Что-то я устала, на меня сегодня столько всего свалилось! Пусть это пока побудет лежанкой, пока мы не узнаем ее точного предназначения. Коротковато немного, но я коленки подогну… А вы пошарьте в печке, может, там тайник какой. Откуда-то же взялись эти золотые монеты, что Вольдемар подобрал.
– Если не врет, что на земле подобрал, – засомневалась вдруг Люся.
– Не врет! На него не похоже, – как обычно, видела Зоя в людях только хорошее.
– Ой-е-ей! На рыбаков тоже не похоже, которые друга потеряли!
– Золото, Зайка, людям глаза туманом застилает!
– Точнее, ослепляет.
– И совести лишает!
Зоя Васильевна вздохнула и, внутренне содрогаясь, – вдруг в темной глиняной глубине притаился каракурт, фаланга или степная гадюка – сунула руку в жерло средневекового отопительного прибора. Там не оказалось никого и ничего – она тщательно обшарила все стенки и выемки.
Людмила Петровна тем временем поднимала крышки сундуков – они не были заперты и оказались абсолютно пустыми. Да и как могло быть иначе, если полиция тут все обсмотрела. Извертевшаяся на лежанке в поисках удобной позы Людмила Ивановна наконец, устроилась.
– Девочки, благодать-то какая! И стены такие прохладные, не раскалились! И кондиционера не нужно! – и Мила нежно провела рукой по стене сверху вниз. Рука ее скользнула за лежанку – оказывается, она была так устроена, что вплотную к стене не примыкала. Эта щель была совершенно незаметна при царящем в комнате полумраке, если не улечься, как Мила, да еще и не заглядывать за нее. Мила опять ойкнула.
– Ну что, опять чем-то укололась? – с легким раздражением поинтересовалась Люся. – Ойкаешь с утра самого, прямо привычкой это у тебя становится.
– Тут что-то есть! – шепотом сказала Мила.
Втроем в этой щели нечего было делать, да Мила бы и не подпустила никого. Она была в кураже и не боялась ни каракуртов, ни гадюк. Ни одна гадина не посмела бы тронуть ее сейчас.
Пыхтя и чертыхаясь, она выволокла, наконец, на божий свет плотный черный пластиковый мешок, разорванный в нескольких местах. То ли его порвали, когда заталкивали в эту щель, то ли Мила в своем рвении переусердствовала. В разрывы проглядывало бахромой грязное полотно бывшего белого цвета, тоже порванное. В эту дырищу, когда Мила сволокла свою добычу на земляной пол, посыпались монеты и кольца.
– Вот таким образом Вольдемар и обнаружил монеты, – торжественно подвела итог Мила. – Когда мешок заталкивали, они в дырку высыпались. Дыра-то тогда меньше была, это я ее увеличила.
Как будто без нее это было непонятно! Почему-то у женщин побежали вдоль позвоночников мурашки. Где-то раздавались приближающиеся голоса – Тахир закончил рассказ и отпустил своих подопечных бродить по городу. Человеческие существа были близко, но в них могли таиться как защита, так и опасность.
– Мила, Люся, – сказала Зоя Васильевна, – становитесь у входа и никого не пускайте! Я звоню Бурлакову. Он где-то здесь, неподалеку.
– А что говорить-то?!
– Да что хотите, боже мой! Технический перерыв, производственная необходимость, взрывное устройство!
Люся беспомощно огляделась – вокруг не наблюдалось ни какой-нибудь палки, ни даже обломка кирпича. Она чувствовала, что толпа туристов может стать неуправляемой в законной жажде любознательности, если мешать ее удовлетворить. За свои-то уплаченные кровные. Снесут и сомнут, и даже не заметят.
Тогда она решительно схватила Зоину сумку, с многострадальной бутылкой минералки внутри, так и не распечатанной. Мила, в скудном арсенале которой были только ее габариты, выпрямилась и стала еще выше, и плечом к плечу они встали у входа, застыв, словно гранитный монумент.
«Но пасаран!» – было написано на их мужественных лицах.
Верблюда спросили, что лучше: подъем или спуск? Он ответил: есть еще третья мерзость – грязь
Его жизнь теперь протекала ночью. Он скользил по обочине утоптанной грунтовой дороги в тени ив, вязов и тополей, растущих по берегу, чтобы не быть замеченным. Хотя, если бы даже и вышел на дорогу, кому тут было его замечать глухой ночной порой?
Он рыскал шакалом по окрестностям, присматриваясь и обживая их. Он еще не решил, нравятся ли ему эти места, хочет ли он здесь остаться на житье. А если вдруг останется, то надолго ли. Перекати-поле по натуре, кочующий по миру всю сознательную жизнь, он не был связан никем и ничем. Почти.
Не нашлось женщины, сумевшей его привязать. Дети, если и бегали где-то, он о них не знал. Родственные связи были давно оборваны. Жил, где хотел и сколько хотел, и снимался с обжитого места, когда приходило желание или возникала необходимость.
Необходимость эту он чувствовал заранее, интуиция не подвела его ни разу. Не интуиция, а, скорее, звериное чутье.
Но, видимо, пришла уже пора осесть, упорядочить свою жизнь. Остановиться, оглянуться, как говорится. Обзавестись бумажками, что так необходимы для жизни в российском социуме, всеми этими полисами, СНИЛсами и прочим… А то и в больницу не попадешь, если нужда вдруг возникнет.
Хотя на здоровье он не жаловался, но большая часть жизненного пути уже пройдена. Рано или поздно – а такая нужда возникнет. Где осесть, в каких местах завершать предначертанный ему небесами срок, он никак не мог решить: в предгорьях ли Урала, где прожил немало лет, в поволжской ли полупустыне, откуда были родом его далекие предки, в горах ли Алтая, где прошли детство и юность?
Однозначно, ни в каком заморском краю, которых он тоже повидал немало, доживать он не хотел. Не из патриотических соображений и не из романтических переживаний – вроде того, что хочет лечь в родную землю. Все это было ему не свойственно.
Да, жизненный путь его был совсем не гладким, не накатанная дорога, а спуски и подъемы, кочки да выбоины, взлеты и падения. Любимчиком фортуны его уж никак нельзя было назвать, в отличие от некоторых, везунчиков от рождения. Чужие края повидать-то он повидал, да денег не скопил, а кому он там нужен без денег, в старости да в немощи?
Ошиблись родители с именем, нарекая его. Он и здесь-то никому не нужен. Но были у него кое-какие соображения, он сюда прибыл недаром. Что из этого путешествия выйдет, зависело от ряда причин.
А пока он «шифровался», старался не мозолить глаза местным, чтобы не начали узнавать раньше времени. Хотя в селе от людских глаз особо не спрячешься, но в летнюю пору с этим все же попроще. Много приезжих: родственники, пожаловавшие в гости целыми семьями и ставшие здесь уже почти чужаками, туристы-дикари, городские рыбаки, облюбовавшие берег… Ерики весной – хоть и не Волга, но полноводные, как настоящая река. Говорят, в ином ерике нынче рыба лучше ловится, чем в матушке-Волге.
Он – один из приезжих… Повезло с жильем. Нашел одинокую бабку: полуслепая, полупомешанная. Помимо условленной платы он покупал ей продукты, она чего-то там готовила себе, пыталась и его угощать. Он неизменно отказывался по причине несуществующей язвы – брезговал, откровенно говоря. Да и не хотел лишний раз рисоваться: насколько там она слепая?
И не глухая, однозначно, и язык исправно работает. По селу шастает, с соседками язык чешет, для этого особого ума не требуется. Как встретились две-три, так и зацепились языками на полдня.
Огород у бабки был заброшен, к счастью, зарос бурьяном и камышом, а то пришлось бы еще и в огороде возиться, помогать. Как же, мужик в доме появился!
Хозяйка говорила по этому поводу, что давление в последнее время совсем замучило, но, глядя на ее уклад, квартирант подозревал, что ее и смолоду что-нибудь да мучило. Грязновато жила, да ему-то что за дело?
Он поселился в летней кухне, тоже заброшенной. Сам разобрал там хлам после зимы, вычистил, вымыл окна и пол, набил на окна противомоскитные сетки, перемыл какую-никакую посуду. Жить стало можно.
Уходил из дома с рыболовной снастью еще затемно, затемно и возвращался – без улова, поскольку рыбачить не любил, не умел и не собирался. Снасть была для отвода глаз.
Попервоначалу бабка интересовалась, где же улов. Он отбояривался тем, что продал на берегу туристам, и презентовал ей взамен купленную атлантическую сельдь и колбасу. Вроде того, что лучшая рыба – это колбаса. Иногда она намекала, что страсть как любит ушицу из окуньков, подлещиков или буффалят. Он ей резонно возражал, что рыбу-то некому чистить да потрошить: сама бабка плохо видит, а он не приучен, да и не любитель рыбы, только ловить может.
Постепенно пришли к взаимопониманию и сосуществовали вполне мирно – неряшливая полубезумная старуха и ее не менее странный квартирант-отшельник. Они днями не видели друг друга и только изредка сталкивались во дворе. Тогда он приглашал хозяйку на чай к себе и выспрашивал новости. Для него, одинокого волка, такая жизнь соответствовала планам и настроению.
А ночами он рыскал по окрестностям, тенью скользил вдоль дороги, подбирался к палаткам и кострам туристов да рыбаков. И слушал, вдруг что-то прозвучит полезное для него. Добирался не раз и до бутафорского средневекового города, и до города кочевого, расположившегося немногочисленными юртами вокруг кирпичного.
Кочевой его интересовал особенно. В некоторых юртах жизнь не замирала даже ночью. В «караван-сарае» – мини-гостинице – всегда жило несколько постояльцев. Жили рыбаки, не имеющие собственного средства передвижения, а, следовательно, палатки и прочего сопутствующего барахла, и прибывавшие автобусом. Жили туристы-романтики, любители посиделок у костра в ночной степи с пивом и гитарой.
В чайхане ночевал сторож – могли ведь найтись любители из окрестных сел покуситься на запасы спиртного. Иногда там оставалась ночевать уборщица, поздно закончившая работу и не желавшая переться одна по ночной дороге домой, в село.
Он резонно полагал, что страх перед ночной дорогой у нестарой еще уборщицы несколько утрирован, если принять во внимание, что и один из сторожей был еще нестар и весьма крепок. Странным образом поздние окончания уборок и последующие ночевки уборщицы в чайхане совпадали с дежурствами именно этого сторожа. Мужа, что ли, нет у нее? Или он – полный дебил?
В юрте ремесел, ну то есть, в той, где мужик на станочке штамповал сувенирные монетки и еще какую-то дребедень, хозяин – мужик этот по имени Шурик – жил постоянно. Видно, из приезжих, не местный. Вот же головы у людей работают! Придумал способ зарабатывания денег, нашел, так сказать, свою нишу в туристическом бизнесе.
Да и вообще, народ в кочевье подобрался смекалистый и рукастый. Даже лампочки и холодильники у них тут работали, сначала от движков-генераторов, а потом, когда городок разросся, – от протянутой со стороны Порохового полноценной воздушной линии проводов. Ну чем не жизнь?
Кирпичный Сарай-Бату на ночь запирался воротами – простыми деревянными, но внушительными. На ворота вешался замок, столь же внушительного вида. Наверно, опытному взломщику не составило бы труда его открыть, но что там искать, в этом игрушечном киношном городе? Чем поживиться, даже если бы нашлись желающие проникнуть в него?
Поэтому охранник – местный житель, естественно, – заперев ворота, едва начинало темнеть, уходил домой в село. Другой ночевал в одной из юрт.
Да, местным здорово повезло с этим стихийно возникшим туристическим объектом. В селе, пожалуй, теперь совсем не было безработных, все были при деле. По словам его хозяйки, – спасибо председателю сельсовета Порохового. Хромосов его фамилия, кажется. Предприимчивый мужик, подсуетился. Вот только кто у него теперь на полях помидоры да арбузы выращивает?
А в том, что в Сарае поживиться нечем, он имел случай убедиться. Обходя стены города, приметил в торцевой стене малозаметную дверь, выкрашенную коричневой, выгоревшей уже краской, а потому сливающуюся с остальной рыжей, обмазанной глиной стеной.
Зачем эту дверь здесь навесили – непонятно. Может быть, пожарники, принимая объект, настояли, что нужен запасной выход?
В этой двери замок был врезной, и ему не составило труда в одну из ночей открыть его. Просто так, из любопытства. По части открывания замков он был дока, как и по многим другим частям. Способностями его Аллах не обидел, наградил бы еще везением!
Надо же было ознакомиться с местными достопримечательностями. Зря что ли он перся сюда из такой дали? – так он сам подсмеивался он над собой, открывая дверь.
Побродил по городу с фонариком. Ничего интересного внутри не было. Даже лотки, с которых утром будут торговать всякой всячиной, не убирались. А зачем?
И всё же. То посещение не было напрасным. Оно пригодилось ему впоследствии.
Это был конец мая. Он только что обосновался у бабки и начинал свои ночные блуждания, не решаясь еще приступить к тому главному, зачем приехал. И вот тогда же выпала ему одна интересная ночь, прямо скажем, насыщенная событиями.
Православные праздновали большой праздник – Троицу. Отмечали преимущественно дома, поэтому рыбацких палаток на берегу было на удивление мало. Из Порохового глухо доносились пьяные голоса – сельчане пели песни.
Он скользил вдоль дороги в тени деревьев и услышал приближающиеся приглушенные голоса. Ночь была лунной, темнота не кромешной, и он уже присмотрелся – да и вообще, всегда видел хорошо в темноте. Такая особенность зрения.
Показались две мужские фигуры. Тот, что повыше и покрупнее, нес что-то вроде сумки. Второй, ниже ростом, но такой же в ширину, – лопату.
Он не сразу понял, что это лопата. И что ж это они ночью копали? Не червей же к утренней рыбалке? Не огород же в степи вскапывали?
Он проследил за двумя землекопами до заброшенных банек, где те, коротко вполголоса посовещавшись и определившись с местом, зарыли свою ношу. Не слишком глубоко, чтоб легче было откапывать, надо полагать. Лодыри. Притоптав землю, посветили фонариком – вроде незаметно! И ушли.
Он уже хотел убираться. Колебался, раскопать ли? Может, пресловутые черные копатели найденный клад прятали? А может, просто грабанули какого-то богатенького односельчанина да припрятали до поры до времени?
И еще как вариант мелькнула мысль: пришили кого-то да расчленили, прячут по частям. Вот бы он влип, со своей любознательностью! Впрочем, нет: тогда бы свою сумку, с камнем внутри в качестве якоря, они бросили в реку. Или, по крайней мере, закопали бы поглубже, собаки ведь запросто могут отрыть.
И тут он почувствовал чье-то присутствие, а потом и услышал, и увидел – темная фигура выдвинулась из кустов. Не он один был зрителем в этом ночном театре. Его колебания спасли ему жизнь.
Третий неизвестный, увлеченный разведкой на местности, разглядыванием притоптанной почвы, для чего пригнулся к самой земле – фонарика у него не было – слишком поздно уловил движение над собой. Вероятно, даже не успел понять, что первые двое, оглянувшись, заметили его на фоне светлеющего неба. И вернулись.
Большой с маху рубанул лопатой. Тут же появился и его спутник. Сбегал к лодке, вытащенной неподалеку на берег рыбаками, столкнул её и притянул к баням по воде. Тоже, видимо, силушкой был не обижен, ведь против течения пришлось тянуть.
Вдвоем они втащили тело в лодку и вытолкали ее на течение. Большой перевалился в лодку, второй наспех прибирал сцену развернувшейся трагедии, ликвидировал следы, подсвечивая фонариком.
