Большая душа

Сердце обиженного горбуна то гулко колотилось, то замирало в груди. В душе еще жила только что перенесенная обида. Ужасное обвинение, брошенное ему старухой, не давало мальчику покоя.

Положим, он сам виноват во всем случившемся… Не следовало идти в чужой дом, да еще крадучись, потихоньку, и чужие вещи брать в руки… Поделом ему за это. А все-таки горько переживать такие минуты, так горько – до слез!

И чем выше поднимался по лестнице Веня, тем сильнее сжималось его сердце, тем больнее становилось на душе. Ведь ему как-никак придется во всем чистосердечно сознаться мачехе – и в сегодняшнем обмане, и в не очень-то красивом поступке.

А все же пускай она лучше от него узнает, нежели от других! Мамаша добрая. Она простит и забудет его оплошность. Да, кстати, и переговорит с Велизарихой, обелит его, Веню, в ее глазах. Все-таки неприятно и обидно оставаться под подозрением даже у такой несправедливой и злой старухи.

Веня так увлекся своими мыслями, что не заметил, как позади него, на несколько ступенек ниже, кто-то неслышно поднимается по лестнице, и только когда уже знакомый голос неожиданно окликнул его на последней площадке, мальчик живо и слегка испуганно обернулся. Перед ним стояла сестренка скрипача – Ася.

– Подождите открывать дверь, – немного волнуясь, обратилась к нему девочка, – я должна вам сказать то, что хотела сказать раньше, там еще, в квартире Велизаровой. Во-первых, спасибо вам за ваше заступничество. Я этого ни когда не забуду. Эта злая, гадкая старуха действительно была несправедлива и груба со мной… А ведь я ни в чем, ни в чем не виновата! Правда, мы с братом Юрой запоздали немного заплатить ей деньги. Вы знаете моего брата Юру? Не правда ли? Вы слышали его игру? По крайней мере, он вас знает. Он уже давно говорил мне, что двое детей слушают его у окна напротив, когда он играет на своей скрипке. И я сама не раз видела вас обоих… Мне казалось, что вам нравится игра моего брата. Так вот, если хотите, приходите к нам с той белокурой девочкой, – кажется, ее зовут Досей, – в гости. Юра сыграет вам на скрипке, а я угощу вас чаем с бисквитами, которые сама пеку для Юры. А теперь прощайте, уже поздно, и Юра каждую минуту может вернуться домой. С тех пор как все его ученики разъехались на летнее время, он поступил в оркестр в одном из летних театров и приходит теперь позже. А я его жду с чаем до одиннадцати часов – ведь я по чти взрослая, перешла в старшее отделение пансиона, мне уж минуло пятнадцать лет. Так помните же, мы с братом ждем вас и вашу подругу!

И, кивнув темной головкой с длинной, до талии, косой, Ася стала быстро спускаться с лестницы, прежде чем Веня успел поблагодарить ее за приглашение.

Не смея поверить своему счастью, мальчик стоял перед закрытыми дверями своей квартиры. «Неужели же это правда? – думалось ему. – Неужели он и Дося могут теперь беспрепятственно слушать вблизи игру их “чудесного музыканта”, того самого талантливого скрипача, который так пленил их своей игрой?..» Положительно ради этого стоило перенести даже такую мучительную неприятность, которая случилась с ним нынче. И уже совсем счастливый, мальчик вошел к себе.

А в это время в комнате артистки Подгорской происходила беседа совсем иного рода.

Очень недовольная поведением крестницы, привела Ирина Иосифовна Досю домой.

– По-настоящему, тебя следовало бы примерно наказать за то, что ты осрамила меня на весь дом, гадкая девчонка! – строго обратилась она к смущенно молчавшей девочке. – Но то, что ты чистосердечно рассказала всю правду, отчасти смягчает твою вину, и я ограничусь тем, что запрещаю тебе три дня подряд выходить из дома. Слышишь? Целых три дня ты просидишь дома! А чтобы ты не удрала, когда меня не будет дома, я возьму твои ботинки и спрячу их в шкаф под замок, – так будет вернее. Давай-ка мне их сюда, живо!

– Крестненькая…

– Что «крестненькая»? Стыдись! Ты большая, четырнадцатилетняя девочка и не можешь понять, насколько некрасиво твое поведение… И нечего теперь делать жалостливое лицо… Этим меня не разжалобишь. Так-то, моя милая! Снимай же ботинки… Слышишь?

Увы! Досе не оставалось ничего другого, как повиноваться. Поминутно вздыхая на всю комнату, она расстегнула ботинки, сняла их со своих маленьких ног и с опущенными глазами вручила крестной, которая поставила их на пол возле себя.

– Прекрасно, теперь я, по крайней мере, хоть три дня буду спокойна; хоть за эти три дня ты снова не выкинешь какой-нибудь штучки. А теперь подай мне «Чтец-декламатор»[10 - «Чтец – деклама?тор» – в дореволюционной России под таким названием издавались литературно-художественные сборники, содержавшие стихи и рассказы для чтения со сцены.], я задам тебе урок – выучить стихи за это время. Не сидеть же тебе три дня сложа руки и ничего не делая!

О, на этот раз Дося вздохнула так громко, что ее крестная, несмотря на все свое недовольство девочкой, едва могла сдержать улыбку. И эта улыбка решила дело. С быстротой молнии Дося кинулась на грудь Ирине Иосифовне, обвила руками ее шею и в одно мгновение покрыла все ее лицо градом поцелуев.

– Да… Да… И без ботинок сидеть буду, и стихи вызубрю! – лепетала между поцелуями и смехом девочка. – Только вы-то, крестненькая, не сердитесь на меня. Ради Бога, не сердитесь на глупую Доську – она вас так любит, золотенькая моя, бесценная моя!

– Ну-ну, довольно! – Ирина Иосифовна старалась отбиться от этих бурных доказательств любви и вырваться из цепких объятий шалуньи, в то время как предательская улыбка все еще играла на ее губах.

Как ни старалась Подгорская быть суровой со своей проказницей-крестницей, но чувство серьезной и глубокой привязанности к девочке нет-нет да и проглядывало наружу.

– Ну, будет, Дося, довольно! Видишь, всю прическу измяла… Лучше позвони Луше, попроси ее самовар поставить и подать закуску.