Особенная

И Лика уже не волнуется больше, как за минуту до этого. Она видит благоухающий юг, голубое небо, тетю Зину и дорогого учителя и точно забывает обо всем остальном.

И, когда девушка замолкла внезапно, оборвав свою песню на высокой ноте, и услышала бурные аплодисменты по своему адресу, она точно очнулась, точно проснулась от долгого и сладкого сна.

Публика не унималась, продолжая выражать свои восторги.

Она неистово хлопала, требуя новых песен, нового исполнения.

И Лика пела одну песенку за другою, пела просто и искренне, выбрасывая слова и звуки мелодий из самых недр своей девичьей души. Это было и красиво, и трогательно в одно и тоже время, и все больше и больше наэлектризовывало вечно скучающую, вечно резонирующую петербургскую толпу.

Когда Лика, наконец замученная, усталая покинула под оглушительный гром аплодисментов эстраду и вошла в свою уборную, ей казалось еще, что ее сон продолжается наяву.

Здесь посреди комнаты стоял высокий пожилой цыган в красивом, расшитом золотом, костюме, с гитарой, обвязанной широкой лентой.

Что-то знакомое показалось Лике в лице пожилого цыгана в его огромных печальных глазах.

– Князь Гарин! – машинально произнесли губы девушки, и она стала внимательно разглядывать симпатичного ей человека в его новом виде.

– Простите! – произнес князь Всеволод, – простите, но я думал, что вы пройдете с эстрады в зал, и воспользовался вашей уборной… Но как вы пели! Лидия Валентиновна!

– Вам нравится? – с детской простотой спросила Лика.

– О! Я не мог быть в зале, – он указал на свой костюм, – но слышал все до слова из этой комнаты. Если бы вы не были светской барышней, мадемуазель Горная, то из вас вышла бы знаменитая певица…

– Правда? – искренне обрадовалась Лика. – Синьор Виталио говорил мне то же постоянно.

– Это ваш маэстро?

– Да! Ах, какой он дивный, если б вы знали, какой чудесный!

– Если позволите, мы поговорим о нем с вами за котильоном. Ведь неправда ли вы останетесь на танцы? Да?

– О, да! – воскликнула Лика, – мне так хочется движения, радости звуков… А разве вы танцуете? – удивленно осведомилась она.

– Только «тяжелые» танцы, – усмехнулся он. – Мой возраст не позволяет мне уже кружиться, как юноше… Но кадриль я люблю до сих пор, – с достоинством подтвердил Гарин. – Во время кадрили так славно говорится под аккомпанемент музыки. А теперь вы не откажите мне в счастье послушать мое пение, неправда ли? Не такое строго-прекрасное пение, как ваше, конечно, но которое должно быть близко вам, как продукт вашей родины? Да?

Лика молча наклонила свою золотистую головку и направилась в зал.

«Какой он милый, этот князь! – подумала она по дороге, – и совсем не гордый».

А она еще так сконфузилась там, на заседании, когда он подошел поблагодарить ее. Как он сказал тогда, как сказал? – припоминала в своих мыслях молодая девушка. – Ах, да.

«Позвольте вас поблагодарить за ваш настоящий порыв настоящей русской души».

Значить, и он также понимает и ценит такие порывы! Значить и он был на моей стороне и он сочувствовал этой бедной Феничке, значит он добрый, чуткий, а не холодный и прячущий ради условий света все лучшее, что есть у него в душе. И под впечатлением встречи с добрым чутким человеком Лика вся радостная вышла к публике.

Поздравления, похвалы, улыбки и комплименты так и посыпались со всех сторон на молодую девушку.

Мария Александровна, приятно польщенная успехом дочери, притянула ее к себе и стояла подле Лики, с удовольствием разделяя ее радость и триумф.

– Где она? Давайте мне ее сюда злую, недобрую! – пробасил навстречу им знакомый голос баронессы, – до сих пор не навестила меня, старухи, гордячка этакая! – и, энергично очищая себе дорогу, великанша Циммерванд предстала перед Ликой во всем своем грандиозном величии. – Молодец девочка! Как жаворонок пела. Уж ты прости, что я от полноты души «ты» тебе говорю. Приятно было слушать! Дай-ка я поцелую тебя за это. У тебя такая чистота в твоем пении, точно цветами от него пахнет… право, цветами полевыми, душистыми. Вы, ma ch?re, дочку-то побалуйте! – неожиданно обратилась баронесса к Марии Александровне, – она у вас – сокровище неоцененное! Да!

– Лидия Валентиновна! Вот кузен Сила, горит желанием быть представленным вам! – произнесла Бэтси Строганова, подводя к Лике огромного роста широкоплечего и полного мужчину.

Лика была поражена внешностью молодого заводчика. Это был настоящий русский богатырь по виду; тот, о которых поется в былинах народного эпоса: «и в плечах сажень косая, и роста богатырского, и очи соколиные, и кудри русые», и при всем этом необычайное добродушие, запечатлевшееся в его полном румяном лице, заканчивающемся мягкой курчавой бородкой. Доброта и несказанная сердечность, почти кротость, сияющая в больших ясных голубых глазах, делали его похожим на большого ребенка. Здоровьем, исполинской мощью и детским добродушием веяло от всего существа Силы Романовича Строганова. И при этом в нем была какая-то застенчивость, не подходившая к внешнему облику этого великана. Лика с ласковой улыбкой протянула ему свою маленькую ручку, которая потонула, как в пучине, в громадной руке молодого заводчика.

– Осчастливили, барышня, благодарим вас покорно! – приятным низким басом произнес Сила Романович, осторожно пожимая хрупкие пальчики девушки. – Такого пения я и не слыхивал… не земное что-то! Да-с!

– Очень рада, что угодила вам, – с милой застенчивостью произнесла Лика.

– Уж так угодили, что кузен Сила даже тысячный билет в пользу общества пожертвовал! – с улыбкой произнесла Бэтси.

– Ну, уж вы это напрасно, сестрица, – пробасил молодой купец, – после такого неземного пения и вдруг о деньгах-с. Не годится.

– Сила Романович, неужели опять пожертвовали? – взволнованно произнесла Мария Александровна.

– Так точно. Благоволите принять.

– О, какой вы великодушный и благородный! Завтра же напишу подробный доклад принцессе.

«Славный какой!» – подумала Лика, с удовольствием глядя на этого большого ребенка, застенчиво улыбающегося ей.

Она хотела чем-либо выразить ему свое расположение, как-нибудь ободрить его застенчивость, но вдруг неожиданно утихли звуки оркестра, заполнявшего антракт, и на эстраду высыпала целая толпа цыган и цыганок.

В ту же минуту зал дрогнул рукоплесканиями. Этим он приветствовал появление нового певца, легко и свободно вышедшего на эстраду. Это был князь Гарин, почти не отличавшийся своим внешним видом от прочих настоящих цыган.

Князь низко наклонил свою красивую седеющую голову в общем поклоне, потом непринужденно опустился на стул и взял первый аккорд на гитаре.

Лике никогда еще не приходилось слышать цыганского пения, и теперь ее глаза с нескрываемым любопытством и ожиданием впились в князя, когда он пропел со своеобразной, привлекательной цыганской оригинальной манерой первую фразу им самим составленной песни.

Что-то печальное, ласковое, заунывное и красивое зазвенело в мягких переливах приятного мужского голоса, что-то тоскливое и грустное в то же время.

И, когда хор цыган подхватил со своими характерно гортанными вскрикиваниями припев песни, сердце Лики сжалось оттого, что эти цыгане заглушают милый, в душу вливающийся голос князя.

И опять, когда умолкали они, снова предоставляя одному князю выводить соло, девушка ликовала, вся поддавшись очарованию его песен.

– Ах, как хорошо! – шепнула в восторге Лика.

– О, он еще лучше умеет петь. Если бы вы слышали его «Зимнюю ночку», например. Что это за прелесть! – произнес дрогнувший от волнения голос баронессы Циммерванд, очень любившей пение племянника.

И князь точно услыхал эти слова своей старой тетки; после бурного взрыва аплодисментов начал свою «Зимнюю ночку», сочиненную им самим с неподражаемым мастерством артиста. Это была совсем уже новая, совсем особенная песнь. В ней сказывалась тоскующая мелодия русских степей… Белыми снежными сугробами, поющей вьюгой и метелицей, и темными зимними северными ночами веяло от нее.

Студеный холодок русской зимы точно прошел по залу, насыщенному, наэлектризованному тысячью горячих дыханий…

Точно серебристые колокольчики послышались с их монотонным позвякиванием под дугою… Точно ямщик, понукая пристяжную, пел да пел себе, заливаясь, свою тоскливую и сладкую песнь. Старая баронесса вперила в эстраду взволнованные глаза и шептала:

– Дивно, хорошо, чудесно! Ай да племянник! Ай да молодец!

– Браво! Князь Гарин! Браво! – крикнул кто-то из дальнего конца зала, и снова гром аплодисментов покрыл все.