Лесовичка

И, рыдая, упала на ступени.

Ответный крик пронесся на пожарище.

– Уленьку забыли! Уленька сгорит!

Ужас сковал присутствующих, смертельный, панический ужас.

– Человек погибнет!.. Человек сгорит!

Пожарные были заняты каждый своим делом на крыше и с боков фронта. За свистом ветра и шумом пожарища им не слышно было отчаянных криков матери Манефы и девочек.

– Спасите больную! Спасите больную! – гудела толпа.

– Не спасти все едино!.. Ишь огнище-то! – слышались отдельные голоса.

– Сунься-ка в пламя – капут!

– О Господи, душа человеческая!

– Рискнуть надо!

– Братцы, идем!

В ту же минуту с грохотом обвалилась горящая балка.

Толпа отшатнулась волной.

– Поздно теперь, шабаш! – выкрикнул чей-то голос.

Вдруг черная фигура отделилась от толпы, и, прежде чем кто-либо мог остановить Ксаню, она ринулась вперед в самое море огня.

* * *

Что-то толкало ее вперед. Она летела как на крыльях среди двух потоков бушующего моря. Ее кожа и губы трескались от жары, одежда начинала тлеть. Одна мысль жгла ей мозг:

– Больная… забытая… она… Ульяна!.. Надо спасти!.. вытащить!.. Надо… непременно надо…

Ксаня сама не замечала, что говорит это вслух, как одержимая, как безумная.

Вот коридор… вот часовня… Дальше, дальше… Пламя занялось… и уже стены горят… Шурша зловеще, огонь гуляет по обоям и мебели… Вот и комната Уленьки…

Черный дым наполнял эту комнату, выбиваясь клубами в коридор… Он ест глаза Ксани, туманит голову, почти лишает мысли…

Рядом пылает как костер приемная пансиона.

Смертельно душно…

Лесовичка делает скачок… другой… Вот она уже в комнате послушницы.

Уленька лежит на кровати с закрытыми глазами.

– Неужели задохлась?

Ксаня прикладывает ей ухо к сердцу.

– Нет! Жива! Слава Богу, сердце бьется!

И Ксаня сильными руками поднимает Уленьку. Больная послушница мала и худа, гораздо меньше ее, Ксани. Но в обморочном состоянии она тяжело повисла на руках своей спасительницы.

Ватное одеяло тянется за ней, мешая ступать, путаясь в ногах, заставляя спотыкаться. Быстрым, сильным движением Ксаня вскидывает свою ношу выше и идет… спешит…

Огненные языки тянутся к ней, как красные чудовища, со зверским желанием лизнуть, поглотить, уничтожить…

Она подвигается медленно со своей ношей на руках.

– Скорее бы, скорее!

Больная, бесчувственная Уленька стонет в забытьи:

– Душно! Душно! Воды! Душно!

– Сейчас! Сейчас! Потерпи немного!

Коридор миновали… Спальню тоже… Вот и лестница… Сейчас, сейчас спасенье…

Но что это? Целое море огня перед ними: пока возилась со своей ношей Ксаня, лестница давно занялась.

Как сойти вниз?

Ксаня бросилась было вперед, наперекор свирепствующей стихии – и мгновенно отскочила назад. Тяжело громыхая, что-то ринулось вниз из-под самых ног ошеломленной Ксани.

И на ее глазах остатки обгоревших ступеней исчезли в огне.

Кончено! Путь отрезан. Нельзя выбраться без лестницы с третьего этажа.

Тогда, вне себя, чувствуя гибель, она метнулась к окну.

– Спасите!.. – крикнула она своим резким, сильным голосом. Спасите!..

Черные, покрытые сажей фигуры были ей хорошо видны из окна.

Люди жестикулировали, кричали ей что-то, но ничего нельзя было разобрать.

А пламя приближалось. Поворотом ветра, ворвавшимся сквозь выбитые стекла, оно приняло другое направление. Оно свистело, как страшное чудовище, теперь за самыми плечами Ксани. Оно касалось ее волос, одежды… Сейчас оно оцепит ее всю с ее ношей, и они обе, и Уленька, и Ксаня, сгорят в бушующем пламени. Пока пожарные приставят лестницу и дойдут до них, все уже будет кончено… все… все! Они сгорят… Сгорят обе…

Пламя все ближе и ближе… Черные глаза Ксани покосились на бушевавшее вокруг нее беспощадное огненное чудовище, которое уже трепетно охватывало ее со всех сторон.

– Конец! – где-то со смертельным спокойствием отозвалось в глубине сердца Ксани.