Умница-головка

– И мне трудно будет пристроиться при лазарете, – отвечала Марго.

В это время поезд остановился у вокзала. Пассажиры засуетились и, толпясь, начали выходить из вагона.

Дети остановились на платформе и стали обдумывать, куда пойти.

– Вот что надо делать теперь… – начал было Шура, но не договорил. Высокий господин и жандарм неожиданно загородили дорогу детям.

– По приметам этот мальчик тот самый, которого мы ищем, – шепнул господин жандарму. – Его надо задержать. Ты Александр Незлобии, двенадцати лет?

Шура сразу струсил. Он хотел ответить что-то, но не мог. В глазах у него появились слезы.

Вокруг них уже собиралась публика. Раздавались то сочувственные, то насмешливые восклицания.

– Какой клоп, а тоже на войну собрался!

– Ничего, что маленький, а видать – удаленький.

– Вот наказал бы я такого!

– А, по-моему, наказывать не за что, – проговорила высокая худая женщина, с косынкой сестры милосердия на голове и с красным крестом на груди. – Тут не наказывать надо, а хорошенько втолковать детям, что им рано думать о боях и сражениях, что прежде всего необходимо…

Но сестре не дали договорить. Поднялись крики: «Раненых привезли! Раненых!»

Толпа шарахнулась в сторону прибывшего санитарного поезда.

Теперь около Шуры и Марго остались только строгий господин, жандарм и еще несколько человек из толпы, желавших узнать, чем кончится этот случай.

– А это что за девочка? – неожиданно заметил все тот же строгий господин, кинув взгляд на Марго, робко притаившуюся в сторонке.

– Может и она на войну собралась! – пошутил кто-то из зрителей.

– Прикажете взять и девочку? – спросил у господина жандарм.

– Бери и девочку; там разберемся.

Марго так и замерла при этих словах.

«Теперь все пропало! Теперь все кончено! Отправят меня обратно, как отправят Шуру, как отправили уже многих юных беглецов и беглянок», – подумала Марго и вся затряслась.

Шура в то же время стоял, растерянный и смущенный, с опущенными глазами, с бледным лицом, по которому медленно стекали слезы. Он уже раскаивался в том, что, не подумав, ушел на войну, где нужны взрослые сильные люди, а не мальчики.

Прошло несколько мгновений. Жандарм подошел к Марго, взял ее за руку и спросил:

– А вы откуда, маленькая барышня?

Марго не знала, что сказать. Но на помощь явилась сестра милосердия.

– Не трогайте этого ребенка. Вы видите, как девочка взволнована? Если она, действительно, убежала от родных, то я даю вам слово, что сегодня же вечером, когда эта девочка отдохнет у меня хорошенько, доставлю ее вам. А пока, вот вам…

И, говоря это, сестра вынула из ручной сумки свою визитную карточку, на которой значилось ее имя и фамилия, и передала ее жандарму.

Тот взглянул на карточку, прочел фамилию и почтительно поклонился сестре.

– Слушаю, ваше сиятельство. А этого мальчика, не взыщите, приходится взять и немедленно же отправить в Петроград. К нам пришли уже три телеграммы оттуда, от родных, о немедленном его задержании. Тут есть его приметы: это непременно Александр Незлобии.

Шура вздрогнул и взглянул на Марго.

Марго подняла глаза на Шуру.

И, прежде чем следовать за уводившей ее сестрой милосердия, девочка подбежала к Шуре, обняла его и шепнула:

– Ничего, ничего, бодритесь Шура! Зато вы увидите ваших папу и маму, которые уже истосковались по вам.

Пока мальчик собирался с силами ответить ей что-то, Марго уже была далеко от него, уводимая сестрой милосердия.

Глава VIII

Новая покровительница

На площади перед вокзалом стояло много экипажей, автомобилей и колясок. Хотя стояла зима, снегу почти не было, и в городе ездили на колесах.

В ту минуту, когда у подъезда появилась спутница Марго в костюме сестры милосердия, большой, красивый мотор медленно подкатил и остановился перед ней.

– Садись, моя девочка! – произнесла ласковым голосом сестра милосердия, помогая Марго сесть в автомобиль.

Та робко опустилась на мягкое серое сиденье. Спутница поместилась рядом.

Шофер дал ход машине, и автомобиль, непрерывно трубя, покатил по широким улицам, обгоняя другие экипажи, кареты с ранеными, солдат, проходивших с музыкой. На тротуарах бегали и что-то выкрикивали газетчики, сновала пестрая толпа.

У Марго даже глазки разгорелись, и лицо запылало от удовольствия: ей нравились и эта быстрая езда, и оживление больших улиц.

Спутница Марго с доброй, мягкой улыбкой поглядывала на нее. Но вот рука ее опустилась на плечо девочки.

– А теперь скажи мне, моя девочка, как ты и зачем приехала сюда одна. Ведь ты одна приехала, не правда ли? – Одна, – тихо ответила Марго.

– Но, как же тебя отпустили? И зачем, с какой целью ты приехала сюда к нам?

Марго вздрогнула от неожиданности, слегка покраснела и, вся дрожа, подняла на свою соседку смущенные глазки.

«Надо всю правду рассказать, всю правду», – подумала она и, не заставляя больше расспрашивать себя, начала шепотом свою искреннюю повесть.

Марго рассказала все с самого начала. О том, как мелькнула у нее мысль идти в помощницы к сестрам милосердия, для ухода за ранеными, и как она выбрала этот город, через который провозят больше всего тяжелораненых, и как она тайком ушла от своих хозяев, и как проехала сюда.

Новая покровительница внимательно слушала девочку. Потом задала ей несколько вопросов: есть ли у нее родные? Кто ее хозяева? Чем занимаются они?

И опять Марго самым чистосердечным образом поведала своей спутнице о том, кто ее хозяева, что она делала у них.

– Потом я узнала, – рассказывала дальше Марго, – что идет война, что все стремятся в армию, кто на поле битвы, кто в сестры милосердия. Почувствовала и я, что уже не могу петь свои песенки в кинематографе, и мне захотелось принести хоть какую-нибудь пользу. Я знаю прекрасно, что мне не позволят делать перевязок и подавать лекарство раненым, да я и не сумею сделать этого. Но небольшую, нетрудную работу, например, шить, чинить что-нибудь для раненых, – это я могу. Могла бы забавлять раненых, читать им, петь выздоравливающим, письма писать к родным в деревню…