Приютки

– Ха-ха, гадать! Куда уж гадать такой малышке! – снова беззвучно рассмеялась Васса. – Пускай только идет с нами. Попадемся – она выручит. Тетя Леля и бранить не станет. Она Дунятку любит. А через нее, смотришь, спустит и нам вину… Ну, айда, девоньки, вперед! – И костлявая Васса засеменила полуобутыми, в одних чулках, ногами по холодным доскам коридора, держа крепко за руку Дуню. Оня и Паша поспешили за ней.

Глава пятнадцатая

– Смотрите, девицы, стрижки пожаловали!

– Стрижки к нам пришли! Стрижки! – зазвенели по дортуару среднеотделенок веселые, возбужденно приподнятые голоса.

Четыре девочки робко и смущенно остановились у порога, боясь и не решаясь войти.

– Ну, что же вы, – послышался насмешливый и звонкий голосок Фенички, и вся она, тоненькая, стройная, вынырнула откуда-то из темноты.

– Что ж ты, Васса! Входи! Ведь ты не из робких! – взяв за руку смущенную и сиявшую от счастья девочку, говорила она не то радушным, не то насмешливым тоном.

– Оня тоже явилась. Девицы, «сорвиголова – Оня Лихарева» тоже пришла! – смеясь, кричала Шура Огурцова и легонько подтолкнула вперед нимало не робевшую среди «чужих» Оню.

Высокая полная девочка лет четырнадцати подошла к Дуне.

– А ты зачем пожаловала, малышка? – наклонясь к самому лицу маленькой стрижки, спросила она.

Дуня увидела перед собою приятное, свежее личико и серьезные темные глаза.

– Это Гутя Рамкина! «Примерница», – наскоро шепнула ей Паша Канарейкина, знавшая все тайное и явное, происходившее в стенах приюта.

Гутя Рамкина сразу понравилась Дуне, и она доверчиво протянула ей ручонку.

– Ну, к кому же вы пришли, малыши?

Хорошенькое личико Фенички складывалось каждый раз, как она обращалась к стрижкам, в чуть презрительную усмешечку.

Задыхаясь от счастья находиться так близко к своему кумиру, Васса, багровая и сияющая, заявила:

– Нас Липочка Сальникова погадать пригласила… Говорит, гадалка объявилась у вас.

Веселый взрыв смеха вспыхнул и тотчас же погас в дортуаре…

– Шшш! – усиленно зашикали на хохочущих «примерницы», то есть лучшие по успехам и поведению воспитанницы. – Огалтели вы, что ли? Тес, непутевые! Нашли время смеяться тоже! Как раз Пашка придет! – послышались несмелые голоса в разных концах спальни.

– Пашки нет! Пашка со двора ушла! – давясь от приступов смеха, возражали шалуньи.

– А Антонина Николаевна? Небось забыли? Она заместо Пашки оставлена. Как раз нагрянет!

– Придет лампу тушить в половине одиннадцатого, а к тому времени тихо будет небось.

Средние и старшие ложились спать на час позднее стрижек, и этим объяснялось то обстоятельство, что во время абсолютного покоя в спальне малышей в двух «старших» дортуарах еще и не думали укладываться в постели.

– Так это они к гадалке притащились! Ну, ладно, будет вам и гадалка! – вытирая выступившие от смеха в ее крошечных свиных глазах слезы, говорила Липа Сальникова, задорно улыбаясь детям.

– Паланя, – обратилась она затем к высокой, вертлявой, похожей на цыганку девочке с бойко поглядывающими на всех цыганскими же глазами. – Паланя! Ты им погадаешь? А?

– Понятно, погадаю! – лукаво усмехнувшись, симпатичным звонким голосом отозвалась «цыганка», как прозвали подруги Паланю Заведееву, первую шалунью и заправилу всех проказ в среднем отделении приюта.

– Гадать, так гадать! – рассмеялась Феничка, и черные глазки ее шаловливо блеснули.

– А хныкать не будете? – сурово обратилась к стрижкам рябая Липа.

– Не будем, – робко за всех отвечала Васса.

– Подумаешь – хныкать, как страшно тоже! – расхрабрившись, крикнула Оня, упирая руки в боки и задирая кверху свою и без того задорную рожицу.

– Ну, смотри! Кто заревет если, того вовеки вечные в наш дортуар не пустим, – пригрозила цыганка.

– А теперь глаза закрыть! Все четверо закройте сразу и носом в стену!.. Раз! Два! Три!

Едва успела произнести последнее слово Паланя, как все три стрижки зажмурились крепко и одним поворотом обернулись спинами к теснившимся к ним среднеотделенкам.

– Когда велю смотреть, можете открыть глаза снова! – командовала «цыганка».

– Ну, а ты что же? – наклонилась к Дуне хорошенькая Феничка. – Делай же все то, что другие…

– Она еще мала! Я лучше ей у себя на постели книжку покажу с картинками, – заступилась за малютку серьезная Гутя.

– Какие нежности – при нашей бедности! – расхохоталась Феничка. – Кто ее звал, а раз пришла с артелью, от артели ни на шаг! Так-то, милые вы мои!

И хорошенькая Клементьева бесцеремонно повернула Дуню лицом к стенке.

Тут между средними поднялось какое-то веселое, чуть внятное шушуканье, какая-то подозрительная беготня… Шорох… легкий звон… потом с шумом был придвинут табурет под лампу, и кто-то легко и ловко вспрыгнул на него… Минутная пауза, и та же быстрая рука уменьшила свет в дортуаре.

Теперь в нем царила полутьма. С трудом можно было разглядеть лица.

– Готово! – громким голосом заявила Липа Сальникова. – Можете повернуться, малыши!

Четыре девочки не заставили повторять приглашения и любопытными глазенками окинули дортуар.

Четверо из средних, Липа, Феничка, Шура Огурцова и маленькая, худенькая Шнурова, держали за четыре конца большой теплый платок на полтора аршина от пола. Под платком на опрокинутом набок табурете сидела «гадалка» Паланя. В темноте под платком черные глаза «цыганки» горели яркими огоньками, а из-за малиновых губ сверкали две ослепительно белые полоски зубов.

«И впрямь цыганка-гадалка!» – мелькнуло в головке Дуни, и она пугливо шарахнулась в угол.

– Кто не боится, кто не страшится, – загудел умышленно грубый глухой голос из-под платка, – пусть войдет в мою палатку и узнает всю правду-матку и про то, что было, и что есть, и что будет, и гаданья моего вовек не забудет. Входи!

– Входи! – эхом откликнулись стоявшие по четырем углам платка девочки.

– Я не пойду. Хоть убейте, не пойду! – испуганно зашептала Паша Канарейкина. – Я с Дуняткой лучше останусь.

– Трусихи! – презрительно фыркнула на них Васса. – А я не боюсь… Глядите! Иду!

– И я тоже! – крикнула Оня.

– Я первая! – тоном, не допускающим возражений, проговорила Васса и шагнула вперед, бросив на Феничку взгляд, без слов выражавший: «Вот видишь, какая я храбрая! А ты и знать меня не хочешь».