Большая душа
– Никак ты трусишь, Маргарита? – услышав ее последние слова, подоспела к ним Маша Попова. – Да оно, собственно говоря, девочки, и мне самой-то не по себе что-то. И я бы, знаете, охотнее осталась дома. А то дом у них, у Бартемьевых этих, поставлен, говорят, на широкую ногу, по-аристократически. Всякие там церемонии; а я ведь мало в этих церемониях, признаться, смыслю. Еще, не приведи Господь, осрамлю бабусю, и непременно осрамлю, вот увидите. Или растянусь со всею моей медвежьей ловкостью на ровном месте, или уроню что-нибудь и разобью. Уж это как пить дать!
– Ничего, Мишенька, мы тебя поддержим, – успокоила ее подошедшая к девочкам Ася.
Вошла нарядная, в своем сером бархатном платье и белой наколке, Анастасия Арсеньевна и стала торопить детей:
– Готовы? Скорее, скорее, девочки! Соня, а ты не идешь? Мне сказала m-lle Алиса, что у тебя болит голова, и что ты намерена остаться дома? – по заранее решенному уговору с девочкой, как ни в чем не бывало, обратилась к ней Зарина и тотчас же заторопила детей.
– Ну, идем же, идем. Неудобно заставлять себя ждать, детки!
Вдруг взгляд бабуси упал на завитую барашком Зинину голову.
– Господи! Это что за прическа у тебя, Зина? Кто подал тебе мысль обезобразить себя таким образом? Или ты забыла, что я постоянно говорила вам, что простота и естественность красят гораздо больше всяких искусственных украшений? Скорее же пригладь эти ужасные завитки, Зина!
Краснея до ушей, Зина пробормотала:
– Теперь уже поздно перечесываться, бабуся, мы можем опоздать в гости.
– Но я не в праве взять тебя в этом уродливом виде, дитя мое. Скажут: хорошо же следит за своими девочками старуха-Зарина, выводит их в гости какими-то уродами. Осудят прежде всего меня, вашу воспитательницу. Возьми щетку и пригладь, по крайней мере, эти ужасные вихры.
Увы! Зине не оставалось ничего другого, как исполнить приказание Анастасии Арсеньевны.
И вот, наконец, пансионерки тронулись в путь. Дортуар опустел, лишь только последняя пара вышла за дверь. И крепившаяся до этой минуты Соня-Наоборот снова перестала владеть собою.
Теперь, когда никто не видел ее, девочка вдруг бросилась на свою кровать, зарылась лицом в подушки и пролежала так вплоть до ужина, пока оставшаяся с нею m-lle Алиса не пришла звать ее к столу.
* * *– Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогие гостьи. Надо ли говорить, как порадовали вы своим посещением моих сорванцов! Жорж, Саша, встречайте же ваших милых гостей.
Высокий, худощавый, с барской осанкой Виктор Петрович Бартемьев, стоя подле кресла-самоката, в котором сидела болезненного вида дама, радушно приветствовал Анастасию Арсеньевну и ее пансионерок.
Одетые в коричневые форменные платья и белые передники, девочки мало подходили к окружающей их роскошной обстановке.
Скромно подходила каждая из них к креслу-коляске хозяйки и низко приседала перед четой Бартемьевых. Те же радушно пожимали руки своим юным гостям, пока представлявшая девочек бабуся называла каждую из них по имени.
А из-за кресла-самоката Анны Вадимовны Бартемьевой и из-за спины ее мужа бойко выглядывала лукавая, смеющаяся физиономия Жоржа, то и дело подталкивавшего стоящего с ним рядом старшего брата.
Вдруг эта сияющая рожица омрачилась.
– А Сони-Наоборот-то как раз и нет, – успел он шепнуть Саше.
Флегматичный толстячок пожал плечами.
– Ну нет, так и нет. А не пришла – насильно на аркане не притащишь.
– Мы не будем мешать детям знакомиться. Не правда ли? Пройдем в мой будуар, – любезно предложила хозяйка дома Анастасии Арсеньевне и тотчас же покатила свое кресло по гостиной.
– Бедняжечка! Какая молодая и лишена возможности двигаться! – шепнула Рита, прижимаясь к Марине Райской.
– Только не вздумай еще разрюмиться. Этого только недоставало! – прошипела, наклоняясь к ее уху, Зина и, выждав минуту, когда старшие покинули гостиную, развязно подошла к Саше и произнесла на французском языке длиннейшее и витиеватое поздравление, которое она приготовила, по-видимому, еще заранее дома.
– Я счастлива, что могу поздравить вас с днем вашего ангела; примите мои самые искренние пожелания. Я думаю, вам не надо перечислять их, так как мы с вами люди одного круга.
– Стойте! Стойте! Да ведь новорожденный-то я, а не он, – прервал речь девочки Жорж.
– Так, значит, вы и есть monsieur Жорж? – протянула нимало не сконфуженная Зина, в то время как Дося разразилась своим звонким смехом, не будучи в силах удержаться.
Зина, ворча что-то по поводу беспричинного смеха Доси, отступила, очень недовольная неудачей, а Жорж живо подбежал к смеющейся Досе.
– А где же ваша подруга? Где эта девочка, которая так мастерски умеет свистеть? – незаметно спросил он ее, в то время как Саша обратился к остальным пансионеркам.
– Не угодно ли взглянуть на наш сад? Или, быть может, вы желаете пройти прямо к кроликам? А то покачаемся на качелях до обеда или побегаем на pas de geans?
Разумеется, все эти предложения сразу были приняты. И девочки побежали следом за молодым хозяином в сад. По дороге Дося сообщила Жоржу о том, что Соня-Наоборот неожиданно прихворнула, что у нее заболела голова, и что ей пришлось остаться дома.
– Вот уж не думал, что ваша Соня-Наоборот такая неженка! Остаться дома из-за какой-то головной боли! – чуть-чуть надул губы Жорж.
«Если бы он знал только истинную причину Сониного отсутствия», – подумала Дося, но, исполняя свое обещание Соне-Наоборот, не обмолвилась об этой истинной причине ни словом.
А тем временем пансионерки, восхищавшиеся до этого роскошною обстановкой «розовой дачи», теперь восхищалась и чудесным бартемьевским садом.
Несмотря на середину осени, этот сад был прекрасен, убранный багряно-пурпурно-червонными красками октября.
– Совсем как сад при королевском замке, – шепнула Дося Асе Зариной. – Эти маленькие гроты, эти мостики через канавы. Эти беседки! И белые статуи на каждом шагу. Ну разве это не царство! – шептала восхищенная девочка.
– А вот и наши друзья! – весело крикнул Жорж, подбегая к хорошенькому, сделанному в виде деревенской избы домику, стоявшему посреди лужайки. – Здесь живут ручные кролики. Сейчас они выбегут к вам. Я их позову. – И мальчик свистнул несколько раз подряд. В тот же миг из маленькой избушки показался белый ушастый кролик. За ним другой, третий, четвертый. Мягкие, похожие на крупные комки снега, зверьки проворно выскакивали один за другим на лужайку, не смущаясь присутствием людей.
– Какая прелесть! – восторгались девочки, лаская ручных животных.
– Они вам нравятся? – улыбаясь, спросил Жоржик Досю.
– Ужасно, – вырвалось у той, – и мне досадно, что Соня-Наоборот не может полюбоваться этими чудесными зверушками.
– А вы думаете, что и ей они понравились бы?
– Ну, понятно.
– Хорошо, так и запишем: Дося и Соня-Наоборот очень одобряют кроликов. А теперь не хотите ли прокатиться в лодке или побегать на гигантских шагах? Ведь через какой-нибудь месяц придет зима; пруд замерзнет, а качели снимутся. Так надо пока что пользоваться и тем, и другим, – обратился Жорж ко всем девочкам. – Саша, – сказал он брату, – ты сядешь на «Стрелу» с Алексеем Федоровичем и возьмете с собой еще четверых девочек, а мы с остальными пятью устроимся на «Лебеде».
– Только уговор: не шалить в лодке, Жорж. – предупредил своего младшего воспитанника подоспевший к ним студент-гувернер.
– Ладно, я буду осторожен. А ну-ка, девицы, кто скорее добежит до берега! Раз, два, три, – скомандовал он, и первый припустился впереди девочек.
Посреди пруда высился крошечный островок, с белой беседкой, отраженной в воде. У миниатюрной пристани были привязаны две нарядные лодки. На одной из них значилось по борту «Стрела», на другой – «Лебедь».
– Что же, плывем? – предложил Жорж и стал отвязывать изящное маленькое судно. Девочки столпились вокруг него.
– Не понимаю удовольствия кататься в лодке в октябре – холодно и сыро, простудиться можно, – цедила сквозь зубы, заметно ломаясь, Зина. – Нет, вы как хотите, а я предпочитаю посидеть на берегу.
– Эге! Да они, кажется, трусить изволят попросту? – усмехаясь, осведомился у других девочек Жорж, в то время как копошившийся в другой лодке Саша Бартемьев, помня свои обязанности молодого хозяина, поспешил сказать:
– Прекрасно – останемся с вами на пристани или, если желаете, пройдем к качелям.
– Мерси. Я не любительница качаться и не понимаю в этом тоже никакого удовольствия, – жеманничала Зина. – Эмилия, – обратилась она к своей верной подруге и наперснице, – а ты разве не побудешь со мной?
– Конечно, Зиночка, конечно, я останусь с тобою на берегу, – протянула Миля, тогда как самой ей до безумия хотелось кататься с остальными детьми.
Пока разделившаяся таким образом компания наслаждалась катаньем, весело перекликаясь и перегоняя друг друга, Зина, сидя на скамейке у берега, завела скучнейший разговор с Сашей, стараясь блеснуть перед «молодым аристократом», как она мысленно окрестила его, и своим происхождением, и средою, и несуществующими богатствами ее родителей.
– Собственно говоря, мне совсем не место здесь, в этом пансионе, и мой пап* хотел определить меня в Смольный, где воспитываются только дети высшего круга. Но, – тянула она, – моя maman нашла, что Смольный находится слишком далеко от нашего дома, да и, кроме того, оттуда не отпускают воспитанниц в отпуск на праздники. Между прочим, у меня там есть много подруг среди смолянок: например, княжна Замятина, графиня Нирод, баронесса Штокфиш и еще другие барышни из лучших аристократических семейств. Я перезнакомилась с ними на даче в Петергофе, где мы жили два последние лета.
«Господи! Вот-то скучнейшая хвастунья! Уж скорее бы вернулись Алексей Федорович с Жоржем, избавили бы меня хотя от этой милой компании», – искренне томился Саша, тоскливо поглядывая на пруд, откуда то и дело доносились веселые крики и смех.
– А они не утонут? – неожиданно спросила Зина.
– Да тут курица не утонет, – усмехнулся Саша.
– Что же вы мне этого раньше не сказали? Тогда бы и я поехала, пожалуй, с ними.
Но Саша уже не слушал ее.
– Наконец-то! – весело встретил он причалившие к берегу лодки. – Замерзли, кажется?
– Ничего, мы живо разогреемся. Бежим, девочки, на гигантские шаги, – предложил Жорж. – Это, я вам доложу, самое испытанное средство, чтобы согреться.
И в один миг четыре лямки были заняты желающими. Ася, Дося и сестрички Павлиновы завертелись вокруг столба, высоко взлетая на воздух.
– Кого заносить? Кого заносить? – предлагали им свои услуги хозяева.
– А вы не хотите попробовать? – предложил Саша Бартемьев Рите, ни на шаг не отходившей от Марины Райской и только восхищенно поглядывавшей на все своими разгоравшимися, как звездочки, глазенками.
– Ой, нет! Я боюсь, не надо, – испугалась девочка.
– А я хоть не умею, а попробовала бы охотно побегать! – прогудела Маша Попова.
– Так за чем же дело стало? Я возьму вас на буксир за лямку, и мы побежим вместе. Хотите? – живо предложил Саша.
– Ну, понятно, хочу. Давайте…
Новая смена забегала вокруг столба. Саша с Машей Поповой на буксире, Жорж и Дося.
Уморительно было смотреть на забавные прыжки, которые делала с присущей ей медвежьей ловкостью Маша, стараясь облегчить труд тащившему ее на буксире Саше, и очень скоро и сама Маша, и ее помощник барахтались на песке у подножия столба.
– Этого надо было, в сущности, ожидать: первый блин комом. А все-таки и я побегала, по крайней мере, на гигантках, – со своим философским спокойствием заявила Маша под общий взрыв веселого смеха.
Звук гонга, раздавшийся по всему саду, заставил компанию встрепенуться.
– Нас зовут обедать, mesdames et moncieurs! – торжественно возвестил Алексей Федорович, пропуская вперед пансионерок.
В освещенной огромной люстрой столовой, с массивным буфетом, уставленным серебром, с нарядно и богато сервированным столом, старшие уже ожидали молодую компанию.
Анна Вадимовна, кресло которой пожилой лакей подкатил к ее хозяйскому месту на конце стола, встретила детей ласковой улыбкой.
– Ну что, познакомились с моими мальчиками? Не скучали? – обратилась она к пансионеркам, и ее тонкая, унизанная кольцами рука легла на белокурую головку ближе всех стоявшей к ней Доси.
«Вот кто похож на добрую волшебницу!» – вихрем пронеслось в тот же миг в голове девочки, и она с восторгом взглянула в бледное, усталое, но исполненное необычайной доброты лицо Бартемьевой.
– Вам, кажется, понравилась наша мамочка? – осведомился тихо у девочки Жорж, перехвативший восторженный взгляд Доси, устремленный ею на хозяйку дома, пока детей рассаживали вокруг стола.
– Ужасно нравится. Она похожа на добрую и прекрасную волшебницу. И как это грустно, что ваша милая мама не может ходить! – сочувственно вырвалось у девочки. – А может быть, она и поправится впоследствии?
– Увы! Вряд ли, наша мамулечка никогда уже не покинет своего кресла. Она больна неизлечимо. Так говорят, по крайней мере, все лучшие доктора, которые перебывали у нас. Да, нелегко ей, нашей бедняжке! Правда, пап* всячески старается облегчить ее участь. У мамочки имеются все лучшие книги в библиотеке, она выписывает все интересные здешние и заграничные журналы. Кроме того, пап* приглашает раза два в год хороших музыкантов играть на наших вечерах, так как мамочка больше всего в мире после нас, пап* и детей, любит музыку.
– Ах, и я тоже люблю ее, и Веня тоже любит! – вырвалось у Доси.
– Кто это Веня? – заинтересовался Жорж.
– Веня? Это маленький горбун; мой друг детства. Я его очень люблю, он такой славный, сердечный мальчик.
– Очень добрый, – подтвердила Ася, прислушивавшаяся к этой беседе.
Девочки сидели по обе стороны Жоржа, на детском конце стола, где председательствовал Алексей Федорович. Вдали от старших они чувствовали себя свободнее и теперь старались познакомить мальчика с личностью Вени.
– Он горбун, но особенный горбун, – рассказывали они, – и если бы вы знали, как мужественно и терпеливо он переносит свое убожество! Ведь горбатых все считают злюками, а наш Веня – что ангел доброты. Даже Юра – и тот говорит, что в жизни не встречал такого мальчика.
– А кто это Юра? – снова полюбопытствовал Жорж.
– Юра – это Юрий Львович. Неужели вы не знаете Юрия Львовича? Господи, да он такой музыкант, такой, что другого такого в целом мире не сыщешь, – горячо, по своему обыкновенно, проговорила Дося.
– Ну, уж не в целом мире, положим, ты преувеличиваешь; к тому же ведь он еще и учится, – улыбнулась Ася, а у самой глаза так и вспыхнули счастливыми огоньками, и она благодарным взглядом окинула подругу.
– Музыкант, вы говорите? Скрипач? А мамочка как раз так любит скрипку! Надо непременно сказать пап*, чтобы он пригласил вашего брата участвовать у нас в очередном концерте под Рождество. И вашего Веню хваленого мне очень хотелось бы видеть.
– Приходите к нам и увидите.
– Приду непременно. А вы далеко живете?
– На Васильевском острове. – И Дося сказала ему их адрес.
– Батюшки, как далеко! Почти что на том свете. А я все же приду. И Сашу притащу, и Алексея Федоровича. Можно? Уж очень мне на вашего чудо-горбунка поглядеть хочется.
– Ах, понятно, можно, очень рады будем. А в это время на противоположном конце стола шел разговор совсем иного рода.
– Зизя, послушай-ка, скажи, на милость, как ты во всех аристократических кушаньях толк знаешь? Ей-Богу, в первый раз подобный фрукт вижу, – с искренним ужасом, косясь на блюдо с артишоками, гудела шепотом Маша Попова.
– Попова, вы положительно невозможны, – тоже шепотом возмущалась Баранович. – Сколько в вас еще некультурности осталось. Ну, точно вот сейчас из деревни. Неужели вам никогда не приходилось бывать в хороших домах? Ну как можно не уметь есть артишоки?
– Ну, о культурности помолчи лучше, сама видела, как твоя собственная хваленая Миля рыбу с ножа ела.
– Неправда! Вы лжете, Попова, – возмутилась Зизи, в то время как глаза самой Мили смущенно забегали по сторонам.
– Господи, что за тарелки такие, насквозь их, кажется, видно, мудрено ли разбить, – охала снова Маша Попова.
– А ты не будь Мишенькой Косолапым, вот и не разобьешь, – поучала Зина.
– Хорошо тебе говорить, когда… Ай! Ай! – Маше Поповой так и не довелось договорить начатой мысли.
И ведь надо было сорваться руке и выронить нож прямо на край этой тонкой воздушной тарелки.
«Господи, так я и знала!» – с искренним отчаянием пронеслось в голове девочки при виде отбитого куска фарфора, упавшего тут же, подле ее прибора, и она, чуть не плача, смотрела испуганными глазами на причиненный ею изъян.
Смотрела на нее с дальнего конца стола и бабуся и только укоризненно качала головой.
– Ты удивительно неловкая девочка, Маша; извинись же перед хозяевами, по крайней мере, – произнесла Зарина, сразу разобрав, в чем дело.
– О, это такой вздор, что о нем и говорить не стоит! – поспешила успокоить и смущенную бабусю, и красную, как кумач, Машу хозяйка дома. – Не волнуйтесь же, дитя мое, – светло улыбнулась она растерянной Маше, – это даже хорошо отчасти: счастье нашему новорожденному принесет.
– Удивительное счастье – бить чужую посуду! Ваша maman слишком снисходительна и добра, – говорила между тем своему соседу, Саше Бартемьеву, Зина, – просто ее нельзя выводить в порядочное общество, эту косолапую, невозможную Машу. Совсем она невоспитанная девочка.
– А по-моему, это не невоспитанность, а просто случайность, со всяким это произойти может, – покачал головой тот. – И как можно говорить о невоспитанности кого-либо из ваших пансионерок, когда вас воспитывает ваша бабуся? А она всеми признанная чудесная воспитательница, как говорит наша мамочка.
– Молодец Саша! Срезал-таки эту напыщенную индюшку, – давясь от смеха и бойко поглядывая на Зизи, шепнул своим соседкам Жорж, – По правде сказать, не очень-то мне нравится ваша «аристократка». То ли дело Соня-Наоборот, да и вы обе, вот таких я понимаю! Кстати, что-то она поделывает, бедняжка Соня? Выпьем-ка за ее здоровье.
– За здоровье моей Сони? С восторгом! И просиявшая Дося первая протянула свою рюмку и чокнулась с Жоржем. Ее примеру последовала Ася.
* * *– А я все-таки приготовил маленький сюрприз вашей Соне. Только вы ни за что не отгадаете – что. При прощанье я вам передам его. Вы увидите, какое удовольствие он ей доставит.
Жоржик так и кипел, так и искрился оживлением, и его соседки не отставали от него.
Теперь и Маша Попова, успокоившаяся немного, примкнула к этой веселой тройке, и ее забавный басок зазвучал на этом оживленном конце стола.
А в то же время воспитатель мальчиков, Алексей Федорович, старался оживить и развлечь сидевших по соседству с ним Марину Райскую и Риту, скромно молчавших во все время обеда. Но все темы, испробованные им для разговора, не принесли решительно никакого успеха. И Мара, и Рита ограничивались лишь односложными ответами на все предлагаемые им вопросы.
– Вы что это? Марочку мою разговорить, кажется, хотите? – поглядывая в их сторону, спросила через стол студента Анастасия Арсеньевна. – Ну, в таком случае, советую вам поговорить с нею о Сибири… Живо встрепенется наша неулыба-царевна. Она у нас сибирячка и так Сибирь любит, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
– Так вы из Сибири, барышня? Да ведь и я также оттуда, – вырвалось радостно у студента. – Вы из какой губернии будете?
– Из Тобольской. Из-под самого Тобольска, – встрепенулась Мара.
– Представьте, да ведь и я же почти что оттуда. Мой отец учительствует там в пригородной слободе. Земляки, стало быть, мы с вами.
– Стало быть, земляки, – улыбнулась Мара. – Вот уж где не думала земляка встретить! – искренне и просто сказала она.
Бабуся была права. Беседа о милой родине преобразила Мару. Теперь она уже не сидела далекая и апатичная, как несколько минут тому назад. Ее серые глаза искрились, пока она забрасывала студента вопросами.
Алексей Федорович едва успевал рассказывать про их родной город девочке, откуда сам он вернулся несколько месяцев назад.
Обед кончился, и хозяева пригласили гостей в гостиную. Анна Вадимовна подкатила кресло к роялю. Большая любительница музыки, она и сама была прекрасной музыкантшей. И гости почувствовали это сразу, лишь только ее худенькие пальцы коснулись клавиш. То радостные, нежные, то грустные звуки наполнили нарядный салон.
Зайдя за рояль, Дося смотрела на музыкантшу, боясь пропустить единую нотку, единый звук.
– Тебе, как видно, нравится моя музыка, девочка? – неожиданно обратилась к ней Бартемьева, встречаясь с восторженным взглядом, устремленным на нее.
– О, Господи, как вы можете спрашивать! Дивно, дивно хорошо! – вырвалось с непосредственным восторгом у той. – Только сказочные феи могут так дивно играть! – докончила она с присущей ей наивной горячностью, заставив невольно улыбнуться Анну Вадимовну ее словам.
«Сама-то ты прелестная маленькая фея, – пронеслось в мозгу Бартемьевой. – И главная прелесть твоя в том, что вряд ли ты сознаешь сама, как ты мила». – И тут же прибавила вслух, со своей милой ласковой улыбкой:
– Ты мне очень нравишься, девочка, и я была бы рада, если бы ты смотрела на меня как на своего старого друга. Надеюсь, мы видимся не в последний раз. Приходи к нам почаще, и если бы тебе когда-нибудь понадобилась помощь настоящего испытанного друга, обещай прежде всего обратиться за нею ко мне. Ко мне, а не к кому-нибудь другому. Обещаешь, девочка?
– Обещаю, – чуть слышно произнесли детские губы.
Возвращались домой пансионерки поздно вечером. Алексей Федорович с Сашей и Жоржем провожали Анастасию Арсеньевну и девочек с фонарями до самых ворот пансиона.
Жорж шагал подле Доси и Аси, держа под мышкой какую-то круглую корзинку с крышкой и всю дорогу болтал с ними без умолку. Но на вопросы девочек, что у него в корзинке, Жоржик только отшучивался и махал рукой.
На прощанье он сунул таинственную корзинку в руки Досе и наскоро шепнул ей:
– Это от меня Соне-Наоборот маленький гостинец.
* * *Дося первая бросилась к подруге, которая уже успела улечься на ночь, но Соня едва взглянула на нее.
– Ты еще не спишь, Сонечка?
– Небось, веселились там без меня и позабыли, что Соня-Наоборот на свете существует, – буркнула она обиженным тоном.
– Ах, нет, неправда вовсе, и если бы ты знала только, как жалели о твоем отсутствии.
– Надеюсь, что ты-то хоть держала язык за зубами и не разъяснила истинной причины моего отсутствия, – проворчала Соня.
– Ну, конечно, он страшно жалел тебя.
– Терпеть не могу, когда меня жалеют. А это что у тебя в руках за лукошко такое?
Взгляд Сони-Наоборот упал на корзинку.
– Это Жорж, очевидно, посылает тебе лакомства со своего праздника, – поторопилась ответить Дося, ставя корзинку на постель.
Глаза Сони сразу загорелись любопытством.
– Гостинец, мне? Очень мне это нужно! А впрочем, занятно поглядеть.
Пока Соня-Наоборот развязывала корзинку, пансионерки успели обступить ее тесным кругом.
– Это, по-видимому, фрукты! – загадывала Надя Павлинова, неравнодушная к десерту.
– А по-моему, торт и конфеты, – вторила ей ее сестра, Люба, тоже порядочная сластена.
– Может быть, весь парадный именинный обед для Сони, не имевшей возможности пообедать в гостях; от этого милейшего Жоржа всего можно ожидать, – сыронизировала Зина.
– Ай, девочки, смотрите! Там что-то шевелится в корзинке…
И Рита испуганно отпрянула назад.
– Вздор! Разве фрукты и конфеты могут шевелиться? Вот глупенькая.
– Т-с… девочки… Т-с… глядите! – Крышка упала в этот миг с корзинки, и два чудесных, снежно-белых, ушастых, красноглазых зверька весело запрыгали по Сониной кровати.
– Кролики! Душки вы мои! Расчудесные вы зверушки! Господи, да неужели же это мне они присланы? – сама не своя от счастья запрыгала, хлопая в ладоши, Соня.
– Ну, конечно, тебе, смотри, и записка.
И Марина Райская вынула небольшой клочок бумаги, на котором было написано всего три строки, но такими каракулями, что их можно было смело принять за китайскую грамоту.
«Милой Соне-Наоборот, маленькая радость и утешение за печально проведенный день».
– Ах, какой он милый, этот Жоржик! Вспомнил-таки обо мне, знал, чем порадовать и утешить. Ну, я их так я назову милых зверушек: одного – Радостью, другого – Утешением. А спать они будут у меня под кроватью, – решила Соня.
– Только позволит ли бабушка держать здесь этих милых зверьков? – усомнился кто-то из пансионерок.
– Да и Муму с Доди, пожалуй, чего доброго, их обидеть могут.
– Правда. Что же ты, Соня, делать будешь? – Тут девочки заговорили все сразу, суетясь и горячась ужасно. Судьба Сониных кроликов одинаково, по-видимому, затронула их всех.
– Стойте, у меня идея, – вдруг подняла голос Ася.
