Гимназисты

– А мы вашего племянничка экзаменуем как раз, ваше превосходительство, – произнес он с самою сладчайшею улыбкою по адресу попечителя и, обращаясь к Мише, произнес с снисходительною ласковостью, имевшеюся у него всегда в запасе: – Расскажите мне все, что знаете про вторую и третью пуническую войну.

– Вот-то блаженство!

Это уже Миша знал «назубок», отлично. Его звонкий молодой тенор полился, как серебряный ручеек, по зале, не умолкая ни на минуту.

– Молодец, хорошо! – произнес сановник.

– Отлично! – вторил ему директор.

– Недурно! – в тон, как-то сквозь зубы, цедил Шавка…

А Миша летел, летел, как на крыльях… Ганнибал… Муций… Кунктатор… так и реяло на его молодых, лукаво улыбающихся губах.

– Довольно-с! – процедил сановник, у которого, очевидно, от звонкого голоса юноши затрещали уши, – весьма-с, весьма-с похвальный ответ!..

И поставил Мише крупную пятерку.

Поставили по пятерке и остальные ассистенты, не желавшие отстать от его высокопревосходительства. Поставил пять и Шавка.

– Что, взял? а? – торжествуя, вихрем пронеслось в мыслях Миши. – А Соньке я все же уши нарву за то, что не сумела пришить как следует шпаргалку.

И он было зашагал к месту бодрый, сияющий и счастливый.

Но дядя-попечитель незаметным знаком подозвал его к себе.

– Учишься хорошо… А когда шалить перестанешь? – притворно сердитым голосом шепнул он племяннику, легонько ущипнув его за ухо.

– Когда умру, дядя! – не задумываясь, брякнул Миша и ласковыми смеющимися глазами окинул старика.

– Висельник! – пробурчал тот притворно-сердито, но его любящий взор, помимо воли, ласково остановился на красивом открытом лице мальчика. Ликующий и счастливый вернулся на свое место Миша.

«Бесова» хронология не подвезла… Он блестяще выдержал экзамен.

Глава XVI

На пороге новой жизни

Быстро, как в калейдоскопе, менялись события. Гимназическая жизнь, вся пестрея ими, катилась все дальше и дальше, то вспыхивая ярким фейерверком, то тянулась повседневной обычной чередою, беспокойною и все же волнующеюся суетливой нитью.

Кончился экзамен истории, сошла страшная латынь, на которой расходившаяся Шавка, почуяв свою неограниченную власть, «срезал» чуть ли не половину класса. Двойки так и посыпались, как из рога изобилия, на злосчастные головы классиков.

Срезался Каменский, срезался Соврадзе, схватил по латыни «пару» и Самсон-Бабаев.

– Соврашка! Ты что же делать-то будешь? – искренно сокрушались вокруг него ариане.

– Что дэлать буду? – невозмутимо отзывался армянин. – Первое дэло, Шавку вздую на улыце, а потом в Тыфлыс поеду и духан[11 - Постоялый двор, харчевня.] открою… Мылосты просым!

– Дело! – иронизировали гимназисты. – А ты, Миша? – обращались они к своему любимцу.

– А я, братцы вы мои, улечу, свободный, на Рейн… Там, говорят, скала Лорлеи – чудо!.. Пальчики оближешь… Зарисовывать буду… И развалины старых замков… тоже, я вам доложу, латыни не чета. Влечет меня туда неведомая сила! – Неожиданно зазвучал его красивый тенор. – А осенью «bonjour» comment allez vous?[12 - Здравствуйте, как поживаете?] в университетском коридоре тут как тут.

– Ху-до-ж-ник! – дружески хлопали его по плечу товарищи.

– А я, господа, на лето в чемпионы! – неожиданно пробасил Самсон.

– Что? Что такое? – так и посыпалось на него со всех сторон.

– В борцы, в сад, на летнюю сцену контракт подпишу. А не то батька в магазин упрячет, пока что до университета – сахаром, чаем торговать. Слуга покорный! – лучше в борцы.

– Шавку бы тебе в противники! – засмеялся кто-то.

– Сокру-ш-шу! – страшно поводя глазами, зарычал Самсон.

Классики хохотали.

Прошла злополучная латынь. Прошла словесность. Божья Коровка осталась на высоте своего призвания… Насколько у Шавки балльник пестрел парами, настолько у благодушного Андрея Павловича он красиво разукрасился «пятерками». Даже злополучному «мурзе» поставили три с минусом вместо единицы, когда на вопрос ассистента, почему плакала Ярославна в «Слове о полку Игореве», черноглазый армянин, не задумываясь ни на минуту, брякнул:

– А потому и плакала, что плакать хотэлось… Извэстное дэло – баба была!

После экзамена, когда экзаменаторы покинули зал, еще раз напомнил Алексей Петрович Рагозин о том, что его квартира, его самовар, тарелка щей и кусок мяса всегда к услугам жаждущих и алчущих будущих студиозов.

И снова будущие студиозы, словно обезумев, орали «славу» и бережно качали на руках своего любимого преподавателя.

Наконец наступил последний экзамен – математики.

Молоденький миловидный учитель, прозванный «мармеладкой» за свою слащавую внешность, влюбленный до смешного в свой предмет, говорил постоянно:

– Математика – это все! Даже вору, вытащившему кошелек из кармана, приходится считаться с математикой.

Он заметно робел перед экзаменом и, поминутно обдергивая свой новенький вицмундир, краснея, как барышня, молящим голосом упрашивал то того, то другого гимназиста:

– Вы только, батенька, подумайте перед тем, как ответить… A то вы брякаете постоянно… Ей-Богу-с!

– Уж чего тут! Думай не думай, ученее Пифагора не будешь! – уныло отвечал злосчастный классик.

Но вот съехала и математика, алгебра и геометрия заодно с нею. Едва только экзаменаторы и почетные гости успели выйти за дверь, как в актовом зале поднялось настоящее вавилонское столпотворение. Учебники, тетради, мелки и карандаши, как птицы, реяли в воздухе… Качали «мармеладку», качали друг друга, качали Александра Македонского, ненароком заглянувшего в дверь, под оглушительное «ура», долго не смолкавшее в этот день в серых и чопорных стенах гимназии.

– Ух! Как гора с плеч. Вот счастьище-то привалило! Восемь лет оттянули лямку, – слышался чей-то радостный голос.

– Господа, я предлагаю «Мотора» покачать как следует! – предложил кто-то.

– Ну его… Он агнец невинный… Не ведает бо, что творит… А вот Луканьку стоит!

– Верно! Верно! Только после раздачи дипломов… A то, чего доброго…

– Ну, понятно… Вот дуралей!

– Классики! Ведь мы наполовину студиозы теперь! Нюхаете? – послышался чей-то дрожащий от радостного волнения голос.