Щелчок

– Стой, бесенок! – насмерть хлеща своего коня плеткой, кричал он, задыхаясь от злобы, вслед летевшему с быстротой урагана мальчику. – Стрелять буду! Стой!

Но Орля в ответ только понукал Ахилла. Вдруг что-то щелкнуло за его плечами, и в тот же миг острая жгучая боль обожгла шею мальчика…

Он тихо вскрикнул и схватился за шею рукою. Липкая, теплая красная жижица залила в тот же миг его рубаху. При свете месяца он увидел темные пятна, окрасившие рукав и грудь.

– Я ранен! Я умираю! – смутно пронеслось в помутившемся сознании мальчика, но он еще сильнее сжал ногами крутые бока лошади, судорожно ухватил повод. – Лишь бы уйти от них, доскакать… Вернуть Кире коня, а там хоть помереть… со спокойной душой…

Кровь не сочилась теперь уже, а лилась ручьем из раны. Мутился мозг Орли, сознание уходило, но он все мчался и мчался, думая одно: нельзя ему умирать, не возвратив своим благодетелям лошади.

С каждой минутой он дышал труднее. Холодный пот выступил у него на лбу. Силы уходили, а издали доносились угрозы отставшего цыгана.

С последними искрами сознания Орля, судорожно вцепившись в Ахилла, влетел на двор усадьбы. На крыльце стояли ее хозяйка и гости, взволнованные и встревоженные долгим отсутствием Орли.

– Вот он! Шура! Шура и… Ахилл! Смотрите! Смотрите! – вскричал, первым узнав его, Счастливчик, кидаясь ему навстречу.

– Но он весь в крови! Он ранен! Шура! Шура! Откуда ты? Что с тобою?

Чьи-то быстрые руки схватили за повод лошадь. Другие протянулись к мальчику и сняли его с седла. Бережно подняли его, понесли на крыльцо.

Весь залитый кровью, белый, как его рубашка, мальчик с усилием поднял голову, обвел всех помутившимися глазами, произнес коснеющим языком:

– Я не хотел оставаться… неблагодарным… и должен был искупить свою вину… и… и… возвращаю Кирушке его Ахилла…

Тяжелый стон вырвался из его груди, а минуту спустя он потерял сознание.

Глава XIX

К счастью, рана Орли оказалась неопасной, хотя мальчик лишился чувств вследствие потери крови. Приглашенный в тот же вечер из уездного города доктор подтвердил это. Рану забинтовали, Орлю положили в постель, напоили лекарством и всю ночь поочередно дежурили у его кровати. А к утру он уже чувствовал себя настолько хорошо, что пожелал встать. Его, однако, не пустили и целую неделю продержали в постели. А вокруг него в эту неделю теснились милые, ласковые лица, ухаживая за ним, заботясь о нем, наперерыв угождая ему, спеша удовлетворить каждое его желание.

И впервые почувствовал маленький цыганенок, что жизнь прекрасна и что у него есть родные, семья и друзья.

* * *

В день отъезда Раевых Натали с Галей-Верочкой и Орлей-Шурой приехали проводить их на станцию.

– А скоро и мы за вами переберемся, – говорила Натали, сияя теперь уже не прежними печальными, а счастливыми глазами, – Шуру надо серьезно готовить в гимназию в Петербурге, а Верочке подыскать учительницу-гувернантку.

– Я уже умею читать малость, Ляля научила! – буркнул, по привычке под нос, застенчиво Орля и потупился.

– Ан не очень-то! – подразнил его, смеясь, Счастливчик. – Прочтешь, что я написал сегодня тебе? Ну-ка, попробуй?

– Мне?

Цыганенок поднял загоревшиеся любопытством глаза.

– Вот чудно-то! Мне написал! Зачем же?

Робким движением мальчик протянул руку и взял из рук Киры небольшой конверт.

Неловкими пальцами он вскрыл его, вынул из него четырехугольный лист, бумаги и, смущенно держа его перед глазами, прочел:

– «Милый наш Шура! Мы все любим тебя, как родного… А я крепче всех… И прошу тебя принять от меня Ахилла. Он твой. Ты заслужил его. Твой друг Счастливчик».

Эти строчки запрыгали перед глазами Орли. Он вспыхнул, как зарево, и весь залился румянцем счастья и стыда.

– Ахилл! Красавец Ахилл! Тысячный Ахилл – его конь! Его собственность! – ликовало и пело все внутри его. Он задыхался от счастья.

Но природная стыдливость смущала душу, и он снова буркнул под нос, застенчиво опуская глаза:

– Зачем… Не надо… Он тебе самому дорог…

– Твоя жизнь дороже. А ты дважды жертвовал ею ради меня.

И Кира горячо обнял курчавую головку цыганенка, снова зардевшегося от счастья и стыда.