Паж цесаревны

Наталья Дмитриевна жадно ловила каждое слово рассказчика. Сердце ее подсказывало, что дело касается такого же несчастного узника, как и ее Юрий, такого же невинного страдальца.

Она вскочила со своего места и, как была с Андрюшей на руках, приблизилась к рассказчику, не будучи в силах удержать своего волнения.

– Что это, молодка, на тебе лица нет? – невольно обратив внимание на ее волнение, спросил последний.

– Уж очень заинтересовали, сударь, – произнесла Долинская взволнованным голосом. – Больно занятен ваш рассказ… А как звали того несчастного, позвольте вас спросить? – еще более дрожащим голосом спросила она.

– Ого! Ишь струхнула, молодка! Небось, думаешь, свата, кумонька или ближнего какого родича твоего на дыбе погладили. Нет, мать моя, не тебе, мужичке, чета был тот прапорщик покойный. Был он офицером гвардейского Семеновского полка. Звали его Егором Долинским, – не без важности произнес рассказчик.

Дикий, пронзительный крик потряс стены харчевни. Наталья Дмитриевна пошатнулась, схватилась за голову и с перекошенным от ужаса лицом со страшным воплем бросилась к дверям, не выпуская из рук Андрюши.

– Держи! Держи ее! Хватай, братцы! Лови! Недаром она это… На розыск ее!.. Родня она, знать, тому прапорщику… Одного поля ягода! – кричал служивый, мечась и бегая по харчевне.

Несколько человек бросились следом за беглянкой. Но в темноте ночи трудно было заметить бегущую. К тому же Долинская неслась стрелою, не чуя ног под собою. Безумное отчаяние, смертельный ужас гнали ее вперед и вперед, придавая нечеловеческую скорость ее бегу. Андрюша, обвив ручонками шею матери, едва мог удержаться на ее груди. Он громко кричал и плакал, не понимая, отчего так стремительно бежит его матушка и кто может гнаться за ними.

Да и сама Долинская вряд ли сознавала, куда и зачем несется она в темноте ночи. Одна мысль жжет ее голову, томит мозг, наполняет безумным отчаянием потрясенную душу.

– Юрий умер… Юрия нет… Юрий не вынес мучений и погиб на дыбе…

Все остальное отходило от нее. Сама жизнь замерла в ней и клокотала лишь в одном орошенном кровью сердце. Она не слышала ни плача, ни криков Андрюши, ни его детской жалобы.

– Остановись! Куда ты бежишь, матушка? Мне страшно, страшно! Матушка, остановись! – рыдал насмерть перепуганный мальчик.

А Долинская все бежит и бежит без передышки.

Харчевня осталась далеко за нею позади… Дорога становится глуше, чернее… По бокам, как привидения, вырастают деревья, протягивая к ним корявые сучья… Они в лесу… Долинская бежит по лесу, но уже не так скоро, как прежде… Она задыхается… Сердце перестает биться… Звон наполняет уши… Голова кружится… Что-то быстрой волной подкатывает к горлу, и с громким стоном молодая женщина падает на траву.

Глава X

Чудесный охотник. Неожиданная встреча. Сказка-быль начинается

– Ату! Ату его! – громким, веселым криком несется по лесу.

Старый лес дрогнул и оживился. Редкое октябрьское солнышко бросает сквозь обнаженные от листвы верхушки деревьев свою меланхолическую осеннюю улыбку. Высокие липы, стройные, гибкие белоствольные березки и кусты дикого орешника протягивают к нему свои оголенные ветви… Любо им нежиться в это на диво выпавшее октябрьское утро. Золотое солнышко – редкий гость в осыпавшемся осеннем лесу.

– Ату! Ату его! – несется по лесу.

Целая кавалькада всадников мчится в чаще, зеленые охотничьи кафтаны «верховых», опушенные мехом и расшитые позументами, ярким пятном выделяются среди темного фона оголившегося леса.

Веселые крики, свист арапника, тявканье гончих – все это сливается в один сплошной веселый гомон. Первая смена псов уже спущена. Она несется за небольшим живым клубочком, вынырнувшим из кустов и стрелой помчавшимся по лесной поляне. За гончими несутся охотники на своих быстрых конях.

Впереди всех, на прекрасной вороной лошади, какую трудно, пожалуй, найти в конюшнях самого султана Мароккского, несется юноша. Свежее, правильное лицо его пышет горячим румянцем. Синие, лучистые глаза сверкают, как звезды. Яркие, пурпуровые губы улыбаются счастливой, радостной улыбкой. Из-под лихо заломленной набекрень собольей шапки падают золотистые кудри, струясь волною по стройным юношеским плечам. Юноша так еще молод, что кажется мальчиком, ребенком.

На нем такой же кафтан, как и у остальных охотников, только много наряднее и богаче. Отороченный соболем, с драгоценными запонами по борту он подпоясан серебряным поясом, за который заткнут серебряный рог. На собольей шапочке – дорогой аграф из сапфира, дерзко спорящий в блеске с синими глазами юноши. На ногах широкие русские шаровары из тончайшего сукна и высокие сафьяновые сапожки.

Красавчик-юноша на своем черном, как уголь, арабском коне далеко опередил всех других охотников.

Впереди него только гончие да преследуемый ими зайчишка. Вот он белым снеговым комочком, протянув вдоль спины трусливые ушки, несется, почти не касаясь лапками земли, скосив и без того косые глазенки, наполненные ужасом смерти. Уйти бы от злых псов, укрыться…

Да нет, куда уж! Не спастись зайчишке!.. Вот он юркнул в кусты. Гончие за ним… Дико вскрикнул зайчик предсмертным криком, похожим на плач ребенка. В ответ на этот крик послышался лай собак.

– Марс!.. Быстрый!.. Сюда! Апорт! – громко произнес красавчик-юноша, и его звонкий голос бархатистою волною пронесся по лесу. Но собаки, обыкновенно покорные своему господину, теперь и не думали повиноваться. Они лаяли и тявкали, возясь в кустах.

– Сюда, Марс, сюда, Быстрый! – еще раз крикнул юный охотник и чутко насторожился на минуту. Но собаки не хотят повиноваться. Тогда красавчик-охотник, с трудом удерживая в себе закипающую досаду и гнев, быстро соскочил с коня, подвел его к дереву, привязал к нежному стволу березки и шагнул по направлению того места, где раздавался лай собак.

– Марс, Быстрый! Сюда! Ко мне! Негодные! – крикнул он еще раз и быстрой рукою раздвинул кусты.

Посреди крошечной полянки лежал мертвый зайчишка с перекушенным горлом. Неподалеку от него, глухо тявкая, стояли гончие. Но не заяц, не гончие, а нечто иное, необычное, привлекло внимание юного охотника: под развесистой липой стоял маленький мальчик с темными кудрями и очаровательным личиком и смотрел во все глаза на охотника. Малютка произнес шепотом:

– Тише… Тише, дядя! Уйми твоих собак, дядя… Они своим лаем разбудят мою матушку… Она спит, дядя!.. Пожалуйста, уйми твоих собак!

Неизъяснимая мольба стояла в прелестных, черных глазах ребенка.

Юный охотник с недоумением смотрел на малютку, так неожиданно появившегося в лесной глуши в ранний час октябрьского утра.

– Тубо, Марс, тубо, Быстрый! – грозно произнес юный охотник на собак, которые теперь при властном окрике их господина стали мирно обнюхивать мальчика.

– Кто ты и откуда забрел сюда, прелестный ребенок? – произнес юноша, быстро приблизившись к маленькому человечку и кладя руку на его чернокудрую головку.

– Ах, дядя, мы с матушкой издалека пришли, – спокойно произнес ребенок. – Из самого Петербурга… То шли, то ехали, когда добрые люди соглашались нас подвезти за серебряные грошики, которые давала им матушка… А потом пришли в большую избу… В избе было много, много народа… Все громко кричали и смеялись. Так громко, что мне стало страшно. Потом один из них, самый важный, должно быть, сказал что-то матушке, отчего она вдруг закричала и побежала из большой избы прямо на дорогу и в лес!.. Это было еще страшнее, дядя… Я плакал и кричал, и просил остановиться. А матушка и слышать не хотела! Все бежала и бежала, пока не упала на траву… И я упал вместе с нею, только не стукнулся, потому что попал в мох… Потом я уснул… и она уснула… Хочешь, я сведу тебя к ней? Она здесь недалеко и все еще спит, а я пробудился, только не стал будить матушку. Она так утомилась, бедненькая, за дорогу… Мы очень долго шли… Пусть отдохнет, думаю, хорошенько.

– Куда же вы шли, малютка? – спросил заботливо юноша, и взор его ласково остановился на чистых детских глазенках.

Личико мальчика вдруг разом приняло радостное выражение.

– Мы шли к царь-девице! – торжественным тоном произнес он. – Ах, ты ее не знаешь, дядя! Она живет далеко, далеко! Ее заточили в терем злые великаны и не пускают в родное царство ее отца… Ах, какая она ласковая и добрая! И как рвется к своему народу, и как любит его!.. В маминой сказке так говорится… И она такая красавица, что другой такой нет на свете… Глаза у нее – солнце. И как взглянет на кого-нибудь – так у того птички запоют в душе и так легко, легко станет…

Малютка даже разгорелся, рассказывая это. Ярким румянцем запылали нежные щечки, звездочками загорелись темные глазки.

Он был чудо хорош в это мгновение.

Юный охотник внимательно слушал его, не скрывая своего восхищения. В то же время назойливая мысль не переставала сверлить его мозг.

После недолгого раздумья он снова обратился к малютке:

– Ты очень любишь царь-девицу, крошка? Кстати, как тебя зовут?

– Меня зовут Андрюша. А царь-девицу я люблю больше всего в мире после матушки и отца!.. Ведь это в сказке она царь-девица только, а по-настоящему она царевна. Мой крестненький служит у нее. Она, бедненькая, обижена злыми людьми. Крестненький писал в письмах, что ей не легко живется.

Ей хочется скорее в родной город, где у нее верные слуги, которые не позволят ее обижать…

– А как зовут твоего крестненького, Андрюша?

– Алексей Яковлевич. Он ближний человек царевны. Ты его не знаешь, дядя? Мы шли к нему тоже сказать, что батюшку взяли злые люди и чтобы он заступился за него перед царь-девицей.

Что-то неуловимое, как луч зарницы, промелькнуло в светлых глазах юноши-охотника. Он сдвинул брови, отчего лицо его приняло скорбное и гневное выражение.

– Еще одна невинная жертва рук Бирона! – прошептал он чуть слышно и потом, снова обратясь к маленькому человечку, с ласковой улыбкой сказал: