Джаваховское гнездо

* * *

В семь часов старый, но крепкий, как дуб, Михако в военном расстегнутом казакине подходит к столетней чинаре с подвешенным к ней гонгом и ударяет в него семь раз. Это значит: «Уже утро. Пробуждайтесь все в старом гнезде Джаваха!»

На половине девочек начинается суетня.

Они все спят в просторной комнате, все четверо: Селтонет, Маруся, Гема и Даня. Подле них комната тети Люды. Немного дальше – круглая, несколько мрачная, с выступом на кровлю, горница «друга».

На противоположном конце дома находится спальня мальчиков: Сандро, Селима и Валентина. Они спят здесь под надзором старого дядьки Михако. В доме есть еще кунацкая, столовая, рабочая горница и кухня, есть две комнаты для прислуги: одна для стряпухи Маро, а брат Маро, Аршак, молодой конюх, кучер и садовник Павле помещаются в другой.

Вокруг дома – крытая галерея. Кровля горской сакли, плоская терраса, обнесенная парапетом со всех сторон. Здесь на солнце сушатся дыни, персики, виноградные лозы и розовые лепестки для щербета. А вечером, когда багровое солнце прячется за горами, здесь собираются все обитатели гнезда полюбоваться закатом и горами.

Отсюда виден весь Гори, и его церкви, и мечети, его здания европейского и азиатского образца, с базаром, кривыми улицами и торговым кварталом армян.

Отсюда видна и широкая панорама гор. Синие, туманные, они кажутся полными веянья какой-то далекой могучей сказки, сказки о скованном богатыре Эльбрусе, который, потрясая цепями, приводит в движение моря и сушу.

Сад дает прохладу. В нем растут столетние каштаны, чинары и тополя. Ореховые кусты и розы сплетаются, как братья. О, этот запах медвяный восточных, мистических цветов! Какое сильное впечатление производит он на всех, попадающих сюда!

Даже бывший денщик старого князя, Михако, щуря от ярких лучей свои старые, но еще зоркие глаза, не может не улыбнуться ароматной цветочной ласке. Он улыбается, крестится, сняв древнюю свою казачью папаху, видавшую не один кавказский поход, и еще раз ударяет в гонг:

– Пора, милые, просыпайтесь!

С виду сонная, но очень деятельная Маро подает ключевую воду для мытья – огромный глиняный кувшин, полный студеной влаги.

Первой встает Гема. Пока Маруся еще нежится в постели, она пробирается к Дане, карабкается к ней на кровать и будит ее легким поцелуем.

– Вставай, моя роза, вставай.

Глаза Дани раскрываются.

– Вставай, нынче особый день!

– Почему?

– Разве ты не знаешь?

– Вот дурочка! Болтает с утра. Не дает спать, – ворчит Маруся Хоменко.

Она выглядит презабавной: растрепанная, румяная, с заспанным лицом. Гема улыбается.

– Завтра, цветик, праздник «друга» нашего – день рождения – и все мы кое-что приготовили для нее. Будет парадный обед, а ночью бал. Нынче после занятий, пока «друг» поедет за покупками в город, мы украсим гирляндами весь дом! Ах, как будет весело завтра, солнышко мое, мое счастье! Мальчики станут джигитовать и гости тоже. Потом будут плясать до утра, палить из ружей и жечь цветные огни.

– Бенгальские, – поправляет Маруся, снова высунув из-под одеяла кончик вздернутого носа.

– Все равно, – соглашается Гема. – Я хуже знаю по-русски, чем вы. Не все ли равно, как их называют? Приедут из гор Гуль-Гуль и Керим, а из полка князь Андро.

– Князь Андро? Кто это?

– Ты увидишь, узнаешь потом. Пока скажу тебе: князь Андрей, Андро-орел. Керим еще больший орел, только у него срезаны крылья.

– Ты говоришь загадками, Гема.

– Полно, цветочек. Я говорю, как умею. И как умею люблю тебя, Данечка-джан!

Глаза Гемы, темные, карие, с пушистыми ресницами, загнутыми кверху, – поэма. Что для ее брата Сандро «друг», то для нее, сестры его Гемы, – Даня. Бледная, синеглазая, талантливая Даня, три недели назад потерявшая мать, как бы приросла к сердечку Гемы.

Новый удар гонга прерывает болтовню восторженной девочки. Появляется тетя Люда в своем обычном темном платье, с ниточкой ровного пробора в черных, с проседью, волосах.

– Как? Девочки, вы еще не готовы? А где Селтонет? – спрашивает она, заметив, что постель Селтонет пуста. – Где Селтонет, Маро?

– Не знаю, госпожа. Должно быть, побежала за дикими азалиями в горы. Наверное, выпрыгнула в окно. Дверь заперта.

– Безумная девочка! Нет сладу с ней. Она опоздает на урок. Сейчас приходит мулла. Это его часы.

– Он займется пока с Селимом, тетя Люда. А Селтонет подоспеет как раз. Только бы не узнала «друг»: «другу» нельзя сердиться в такие дни. Не правда ли, тетя?

И личико Гемы принимает молящее выражение.

В восемь часов христианские члены гнезда собираются в часовне. Она построена в углу сада усадьбы в память князя Георгия Джаваха, названного отца тети Люды и «друга». С мусульманами, Селимом и Селтонет, молится приходящий для занятий из соседней мечети мулла.

В часовне сама Люда читает молитвы, хор детей поет, и затем все идут в кунацкую на ранний завтрак. В девять – уроки. Тетя Люда и Нина занимаются с детьми всем, что проходят в средне-учебных заведениях. Нина сама преподает мальчикам математику и латынь. Специально ради этого она прошла то и другое в последние два года. Все дети приблизительно одного возраста, от двенадцати до пятнадцати лет.

Мальчики готовятся в гимназию. Только Селим хочет быть военным. С ним отдельно занимается казачий есаул, князь Андрей Кашидзе. Он же учит одинаково мальчиков и девочек стрельбе и верховой езде. Нина готовит Тему и Марусю в средние классы тифлисского института. Судьба дальнейших занятий Селтонет еще не решена. Трудно запереть в четырех стенах вольную кабардинку.

После двух часов едут в горы верхом. Иногда состязаются в скачках в красивых карталинских низинах.

Кроме Вороного, красавца кабардинского коня, еще дюжина других коней стоит на конюшне.

Нина требует от своих питомцев, мальчиков и девочек – безразлично, сидеть в седле, как в кресле, стрелять без промаха, править и грести на лодке во всякую погоду. Она сама с помощью князя Андрея, Михако и Аршака выучила их этому. Когда Кура бушует и ропщет, она берет свой катер, надежный, как библейский Ноев ковчег, и едет туда, где нужна ее помощь. Случится где пожар – она немедля спешит с помощью. Ее мальчики, Селим, Сандро и Валентин, она сама, Аршак и Павле всегда первые там, где опасность грозит людям.

Дане трудно свыкнуться с новой для нее обстановкой.

Когда первые приступы горя стихли, Нина указала Дане, что надо делать, как учиться и чем заниматься в Джаваховском гнезде.

Даня стала отдельно от других брать уроки у Людмилы Александровны Влассовской. Ей это было тяжело, непривычно. Разве она думала когда-нибудь о систематических уроках в пятнадцать лет? Успех, слава, бродячая жизнь артистки, – вот что наполняло до сих пор ее всю, а теперь… Иногда, забывшись, Даня вспыхивала, бросала перо, книгу.

– Я не хочу и не могу учиться! Я не могу быть как все! Оставьте меня! Я не создана для жизни трудовой пчелы, – срывается с ее губ. – Я не хочу такой жизни. Да мне ее и не надо. Я талантливая и не пропаду и без этого вашего ученья. Я буду артисткой!

– Увы! Бродячей арфисткой ты будешь, дитя мое, но не артисткой, нет, – улыбаясь, отвечает тетя Люда. – Пока ты еще дитя, твои импровизированные песенки дадут тебе успех и удовлетворение. Но когда станешь постарше – они уже не будут интересовать людей. Толпа требует школы от артистки. А школы у тебя нет. И чтобы поступить в консерваторию, даже в музыкальные классы, необходимо образование. Только грамотный человек может войти в этот храм.

Голос тети Люды кроткий и тихий. Веет от него искренностью и участием. Но Даня волнуется, едва слушая его. Нет! Нет! Она не понимает ее. Она не может ее понять. Ах, Боже мой! Никто ее здесь не понимает. Она не как все. Спадут чары! И она покажет, покажет им! И зачем умерла мама? Зачем? Зачем? Из синих глаз падают скупые слезы.

* * *

– Где ты была утром, Селтонет?

Сандро спрашивает это таким же тоном, каким спрашивал бы сам «друг» провинившуюся дикарку.

И черные глаза его строги, почти суровы.