Целый ад стоит вокруг Ахульго. Каждый уступ берется с бою. Страшная, немилосердная резня на утесах заливает кровью каменный грунт. Десятками валятся тела убитых, десятками же поглощает их Койсу, окрашивая пурпуром свои седые волны. Груды тел осаждающих и осажденных покрывают скаты и уклоны гор. Груда тел скатывается в Койсу и, не достигнув ее, обратившись в окровавленную массу, распластывается на площадках и выступах. Отчаянные стоны раненых, шум скатываемых камней и лязг скрестившихся сабель – все это покрывается голосами обезумевших, озверевших в схватке мюридов, с гимном газавата бросающихся в бой. Люди, уже не разбирая, режут и колят наудачу, не видя в лицо врага от застилающего их глаза кровавого тумана. Мюриды дорого продают свою жизнь.
Вот с одним из них схватился Зарубин. Глаза его налиты кровью. Зубы бешено стиснуты. Глаза мечут искры…
– Алла! Алла! – лепечет он хриплым голосом и заносит свою короткую шашку над головой русского саиба. Борис Владимирович вовремя отклоняется от удара, взмахивает саблей, и в ту же минуту голова в белой чалме, отделившаяся от тела, летит в бездну.
А перед ним уже новый враг… Точно из-под земли вырос. Совсем еще молодое лицо сурово и строго, с пламенно-горящим взором… А на мизинце блестит гладкое кольцо – значок мюридов. Это Гассан-бек-Джанаида.
– Ля-иллях-иль-Алла! – выкрикивает он и кидается на Зарубина…
Борис Владимирович шашкой выбивает кинжал, разом обезоружив молодого мюрида.
В эту минуту чей-то яростный крик заставляет его обернуться. Наиб в красной чалме заносит над ним свою кривую саблю.
«Смерть!» – вихрем проносится в мозгу Зарубина, и перед его глазами, как живой, предстает его белокурый Миша…
Жажда жизни охватывает Бориса Владимировича: жить, во что бы то ни стало жить, ради его жены, детей, Миши!.. Не помня себя, он выхватывает револьвер и в упор стреляет в голову наиба.
Красная чалма как-то странно виснет набок, вслед за тем вовсе исчезает из его глаз.
Ее снова заменяет молодой мюрид… В его руках уже сверкает клинок кинжала, который он успел поднять тем временем…
– Смерть гяурам! Вечная слава имаму! – кричит он и в ту же минуту валится, оглушенный ружейным прикладом какого-то солдатика.
Зарубину некогда благодарить своего спасителя, некогда даже взглянуть – кто он.
Вокруг него все сильнее и жарче разгорается битва… Все грознее закипает она.
И вдруг громовое «Ура!» слышится над его головою.
Это куринцы успели подняться к самому аулу… К ним спешат остальные.
– Алла! Алла! – перекрикивая их, воют мюриды.
И новые массы, нахлынув на русских, оттесняют их снова назад к уступам.
А там высоко у самых стен замка, где строятся новые ряды, стройный всадник весь в белом, на белом же коне, в зеленой чалме с кистью появляется среди защитников замка. Над ним веет черное знамя с серебряною вязью из арабских письмен.
Лишь только он показался, как туча русских пуль направилась в его сторону. Но белого всадника не пугают русские пули. Он точно заговорен, этот белый всадник, и не судьба ему, верному слуге Аллаха, погибнуть теперь. Он необходим здесь, на земле, в священные дни газавата. Бесстрашно появляется он всюду, где кипит битва, и громким голосом ободряет своих воинов, суля райское блаженство убитым.
Этот белый всадник не кто иной, как вождь правоверных, сам имам – Амируль-Муминина-Шамиль.
Глава 10
Юный защитник. Женщина-джигит
Слуги верные Аллаха,
Меч священный обнажите,
И во славу газавата
В битве головы сложите.
У Зейнула Аббедина
Ключ к вратам священным рая…
Там блаженство ждет убитых…
Вас зову я, заклиная.
Вы, защитники корана,
Слуги верные Аллаха,
Окажите помощь вашу
И примите смерть без страха.
Ждет Пророк в раю вас, храбрых,
Сам Аллах следит за битвой…
На гяура киньтесь смело,
Смело – с верой и молитвой!
Грозно разносятся по аулу слова великого гимна газавата… Смело идут умирать под звуки его все новые новые ряды мюридов… Шамиль уже выпустил под стены Ахульго своих лучших воинов, красу и цвет своего рыцарства. Кибит-Магома Тилетльский, Ахверды-Магома Хунзахский, успевший прорваться со своими скопищами в осажденный замок, дерутся как львы, наравне с простыми воинами, у последних завалов Ахульго. Но им уже не удержать орлиного полета русских удальцов; они взвились на высоты и теперь, того и гляди, прорвутся грозным потоком на улицы аула. Шамилевские наибы: Магомет Худанат-оглы и Гамат-бек-Магомет Гоцатльские, Юнус Черкеевский и Зирар-Али Шагадийский ведут в битву мюридов, спеша выстроить преграду из живой их стены, чтобы закрыть вход в аул…
Грозно распевают они священный гимн газавата.
Этот гимн похоронными звуками отдается на женской половине дворца имама.
Там все полно смятения и паники. Женщины мечутся с рыданием, посылая тысячи проклятий на головы гяуров. Старуха Баху-Меседу, совершенно обезумев, как белка в колесе, носится из угла в угол, спешно увязывая в громадные бурдюки все, что есть ценное во дворце Шамиля.
Кази-Магома воет как затравленный волчонок, уткнувшись носом в угол и зажимая себе уши, чтобы не слышать шума битвы.
Бледная и трепещущая Патимат сидит на циновке, – вся олицетворение отчаяния и горя.
У ног ее поместился Джемалэддин и, не отрываясь, смотрит на дверь. Он готов каждую минуту кинуться к порогу, чтобы защищать женщин.
Бедный ребенок понимает, что не его слабыми ручонками разить храбрых гяуров, но он готов умереть с кинжалом в руке, защищая мать.
Одна Фатима спокойна. На руках у нее Гюльма, ее годовалая дочь. Она машинально качает дитя, в то время как напряженное ухо прислушивается к тому, что делается снаружи.
А там, за порогом сераля, – ад. Рев битвы не умолкает ни на минуту. Вот слышнее и слышнее звучит гимн газавата. Явственнее долетают дикие крики, лязг оружия и какой-то странный топот бесчисленных пар ног.
И вдруг крики «Алла! Алла!» слились с незнакомыми, дикими криками на непонятном ей, Фатиме, языке.
– Астафюр-Алла![65 - Помилуй, Боже!] Русские в ауле! Мы погибли! – слышится ей исполненный ужаса голос ее невестки.
Что-то непонятное творится на улице. Стоны и крики слышатся близко, совсем уже близко от сераля… Дикие вопли одних и бешеные возгласы других смутным гулом повисли над аулом… Сомнений нет – гяуры ворвались в него.
Джемалэддин быстро вскакивает со своего места и в два прыжка достигает двери.
– Не бойся, мать, я защищу тебя! – кричит он напряженно-звонким детским голосом и, быстро выхватив из-за пояса кинжал, взмахивает им… – О, пусть только осмелятся гяуры переступить порог!
Глаза его горят как звезды на восточном небе. Отвагой и беззаветным мужеством дышит прекрасное лицо. Он словно вырос в одну минуту… Возмужал точно… О, он готов умереть сейчас за свою единственную! Пусть не боится она; его шашка пронзит первого гяура, который осмелится войти в сераль!
А крики и стоны все слышнее и слышнее.