Счастье лишним не бывает

—Наталья Юрьевна, как там наш капитан, операция уже закончилась? – выздоравливающий из второй палаты вопросительно смотрел на медсестру, устанавливающую ему капельницу. В палате сразу наступила тишина, все с нетерпением ждали её ответа.

– Пятый час Илья Ильич не отходит от стола, но он и не таких с того света вытаскивал.

– Сестричка, милая, сделайте всё, как следует, а уж дальше он сам. Он не подкачает! Думаете, его первый раз так изрешетило? – как бы не так – пятый!

– Мне объяснять не надо, на нём всё написано, места живого нет – шрам на шраме.

– А я что говорю! – оживился пациент,– ему не впервой – встанет! А уж из каких переделок он выбирался… мать честная… Мы ж с ним три года плечо к плечу, – и, не дождавшись ответа, добавил:– Война вот-вот закончится, как я перед его матерью оправдаюсь, если что? – Не уберёг?

– Успокойтесь, всё обойдётся благополучно, вот увидите.

Медсестра устроила поудобнее руку пациента, бросила взгляд на капельницу и вышла из палаты, уловив за спиной звук чиркнувшей о коробок спички.

– Курят,– догадалась она, но возвращаться не стала, всё равно успеют спрятать папиросы, вежливо и внимательно выслушают её нотацию и, едва за ней закроется дверь, всё повторится.

У двери операционной Наталья увидела хирурга и ускорила шаг.

– Закончили, Илья Ильич?– поинтересовалась она, заглядывая в лицо врача.

Пожилой хирург молча прошёл в ординаторскую и тяжело опустился на стул.

– Удачно?– переспросила медсестра.

Илья Ильич устало махнул рукой:

– Да как сказать – осколки, все четыре, из брюшной полости достал, череп сложил ему из кусочков, всё что требовалось, заштопал. Красоты не обещаю, а жить, надеюсь, будет. Сильный, говорят, парень,– хирург достал папиросы и поинтересовался: – Ты, что ли, сегодня в ночь?

– Нет, Лена.

– Так что же ты не уходишь? Иди отдыхай, весь день на ногах.

– Спасибо, Илья Ильич, скоро уйду, вам бы тоже не мешало отдохнуть после такой операции.

– Я, Натальюшка, привычный. Понаблюдаю за ним сам, а отдохнуть успею.

– До завтра, Илья Ильич,– Наталья виновато посмотрела на хирурга, – там Гуля сейчас одна, мне её накормить надо, вообще-то за ней присматривает соседка, но ей сейчас нездоровится.

– Иди, иди, тебе не в чем оправдываться,– проговорил Илья Ильич уже вслед уходящей медсестре. – Вот ведь какая, в чём только душа держится, а никогда не покажет, что устала. С виду – ребёнок, махонькая, голосок, как у мышки, и откуда только силы берутся. В прошлом году ещё похоронку на мужа получила, и поплакать-то времени не было. Замкнулась и с головой ушла в работу. Сколько же её девчушке? Годков пять-шесть, в школу ещё не ходит.– Он не заметил, как безвольно повисли руки и, покачавшись, медленно склонилась на грудь голова.

– Илья Ильич!– позвала в открытую дверь заступившая на дежурство медсестра,– он проснулся!

Илья Ильич открыл глаза, и дверь тут же захлопнулась, каблучки быстро застучали по коридору.

Хирург быстро поднялся со стула и поспешил за медсестрой.

– Что это она мне сказала?– вспоминал на ходу Илья Ильич,– проснулся? О ком это она? Неужели о моём капитане? Вот это присел! – хирург с удивлением заметил, что уже первый час ночи,– проспал сидя три часа! – Да, возраст, куда от него денешься. В мирное время давно бы ушёл на покой и занялся воспитанием внука, но об этом оставалось только мечтать – почти четыре года раненые идут нескончаемым потоком, войне нет никакого дела до того, что осенью мне исполнится семьдесят семь и что я давно забыл, когда спал спокойно. Дай-то бог, чтобы до победы сил хватило, недолго осталось. Ничего, ребятки, мы ещё потягаемся со смертушкой,– уже вслух сказал Илья Ильич и с этими мыслями вошёл в реанимационную палату.

Около капитана хлопотала Леночка. Лицо раненого было бледным, но дышал он ровно и глубоко.

– Просыпался!– обрадовано повторила медсестра,– глаза открывал, а теперь спит!

– Вот и славно. – Илья Ильич взял руку пациента, прислушался к пульсу, положил ладонь на влажный лоб. На прикосновения врача капитан не реагировал.

–Держись, сынок, твоя война ещё не закончилась, – удостоверившись, что пациент его не слышит, хирург направился к выходу.

На следующий день, в восьмом часу, Наталья была уже на работе.

– Принимай вахту, подружка, – по виду Леночки никто бы не сказал, что за всю ночь она не сомкнула глаз, – смотри, какой орёл! – она кивнула в сторону прооперированного накануне капитана, – два раза за ночь просыпался, мне кажется, что он даже соображает.

Наталья подошла поближе, посмотрела на спящего офицера. «Сколько их на этой кровати замирали с широко открытыми глазами, устремив удивлённый, гаснущий взгляд в одну точку – не сосчитать. Неужели и этот резко вскинет ресницы и… Нет, нет! – он будет жить!» – Наталья привычно положила руку на запястье пациента и обрадовалась – пульс был чёткий и ровный. Медсестра перевела взгляд на его лицо, пересечённое широким шрамом от середины лба до подбородка, и заметила, что раненый приоткрыл глаза и всё его внимание сосредоточено на стакане с водой, оставленном на тумбочке. Его губы чуть заметно шевельнулись. Наталья намочила марлю, несколько раз приложила её к горячим, корявым губам и повесила её на край стакана. Доставая градусник, встретилась с осмысленным, красноречивым взглядом и опять взялась за марлю, замечая, как жадно добывает он капли влаги из холодного тампона.

– Хватит, вам ещё нельзя пить,– сказала она шёпотом.

Раненый понимающе кивнул головой и закрыл глаза.

С этого дня каждую свободную минуту она проводила у постели выздоравливающего капитана Великанова Семёна. Долгожданный День Победы он встретил на больничной койке. Выздоравливал капитан на удивление быстро, но чем ближе подходило время выписки, тем тревожнее становилось на душе у Натальи – приближалось время разлуки. Она уже знала, что Семён Великанов будет комиссован из-за серьёзнейшей черепно-мозговой травмы и поедет на Алтай, где у него живёт мать.

***

– Провожающие, прошу выйти из вагона, до отправления поезда осталось пять минут! – Наталья вздрогнула от резкого голоса проводницы,

виновато улыбнулась капитану с забинтованной головой, сидящему напротив, и растерянно посмотрела по сторонам. Она так глубоко ушла в свои мысли, что потеряла из виду дочь.

– Да здесь она, здесь,– успокоил её Семён,– на второй полке вместе со своими книжками и игрушками. Убедившись, что Гуля на месте, Наталья облегчённо вздохнула, сняла пальто и платок. Соседка по купе всплеснула руками и округлила глаза, не отрывая взгляда от её тяжёлых, тёмных кос.

– Господи, скоро десятый десяток разменяю, а эдакого чуда не видывала, – она протянула руку, осторожно приподняла одну косу, как бы взвешивая её на ладони, и бережно опустила,– ну и тяжесть! Мне бы с такими косами и головы не повернуть! Как же ты, доченька, с ними управляешься?

– Привыкла, я и не представляю, как можно жить без них, мне кажется, что я с ними родилась.

– Счастливый! – словоохотливая соседка посмотрела на капитана добрыми, почти выцветшими глазами,– жена у тебя красавица. И заботливая, гляжу, и доченька такая умница – от книжки не отрывается.

– Счастливый,– согласился капитан, – домой едем.

– А я вот – из дома, соседка вздохнула,– мужа ещё до войны похоронила, а сына на войне убили, а ведь мог бы и не ходить, бронь у него была, да и немолодой уже, но разве усидишь дома, когда беда такая. А сноха-то,– взгляд женщины сразу стал тяжёлым и суровым,– замуж собралась! Как не стыдно!– и, переводя взгляд с капитана на его жену, продолжала:– Мало ли что похоронку получила – война, всякое бывает. А я не верю, что он погиб, сердцем чувствую – придёт. Уловив сочувствие в глазах попутчиков, женщина тяжело вздохнула и переменила тему. Теперь к сестре еду, у неё никого не осталось, вместе будем доживать, она чуть помоложе меня, тоже пока на своих ногах, а там кто знает…

– Не переживайте, всё будет хорошо,– успокоила её Наталья,– самое страшное уже позади, главное – победили, и эта проклятая война закончилась.

Рано утром все были уже на ногах. По расписанию поезд должен был прибыть в пять тридцать, но он опаздывал. Пассажиры, собрав свои вещи, нетерпеливо поглядывали в окна. В начале седьмого показалась небольшая станция.

– Ну, вот мы и дома! – улыбнулся Семён,– ничего не забывайте.

Поезд, замедлив ход, двигался вдоль деревянного немноголюдного перрона. Наталья заволновалась. До этого момента она была спокойна, а теперь казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Что ждёт её на новом месте, как примут люди, сможет ли привыкнуть? Она не знала ответа на эти вопросы, но больше всего её тревожило, сможет ли полюбить Гулечку мать Семёна, ведь жить-то придётся под одной крышей. Поезд дёрнулся и остановился. Подходя к концу перрона, заметили женщину, бегущую навстречу.

– Не опоздала!– порадовалась за неё Наталья,– ещё бы минута – и поезд ушёл, жди потом следующего неизвестно сколько.

– Мама?! – удивлённый Семён с радостным криком бросился навстречу женщине,– как ты узнала, я же не писал?!

– Узнала, сынок, узнала – сердце подсказало,– твердила Валентина Михайловна, не обращая внимания на слёзы и не выпуская сына из объятий,– ждала с тех пор, как ты попал в госпиталь, а последнее время все поезда встречала. Бабы говорили, что тяжелораненым сопровождающих дают, а ты, смотрю, один…

– Ошибаешься, не один! – Семён повернул мать лицом к Наталье и Гулечке, – вот и мои сопровождающие, они всегда будут со мной, не переживай, я теперь под присмотром.

Вместо ответа Валентина Михайловна обняла сразу обеих, поцеловала Наталью в голову и прошептала:

– Спасибо, доченька, дай вам Бог счастья! – и, ласково посмотрев на ребёнка, добавила: – А я и не знала, что у меня такая большая внучка выросла! А косы-то, косы! Ой, береги, алтайские мальчишки такие бойкие!– и счастливо рассмеялась: – Не бойся, я тебя в обиду не дам!

Наталья успокоилась и с любопытством поглядывала по сторонам. А это что?– поинтересовалась она, показывая на небольшой домик с закрашенным белой краской окном.

– А это наш медпункт, только работать там сейчас некому. Медичка вслед за мужем на войну убежала – раненых спасать, да не уберегла ни его, ни себя…царство им небесное,– Валентина Михайловна перекрестилась, – сиротку теперь бабушка воспитывает,– пояснила она уже Наталье.

За разговором не заметили, как прошли всю длинную улицу и оказались у предпоследнего дома, точнее домишки с двумя окнами и живописно осевшей крышей, огороженного невысоким, подгнившим штакетником. Валентина Михайловна распахнула калитку, пропустила гостей вперёд, незаметно перекрестила со спины, благодаря Бога и всех святых сразу, по великой милости которых счастье выбрало именно её избушку, и поспешила следом.

На новом месте Наталья освоилась быстро. К деревенскому дому ей не привыкать: всё детство провела в деревне. Не успев осмотреться, она уже наводила порядок в деревенском медпункте.

Казалось, и оглянуться не успела, а за столом рядом со старшей дочерью Гульнарой уже сидели два сынишки с разницей в возрасте в полтора года, но похожие, как близнецы. Наталья не могла нарадоваться. Как медик она понимала, насколько тяжёлыми были ранения у её мужа, готова была ко всему, но прогнозы врачей не подтверждались, его психическое здоровье не вызывало никаких опасений. Семён работал на электростанции, а в свободное время плотничал. Материнская избушка его стараниями превратилась уже в добротный дом, в котором всем хватало места.

По деревенским меркам их семья была не многодетной, и, когда Наталья поняла, что будет ещё один ребёнок, она не раздумывала – счастье лишним не бывает. Так на свет появилась ещё одна дочь с красивым именем Надежда. На голове новорождённой малышки во все стороны торчали густые, длинные волосы, которые делали её похожей на ёжика и вызывали невольную улыбку. Надежда качалась в зыбке, мусолила соску ещё и понятия не имела, как неласково обойдётся с ней судьба. А пока она была младшенькой, росла здоровенькой и бойкой, всеобщей любимицей. Гульнара играла с сестрёнкой, кормила её, водила гулять, учила рисовать карандашами и гордилась, что у трёхлетней малышки всё так хорошо получается, а Надюшино место в люльке уже занимал её младший братик, двухмесячный Ванюша.

***

Валентина Михайловна проснулась рано, хотелось ещё понежиться в постели, но заставила себя сесть. С вечера она поставила тесто, пора было растапливать печь. Пошарив в темноте по столу, она нашла свои таблетки, положила одну в рот и привычно проглотила, не запивая. После известия о тяжёлом ранении сына она перенесла инсульт, но здоровье, казалось, восстановилось. Сыну она об этом даже не сказала, а вот с невесткой посоветовалась. Теперь, когда появился рядом личный доктор, она чувствовала себя уверенно, спокойно и даже иногда пренебрегала таблетками.

– Сиди не сиди, а вставать надо,– заставляла она себя, подавляя соблазн положить на подушку тяжёлую голову, и решительно поднялась с кровати. Сделав несколько шагов, как подкошенная, рухнула на пол. Наталья, уловив характерный звук, мгновенно проснулась, включила свет и подбежала к свекрови. Лицо Валентины Михайловны было искажено: один глаз закрыт, рот перекосило, безжизненные рука и нога не реагировали на прикосновения. Вдвоём с Семёном они перенесли больную на кровать, а через несколько минут Наталья уже сделала необходимые уколы и установила капельницу. Больной хуже не становилось, но и улучшения не наступало. Правая нога и правая рука оказались парализованными, речь нарушена настолько, что понять, что она говорит, стало почти невозможно. Первые дни она пыталась что-то сказать, а потом и совсем замолчала, только беззвучно шевелила губами, переводя взгляд с одного внука на другого, и виновато смотрела на Наталью, которой её болезнь прибавила столько забот.

Мальчики притихли, старались проходить мимо бабушки на цыпочках и побаивались смотреть на её чужое и такое некрасивое лицо, а маленькая Надюша, наоборот, ни на минуту не отходила от бабушки. Она трогала пальчиками закрытый глаз, гладила маленькой ладошкой мокрые от слёз щёки и твердила: «Посмотри на меня, бабуля, ну посмотри, открой глазик!».

Валентина Михайловна гладила здоровой рукой внучку по густым волосам и пыталась что-то сказать, но не могла выговорить ни слова.

– Бабушка, не притворяйся, говори правильно, я не понимаю,– капризничала Надюша и теребила бабушкину руку.

– Уйди, не мешай.– Наталья хотела снять дочь с бабушкиной кровати, но, посмотрев на свекровь, ограничилась тем, что строго сказала:

– Тихо сиди, не приставай, видишь – бабушка болеет.

Надюша притихла на минутку и опять принялась за своё: «Говори, бабулечка, говори, зачем ты молчишь?»

Выздоравливала Валентина Михайловна медленно, даже слишком медленно, надежды на то, что она встанет на ноги, почти не было. Но ведь не зря говорят, что беда не приходит одна, так и случилось.

Семён давно проснулся и лежал, боясь пошевелиться. Нестерпимо болела голова. К слабой боли он уже давно притерпелся, сжился с ней и никогда о ней не говорил. Как хорошо, что сегодня праздник, Седьмое ноября, на работу не идти – сил нет. Наталья тоже не спешила вставать. Их первоклашка и второклашка пойдут на демонстрацию к десяти, костюмчики уже приготовлены с вечера, а завтрак им всегда готовит Гульнара. «Даже жалко, что она уже через два года школу окончит. Четырнадцать лет, а какая самостоятельная девочка, – думала Наталья, наблюдая, как дочь командует братишками, поторапливая их. Даже Ванюшка не просыпался, а он ранняя птичка, обычно уже в шесть часов всех на ночи поставит. Не успела она и порадоваться непредвиденному отдыху, как Ванюшка заворочался и захныкал в своей кроватке. Гульнара метнулась к нему, подхватила на руки: «Беги к маме, она ещё не встала», – подсказала она. Ванюшке не надо было повторять. Прошлёпав босыми ножками через всю комнату, он вскарабкался на кровать, ловко перебрался через Наталью и, оказавшись под одеялом, уютно устроился на подушках между родителями. Через минуту он уже крепко спал.

– Что это с ним сегодня? Опять заснул. – Наталья посмотрела на мужа. Семён не отвечал.

– Сёма, спишь, что ли?

– Голова разламывается, полежу.

– Лежи, лежи, сейчас таблеточку дам, и его перенесу, чтобы не мешал.

– Оставь, пусть спит, – возразил Семён, обнимая сынишку,– и таблетки не надо, так пройдёт.

Резкий требовательный стук в окно заставил обоих вздрогнуть. Так стучат, когда случается беда. Наталья метнулась к двери.

Под окном стоял мужчина без верхней одежды и в ботинках на босу ногу.

– Ты что, Павел? – Наталья сразу узнала деревенского кузнеца Дорожкина, отца многодетного семейства, – Дарья, что ли, рожает?

– Рожает, Наталья Юрьевна, рожает! Это надо же так подгадать, – в праздник, седьмого ноября!

– Ну, и что ты так переполошился? Она и без меня с этим делом прекрасно справляется. Постой-постой, это уже восьмой?

– Обижаете, Наталья Юрьевна, – расплылся в улыбке многодетный отец,– уже восемь, а сегодня девятый будет!

– Заходи в дом, не стой на холоде, я сейчас соберусь и пойдём.

– Полетим, Наталья Юрьевна, вон моя ракета, – он кивнул в сторону мотоцикла, лично собранного из запчастей.

– Я к Дорожкиным ненадолго,– полежи спокойно,– уже с порога бросила Наталья и торопливо вышла за дверь.

Звук двигателя мотоцикла, на котором деревенский кузнец увёз его жену, показался Семёну чрезмерно громким. Он поморщился, потёр виски, отвернулся к стенке и закрыл глаза. Он не заметил, как дети ушли в школу, не видел, как Надюша наливала из чайника воду и давала бабушке пить. Он был уже в другом, не существующем, но знакомом до мелочей, когда-то реальном мире: кровь заливала глаза, густой туман с запахом пороха мешал ему рассмотреть окраину деревни Романовка, погибших товарищей и фашистов, которые его окружали. У него ещё есть автомат, граната и даже это берёзовое полено, непонятно откуда взявшееся. Он будет биться до последней капли крови, колоть ножом, рвать зубами, но живым его не возьмут – не на того напали…

Павел с медсестрой лихо подкатил к своему дому, резко затормозил, заглушил двигатель, и в тот же момент оба ясно расслышали крик младенца, заявившего о своём появлении на свет. Дарья виновато посмотрела на вошедших и счастливо улыбнулась:

– Не дождалась, Наталья Юрьевна, моего торопыгу только за смертью посылать!

Павлу оставалось лишь соглашаться: он действительно не успел – за пятнадцать минут, потраченных на доставку фельдшера, любимая жена превратила его в счастливого отца девятого ребёнка. Родилась здоровенькая рыжеволосая девочка.

– Ой, какая яркая! – удивился Павел,– до сих пор рыжее меня во всей деревне не было, аж глаза режет! Сдаюсь, уступаю первенство!

Через два часа Наталья засобиралась домой. Могла бы уйти и раньше, роды прошли благополучно, но Павел запротестовал, заявляя, что просто так они с женой её ни за что не отпустят, ведь это не просто седьмое ноября, а двойной праздник, который надо обязательно отметить.

– Слушай, мать, давай назовём дочку Натальей, в честь нашего фельдшера, пусть растёт такая же добрая и отзывчивая, и красивая, – добавил он, смутившись.

– Давай, – с радостью согласилась Дарья,– мне тоже это имя нравиться, пусть будет такая же красавица и такая же счастливая, как наша Наталья Юрьевна, только с рыжими косами, а не с тёмными. Доставай, Павел, свою заначку.

Наталья могла ожидать что угодно, но не шампанское.

– Уму непостижимо, где же ты достал его в такой глуши?

– Достал вот, – гордо улыбнулся Павел, – брат из Москвы привёз. Специально для этого случая.

Хлопок из бутылки шампанского для новорождённой Натальи Павловны Дорожкиной, появившейся на свет в тридцать пятую годовщину Октябрьской революции, прозвучал как праздничный салют.

Когда Наталья сняла с вешалки своё пальто, Павел тоже взялся за телогрейку.

– Минуточку, Наталья Юрьевна, обратно полетим на моей ракете по той же траектории.

– Тогда уши ватой заткну,– пошутила Наталья,– от этой ракеты оглохнуть можно.

Попрощавшись с роженицей и взглянув ещё раз на спящую малышку, Наталья вышла за дверь. Мотоцикл сорвался с места и с рёвом понёсся по улице, распространяя в свежем, морозном воздухе запах выхлопных газов. Лихо затормозив, Павел остановился у самой калитки.

– Спасибо, Наталья Юрьевна, извините, что в выходной день вас подняли.

– Спасибо говори своей жене. Надеюсь, что не последний раз по такому поводу меня побеспокоили. Ты к моему дому дорогу знаешь, через год-другой опять прилетишь на своей ракете, где девять, там и десять,– пошутила Наталья, – так что заказывай московскому брату ещё шампанское, – и спохватилась:– Ой, надо было в магазин зайти, как же я забыла. Да ладно, – она махнула рукой и улыбнулась Павлу, – схожу потом. – И скрылась за дверью.

– Вот, растяпа! – спохватился Павел,– надо было свозить её в магазин, и как я не догадался.

Он завёл мотоцикл, развернулся, подъехал к калитке, заглушил двигатель и направился вслед за фельдшером, не желая оставаться неблагодарным.

Открыв дверь в сени, он остолбенел: Наталья Юрьевна лежала на полу в луже крови, а Семён с обезумевшими, белыми от злости глазами, сидя на безжизненном теле жены, с нечеловеческой быстротой колотил по её голове суковатым берёзовым поленом, разбрызгивая во все стороны кровавое месиво.

Павел одним прыжком мгновенно обрушился на Семёна всем своим весом. Тренированному кузнецу с трудом удалось отобрать окровавленное полено у обезумевшего человека и связать его брючным ремнём. Наталье помощь уже не требовалась.

***

Надя сидела в коридоре детского дома перед дверью кабинета директора, в котором листали её личное дело и определяли, в какую комнату её подселить. Комнаты, в которых проживали её ровесницы, были переполнены, решение вопроса затягивалось, и Надя развлекала себя как могла. В коридоре не было ничего интересного, он почти ничем не отличался от коридора в её предыдущем детском доме: такие же выкрашенные в зелёный цвет стены, коричневый пол, на подоконнике цветущая герань, на стенах графики дежурств и фотографии лучших учеников.

Напрягая слух, Надя прислушалась к разговору в кабинете и поняла, что её хотят подселить к старшим девочкам. Кто-то говорил о какой-то Алевтине, которая возьмёт её под своё крыло, а другой человек возражал и настаивал на том, чтобы всё-таки потеснить младших и поселить её с ровесницами.

Наде надоело слушать, и она стала наблюдать за пожилой женщиной, которая мыла пол в коридоре. Бойко орудуя тряпкой, та уже приближалась к двери кабинета директора. Надя пересела на крайний стул и поджала ноги.

– Сиди, сиди, деточка, – ты мне не мешаешь. – Голос был добрый и ласковый, и Наде захотелось поговорить.

– А меня Надей зовут, я теперь буду здесь жить, только недолго, – сообщила она, – скоро у меня будут новые мама и папа, они уже приезжали ко мне в старый детский дом, меня отсюда заберут!

– А меня зовут Пелагея Григорьевна, я здесь ночной няней работаю и полы мою.

Няня Наде понравилась, но она тут же забыла, как её зовут, и не знала, как продолжить разговор.

– Пелагея Григорьевна, – перед ними остановился мальчик немногим старше Нади, – я уже всё вымыл.

– Молодец, Вова, твоё дежурство кончилось, остальное я сама.

– Какое имя у вас трудное, я наверно, опять забуду,– призналась Надя.

– Что же в нём трудного? А забудешь – зови няней, да и всё, сразу всех не запомнишь, а потом привыкнешь, все будут как родные. На-ка вот,– няня достала из кармана горсть кедровых орешков, – погрызи, чтоб не скучно было. А это тебе на память, чтобы первый день добром запомнился, – и она протянула блестящие серёжки в виде кленовых листочков, закреплённые на маленьком квадратике плотной белой бумаги, – купила одной внучке, отдаю другой, моя не обидится. А вот тебе и ларец для колец, – няня высыпала в карман остаток спичек из большой коробки и подала коробку Наде. – Положи, чтоб не потерялись. Вырастешь – носить будешь да меня вспоминать. А вот и ваша Нина Викторовна.

– Пойдём, Великанова, – воспитательница взяла Надину сумку с вещами и пошла по длинному коридору, – сейчас я тебя отведу в комнату, где ты будешь жить. Девочки там постарше, чем ты, но с ними тебе ещё и лучше: и сами не обидят, и другим не дадут.

– А как их зовут.

– Сейчас познакомишься.

Комната показалась Наде очень большой. В ней запросто могло поместиться кроватей десять, а стояло только три. За столом сидели две девочки года на три-четыре постарше её.

– Принимайте в свою компанию. Это Надя, она будет жить с вами, сейчас ещё одну кровать поставим, – сообщила им Нина Викторовна.

– Она же маленькая. Почему её к нам? – удивились будущие соседки.