Джаваховское гнездо

– Певцом, – не сморгнув, отвечает мальчик. – Давно слыхал я, что богатые беки и князья наезжают к вашей хозяйке гадать прошлое и будущее, а чествовать важных гостей песней некому. Вот я и мыслил.

– Ты в добрый час помыслил, мальчуган! – заметил Сафар. – Песни – услада джигита. Особливо после вкусного шашлыка. Только трудненько их заучить.

– Мне нечего заучивать. Я сам слагаю сызмала песни.

– Ты, куренок?

– Ты хотел сказать орленок, старик? – стройная юношеская фигура выпрямляется с гордостью.

– Но, но, потише. Не знаешь адата? Так не говорят старшим.

– Если старшие не оскорбляют младших, – не сморгнув, отвечает байгуш.

– Клянусь, у мальчишки язык, как вертел. Пожалуй, он и сказочник, и песенник хоть куда. А ну-ка спой, кунак, а мы тебя послушаем охотно.

– Мои песни так занятны и прекрасны, что, заслушавшись их, вы, чего доброго, провороните стадо, – опять звучит у костра надменный ответ.

– Эге! Да ты важен, точно узден. Так, по-твоему выйдет мальчуган: отведем тебя к хозяйке завтра с восходом. Авось примет тебя, – смягчившись, подкупленный находчивостью юноши, говорит Мамед. – А пока вот тебе потник, вот чурек. Ложись, ешь и спи до завтра.

– Вот за это да хранит вас Творец.

В усадьбе Леилы-Фатьмы поселился лезгинский юноша-байгуш. Пока он не у дела. Старый Гассан взял его себе в помощники. Убирает сад, дом, двор, таскает воду с Аминат, проезжает коней с Гассановыми сыновьями.

Мальчик исполняет все это быстро, ловко, охотно. Сметливый, юркий, странно только, что плохо говорит по-татарски. Оправдывается тем, что долгое время прожил с детства в Тифлисе у армянина, продавца клинков.

– Потом уехал хозяин, а я остался без дела, вернулся в горы, а язык свой и забыл, – рассказывал он.

– Ну, хоть петь бы умел по-татарски.

– О, это могу, прикажи только, отец, – почтительно склоняя голову перед Гассаном, говорит мальчик.

– Погоди, придет время. Соберутся гости в сакле, тогда и споешь.

Тот только вздыхает. Видно, хотел бы отличиться поскорей.

Когда все ложатся спать и в усадьбе воцаряется тишина ночи, мальчик-байгуш кошкой прокрадывается вдоль забора, к утесу шайтана, что в десяти саженях торчит от ворот. И мгновенно клекот орла прорезывает тишину ночи.

Ему отвечает лай дикой чекалки из леса. Это условный знак.

– Ага-Керим, ты?

– Сандро!

Две фигуры появляются на утесе.

– Узнал что-нибудь?

– Пока ничего, батоно. Будут на той неделе гости. Мне обещан новый бешмет. Выступлю в кунацкой впервые. Тогда «ее» увижу, наверно, а пока силюсь всячески узнать, здесь спрятали ее или нет.

– Не спеши, время терпит.

– А что поделывает «друг»?

– Шлет тебе привет. И Селим тоже. Не торопись. Знаешь поговорку: пустишь с крутизны коня скоро, сломаешь ноги себе и ему. Эту поговорку никогда не следует забывать.

– Ты прав, ага.

– Завтра здесь же, у утеса?

– Так, господин.

– А пока да хранит тебя Всевышний. Помни: пять выстрелов из револьвера подряд в трудную минуту, удалец!

И Керим, потрепав по плечу мальчика, первый спускается с утеса.

Сандро спешно возвращается назад.

* * *

В Совьем гнезде идет последняя уборка каштанов. Дидаец Али, глуповатый парнишка лет семнадцати, раскачивает деревья. Сандро, в своей рваной одежде байгуша, подбирает плоды и кладет их в корзины.

Сандро уже четвертые сутки проводит в Совьем гнезде, а толку мало. О Дане ни слуху, ни духу. Как ни выглядывает ее всюду своими зоркими глазами юноша, о присутствии Дани в усадьбе нет и помину. Спросить же о ней здешнюю дворню нельзя. Поймут, донесут Леиле-Фатьме, погубишь дело.

Единственный безопасный здесь человек – это Али. По глупости, Али ни за что не догадается, не расчухает сути. Судьба, как нарочно, сталкивает сегодня Сандро с Али. Гассан приказал собирать каштаны до захода солнца.

Это – дикие каштаны, есть их нельзя, но Аминат умудряется приноравливать их в хозяйстве.

Али залез на верхушку и чувствует себя там падишахом, а в это время Сандро томится внизу.

Что, если нет уже в живых Дани? Что, если эта безумная Леила убила ее?

Даня, капризная, своенравная, строптивая, могла поперечить старухе, и, кто знает, дочь наиба, может статься, давно уже успела расправиться с нею.

Хуже всего эта неизвестность. Надо узнать во что бы то ни стало, теперь же, сейчас. Не каждый раз приходится ему оставаться с Али.

Сандро принимает надменную позу, заламывает еще больше набекрень папаху и говорит:

– Эй ты, лупоглазый, влез на вышку, так думаешь, что самому шайтану брат!

– Дидайцы всегда парят орлами в небе, а я дидаец, – важно бросает в ответ с глупой улыбкой Али.

– Ну и орел! Просто кошка, вскарабкавшаяся не на свое место.

– Ну-ну, потише, байгуш.

– Чего байгуш. Я богаче турецкого султана, потому что пою, как бюль-бюль весною на ветке. В горле у меня целые тысячи абазов, если ты хочешь знать, – деланно обижается Сандро.

– Уж скажешь тоже. Небось, золотая штука пленницы лучше. Та плачет как горленка весною. Век не пропеть тебе так.