Первый день

Даша, не привыкшая к изысканному столу, была, тем не менее, поражена тем, что подали на обед и на ужин её воспитанницам, которые, ввиду предстоящего вечера, кушали сегодня отдельно от взрослых.

Суп представлял из себя какую-то мутную жижицу, второе – крепкие пережаренные куски битого мяса, третье – старое вчерашнее пирожное с вареньем. За ужином – повторение тех же блюд, что и за обедом, сделанном им к девяти часам, Полина и Валя ничего не ели, все время хихикали и перешептывались между собой.

– Кушайте же, дети – убеждала Даша, скрепя сердце, обеих девочек.

– Ну уж дудки, мы этой дряни есть не станем. Кушайте ее сами, мадемуазель! – насмешливо проговорила Полина, – a y нас с Валей более изысканный вкус.

– Ну-с, мы можем подождать и до настоящего ужина. Тем более, что танцы способствуют развитию аппетита! – вторила сестре Валя.

– Ну, танцевать сегодня вам не придется, дети!

Эта фраза прозвучала твердо и особенно отчетливо в устах Даши.

– Что?

Полина быстро вскочила со своего места. Валя уронила ложку, которой барабанила по столу и осталась сидеть с разинутым ртом и выпученными глазами. Так вот о чем так долго совещалась нынче с их матерью новая гувернантка! – хотя они всячески старались подслушать под дверью, о чем шла речь y взрослых, но это им не удалось. Плотно запертая дверь и тяжелая портьера скрадывали звуки голосов, раздававшихся в материнской спальне, и им не удалось услышать ни слова.

Зато теперь они сразу поняли, о чем совещалась с новой гувернанткой их мать! Это «ничтожество», – как они между собой окрестили гувернантку – осмеливалась запрещать им танцевать на сегодняшнем балу!

Полина побледнела от злости, Валя покраснела, как рак.

– Вы… вы… не можете запрещать нам, если, если… сама мама до сих пор позволяла… вы… не смеете! – лепетала старшая из девочек, гневно сверкая глазами по адресу Даши.

– Да, да, раз мама нам всегда позволяла это, вы не смеете нам запрещать! – вторила ей младшая. В те минуты жизни, когда девочки «ополчались», по их же собственному выражению, на кого бы то ни было, распри между ними забывались мгновенно.

– Мы пойдем к маме! – неожиданно вырвалось y Полины и она с решительным видом метнулась к дверям.

– Вы не пойдете беспокоить вашу маму, – спокойным голосом возразила ей Даша, – потому что, если вам будет разрешено присутствовать на вечерах во время учебных занятий, то я ни минуты не останусь в вашем доме. Поняли вы меня?

Никакая угроза не могла бы оказать большего действия на взволнованных девочек, как это простое заявление об уходе их молодой гувернантки. Сама не подозревая того, Даша коснулась самого больного места детей.

Еще недавно отец предупредил девочек, y которых постоянно менялись воспитательницы, что на этот раз Дарья Васильевна Гурьева будет последней. Если бы она отказалась заниматься и вести их, по примеру её предшественниц, то он, действительный статский советник Сокольский пригрозил отдать дочерей в закрытое учебное заведение, которого избалованные и распущенные девочки боялись пуще огня.

Немудрено поэтому, что Полина как вкопанная остановилась посреди комнаты, не решаясь выполнить намеченное ею решение. С минуту она, молча, с ненавистью, смотрела на гувернантку. Потом сквозь зубы процедила что-то вроде «противная», но так, что Даша этого никак уже не могла услышать.

Потом решительно подошла к Вале и, шепча ей что-то на ухо, увела ее из комнаты.

Тяжелый вздох приподнял грудь Даши. Теперь, наедине сама с собой, она могла предаться своим мыслям.

Печальны и мрачны были эти мысли молодой девушки. Тяжелая, непосильная задача перевоспитать дурно воспитанных, капризных, сильно избалованных и своенравных девочек предстояла ей. Если бы она заметила хотя бы единственную симпатичную черту y одной из сестриц, она не была бы в таком отчаянии. Но подобных черт не предвиделось ни y Полины, ни y Вали.

С опущенной головой и тяжестью в сердце Даша прошла в свою комнату. Там уже Нюша стлала ей за огромными шкафами её жесткую постель.

– Что, барышня, – ласково обратилась к ней девушка шопотом, то и дело робко поглядывая на нее, – тяжело вам, небось? Вижу сама, что тяжко y нас, уж и не говорите. Розалия Павловна, та постарше была, да поопытнее, и то не выдержала, ушла…

– Я не могу уйти, Нюша! – вырвалось невольно y Даши, – y меня сестра и брат маленькие, воспитывать их надо… Да и потом не верится мне что-то, чтобы обе девочки были бы такими дурными, как они хотят казаться. Вели их неправильно до сих пор, a сердца y них…

– Ой, сердца-то y них мхом поросли, барышня, милая, особенно y Полины Александровны! – горячо зашептала Нюша, – такая уж нравная y нас вторая барышня, совсем вся в старшую сестрицу. Генеральша-то y нас добрая, да без харахтеру, генерал ни во что не касается, a уж молодые-то господа, барышня да барчук молодой! О, Господи! Не раз из-за них плакать пришлось!

– Ну, вот видите, Нюша, – так же тихо отвечала Даша девушке, – и немудрено значит, что, не видя хороших примеров, девочки также не отличаются добрыми характерами. Но, я надеюсь, что мне Господь поможет хоть немножко обуздать их.

– Да как жить-то вы будете y нас, барышня! В гардеробной вас устроили, виданное ли это дело! И темно, и холодно, да и не уютно как. Каждую минуту я сюда шмыгаю, уж вы не рассердитесь, посылают все за одежей, не по своей воле. Да и кормить-то вас плохо станут. Кухарки не держат здесь. Из кухмистерской обеды берут. Только ежели гости – то повар готовит… Уж и жизнь, хуже каторги. Кабы не дед мой Гаврила, он еще в крепостных при отце нашего барина в мальчишках состоял и ввек от господ не уйдет до самой смерти, так я бы убежала, кажись, отсюда куда глаза глядят, барышня! Дела куча, брани еще больше, балы да вечера, a рук две пары всего.

Нюша даже в лице изменилась, говоря это. Даше было глубоко жаль молоденькую горничную. Она хотела успокоить и приласкать ее, как неожиданно неистовые крики со стороны спальни девочек, крики угрозы и какая-то шумная возня заставили ее выбежать из её неприветливой «гардеробной» и устремиться на эти крики и шум.

IX

– Ага, как раз кстати, mademoiselle Долли, так, кажется? Не угодно ли взглянуть на новый проступок ваших дражайших воспитанниц!

И Вадим Сокольский продолжал вытаскивать из-под черного передника Вали какой-то небольшой предмет, который девочка тщательно спасала из рук брата и через силу боролась с юношей.

Полина на этот раз держала сторону сестры.

Она старалась, во что бы то ни стало, схватить за руки брата, чтобы помешать ему вырвать y Вали так тщательно оберегаемый ею предмет. Все трое кружились по комнате, опрокидывая стулья, попадавшиеся им на пути, производя отчаянный шум и перекрикивая один другого.

При виде вбежавшей Даши, Вадим, красный от негодования и возни, остановился перед молоденькой гувернанткой и процедил сквозь зубы (привычка, перенятая им y одного из товарищей, которому он слепо подражал во всем):

– Не угодно ли полюбоваться на это сокровище ваше, – тут он подтолкнул за плечи вперед младшую сестру, тоже красную и возбужденную не менее брата, – она стащила со стола коробку с омарами и прячет ее. Я отлично видел как она кралась, унося что-то из столовой. Разумеется, украдены омары. Их, как раз, и не хватает на столе! Сейчас подавай их обратно, воровка этакая! – с угрожающим жестом прикрикнул он на Валю.

Даша, бледная от негодования, выступила вперед.

– Вы не должны оскорблять так вашу сестру, молодой человек! – произнесла она строгим голосом, сдвигая брови.

– Но раз она украла! – дерзко глядя в лицо молодой девушке, процедил Вадим.

– Украсть она, во всяком случае, не могла, – тем же суровым тоном проговорила Даша, – a если Валя и взяла что-либо съедобное, не предназначенное для неё, то она немедленно отнесет это на место. Хотя я убеждена, что она ничего не брала.

Что-то бесконечно уверенное было в выражении голоса и лица молодой девушки, когда она говорила это.

Все еще красная от волнения и смущенная Валя подняла голову и встретила взгляд направленных на нее глаз гувернантки. И столько сочувствия и ласки и сожаления прочла в этих глазах девочка, что не выдержала и с рыданием кинулась на шею Даше, далеко отбросив на стол тщательно скрываемый ею до сих пор под передником предмет, оказавшийся ничем иным, как большим ломтем черного хлеба, густо посыпанным солью.

– Вот какие это омары! – сквозь душившие ее всхлипывания, прорыдала она.

Вадим сконфузился ни на шутку.

– Кто же мог думать, что она так глупо поступит, будет прятать всякую дрянь как какое-нибудь сокровище, – промямлил он, не без смущения покидая комнату девочек.

– Убирайся, скандалист этакий! – крикнула ему в след Полина, – и показала нос в след брату, мельком взглянув на Дашу.

Заступничество гувернантки озадачило девочек. Валю оно растрогало и поразило; Полину поразило, и только, но обе сестры почувствовали впервые, что они не правы в отношении их молодой наставницы, которая всей душей стремится к ним на встречу.

– Вы за меня за-а-аступились… Вы мне… по-поверили, – всхлипывала Валя… – и… и… и… наклеили нос этому дурра-аку Вадьке и это-ого я вам не за-абуду никогда! – лепетала она сквозь слезы, прижимаясь к груди молодой девушки.

Даша поспешила разуверить девочку, что менее всего она желала «наклеивать нос» Вадиму. Она просто не поверила его обвинению, потому что никак не может себе представить, чтобы такая большая и в сущности славная девочка могла сделать что-либо предосудительное, дурное…

Пока она говорила, тщательно приглаживая льняную голову Вали, последняя внимательно глядела на нее исподлобья заплаканными мокрыми глазами.

– Так вы мне верите, мадемуазель, значит? – произнесла она тихо, чуть слышно.