Труп выгоревших воспоминаний

– Поверхностным взглядом пробежал пару строк.

Теперь понятно отсутствие привычно выделенных желтым маркером предложений.

– Француа зря израсходовал краску принтера.

– Почему же?

–В этот раз он только и делал акцент на местах, где родились, проживая большую часть своей жизни до переезда в Париж, девушки.

– А тебе этого мало?

– Мало. Я знаю недостающие названия провинций, но не имею представления о станциях метро или улицах. Эта информация практически ничего мне не дала.

– Но ты нашла недостающую окружность, не так ли?

–Я нашла нечто большее, чем просто недостающую окружность.

– Вот как? Просвети меня.

Я замолчала. Людовик Шеннер не верил с самого начала в мою версию. С чего бы вдруг он так резко захотел услышать ее сейчас? Я всмотрелась в глаза напарника. В них присутствовал не интерес, а самая настоящая насмешка. Надзиратель с первых дней обучения на его базе научил меня и других воспитанниц распознавать истинные мотивы в поставленных вопросах собеседника. Что ж, если Людовик думает, что я настолько глупа, что выложу ему все до единой мысли о деле, он глубоко ошибается. Я и так дала ему неплохие наводки, предоставив наброски нарисованных вчера в кафе карт. Да и вообще, я отстранена от этого дела. В таких моментах весь мозговой штурм ложиться полностью на светлую голову Людовика.

– А мы разве не опаздываем? – Прошипела я вопрос, склонившись над его ухом, старательно игнорируя негодующий взгляд напарника.

Я не умею лгать, но люблю недоговаривать. И как же я радуюсь в подобных моментах, ведь недоговариваю я довольно часто, старательно избегая любую информацию, готовую просочится в головы любознательных коллег Могильного Памятника. Людовик Шеннер распознает ложь на раз – два. Я не раз наблюдала за его допросами с подозреваемыми преступниками, которые пытались сначала лгать, но, когда они понимали, что с напарником этот фокус не пройдет, выкладывали всю правду подчистую. Если же я выложу всю правду о своей прошлой жизни, я сломаюсь. Мне это необходимо, я готова поплакать и кому – то высказаться, но не сейчас. Не тогда, когда я близка к последнему и непредсказуемому воссоединению с надзирателем. При каждом его взгляде я должна быть сильной. Черт возьми, я обязана справиться и не расклеятся.

– Я опаздываю, – подтвердил Людовик. Увидев на моем лице замешательство, пояснил. – Ты ждешь снаружи и пытаешься не влезть в неприятности.

– Почему я не могу войти с тобой?

– Полиция ждет одного сотрудника Могильного Памятника. А не двоих. К тому же, насколько мне известно офицер полиции Рене Ламонтань и его помощница подполковник Вероник Патель ждут в гости Людовика Шеннера. Представь как они удивляться, если увидят вместе с ним юною особу Яну Лаврецкую, которая вчера самолично подписала договор у Олега Варновски о собственном отстранении от нашего невеселого дела. После встречи с нами, Рене Ламонтань как один из немногих друзей Варновски – старшего, позвонит к нам в офис Могильного Памятника и доложит Олегу Варновски о твоем визите вместе со мной. Как думаешь, кому в таком исходе событий сделают выговор, а кому попросят подписать заявление об увольнении по собственному желанию?

– Все упирается в… – Я замолчала, понимая что высказала свое недовольство вслух.

– В Варновски – старшего. – Договорил за меня Людовик. – Да, Яна. Пора бы тебе уже принять этот неоспоримый факт к сведению. – Людовик осторожно обогнул меня, поднялся на ступеньки, но остановившись в нескольких сантиметрах от двери, повернулся ко мне. – Я ненадолго. Когда я вернусь, ты обязана стоять на том же месте, где я тебя оставил до своего ухода.

– Я не твоя обучаемая собака, Людовик. – Негодующе зашипела я.

– Ты хуже обучаемой собаки, Яна. Но даже собака, услышав команду, остается на месте и дожидается хозяина, ты же попадаешь в неприятности.

– Исчезни, будь добр. – Я злобно посмотрела на напарника.

– Ты будешь здесь. Точка, граничащая с восклицательным знаком. – Людовик продолжал выводить меня из себя.

– Сгинь.

– Яна.

– Я буду здесь. – Процедила я сквозь зубы, и немного погодя, пока напарника не успел скрыться за дверью, добавила. – В пределах видимости.

Людовик скрылся за дверью. Я не знала: услышал он мои последние слова или нет, но мне было уже все равно. Напарник с первых дней проявлял ко мне негатив. Подкалывания и сарказм –наши методы выживания в совместном обществе во время рабочих дней. Мне нравилась моя работа, и я не планировала ее терять в ближайшие два года своей учебы.

Я огляделась. Перед моим взором выросли небольшие четырехэтажные дома, покрытые коричневой краской. Краску на домах давно не обновляли. Это упущение придавало улице ее истинную старину.

Дома по обеим сторонам улицы соединялись между собой, тянулись нескончаемой змейкой. На окнах квартир стояли ставни, заслоняющие жилое помещение от солнечных лучей. Мало кто из жильцов решился открыть ставни, давая возможность свету проникнуть в темную комнату, а ветру позволить проветрить помещение и ненадолго задержаться, словно остановится в гостях, прежде чем он продолжит свой долгий путь. По правую руку от меня, словно сговорившись, не оказалось балконов. Зато по левой стороне их было хоть отбавляй. На всех балконах красовались горшки с цветками. На каждом было не меньше двух цветов. Я не удивилась. Ведь французы, в отличие от привычной для меня московской атмосферы, любят цветы. Чем больше горшков стоит на подоконнике или на балконе, тем лучше. Исключения бывали, но крайне редко. Даже в Париже и то можно было заметить цветы и вдохнуть их свежий аромат. Цветы расположились не только на балконах. Они сопровождали входы в подъезды. Некоторые растения успели расцвести, показывая прохожим свои первые бутоны. Розовые и красные цветы предавали зеленым листьям растений недостающий контраст, помогая сознанию не потерятьс1я в спокойствии мирной жизни улицы.

На таких старых улицах редко встретишь одинокую скамейку, приглашающую уставшего спутника присесть и отдохнуть от долгой дороги или сложного рабочего дня. Скамейку легко заменяют небольшие ступени, временами появляющиеся на горизонте, позволяя своему хозяину попасть домой.

По собственному опыту я знала, что Людовик освободиться не скоро. Сначала ему предстоял неприятный разговор с начальником полиции о выяснении всех деталей произошедшего убийства. Потом Людовик вместе с подполковником или тем же начальником отправиться в местный морг, где временно нашло свое предпоследние пристанище мертвое тело. Ему нельзя просто упаковать тело в пакет и вернутся со мной в аэропорт. Он, перед уходом, должен будет выслушать от патологоанатома его версию, которая просветит напарника всеми подробностями зловещего убийства, и, подписав документ о заборе трупа, лишь потом выйти на улицу. На все действия уходит практически час или два.

Я не старалась привлекать к себе внимание во время занятости своего напарника. На улице, где находился полицейский участок, народа появлялось мало, но, даже от такой мизерной численности людей, от меня не ускользали мимолетно появляющиеся удивление на лицах прохожих.

Я сделала один шаг к ближайшей к полицейскому участку скамейке. Чужие руки обхватили мою талию, не давая мне сделать еще одного шага. Мое тело напряглось. Я мельком посмотрела на свою талию. Руки были мужские. И в этом обхвате в мое сознание прокралось знакомое, давно забытое чувство, заставляющее мой организм похолодеть внутри. Я сделала тихий вдох, заглушая дрожание моего тела.

– Здравствуй, Яна.

Голос, такой родной и в то же время чужой. В любой другой ситуации я бы взвизгнула от радости, повернулась к собеседнику и обняла бы его с радостной улыбкой на лице. Но я уже не та доверчивая девочка, которой была когда – то. Я уже не та, которой была до момента своего рабства. Я другая. И он тоже другой. Все еще родной, по крови близкий мне человек.

– Здравствуй, Александр.

Я не спешила поворачиваться и встречаться своим взглядом с моим родным братом. Я не хотела задавать ему несущие вопросы. Я не могла поверить, что мой родной и единственный брат специально выждал момент, когда Людовик Шеннер скроется в паутине коридоров полицейского участка и лишь затем даст о себе знать.

– Как поживаешь? Нравиться ли тебе жить вдали от родного дома? Нашла ли ты долгожданный покой? – Шептал мне вопросы на ухо Александр, разговаривая со мной на русском языке.

– Бесполезно. Она не ответит тебе ни на один вопрос.

Из глубины улицы вышел молодой человек. Я вжалась, облокотившись на своего брата. Он изменился: стал стройным, накачал торс, похоже, выбросил весь свой старый гардероб, состоящий из безвкусной одежды. Юноша, смотрел на меня заинтересовано, останавливаясь на некоторых интимных, хорошо известных ему местах, заставляя меня внутри жаться еще сильнее и утопать под пристальным взглядом его карих глаз.

– Я же прав. Согласись со мной, Яна.

Его мягкий голос не утратил надо мной власть. Он говорил тихо, почти чарующе. Я смотрела прямо на него. Я надеялась, что Александр не слышал о моей наркотической зависимости, к которой подвергались большинство воспитанниц надзирателя. Я молилась, чтобы меня не заставили принять героин снова.

– Ты удивляешь меня с каждой нашей встречи, Яна. – Андрей улыбнулся, скрестив руки на груди, приблизился ко мне, сокращая разделяющее нас расстояние на несколько шагов. – Мой отец подсказал мне где тебя искать, но, когда я пришел в твои апартаменты, они оказались пусты. Пришлось прибегнуть к хитрости и запросить у моего отца доступ к телефону Могильного Памятника.

– У Михаила много шпионов по всему миру. – Александр усмехнулся, впуская в мое ухо сгусток теплого воздуха. – Я удивлен, что ты не приметила слежку.

Я попыталась вырваться из объятий своего брата. Тщетно. Он держал меня достаточно крепко. Поняв, что помощи от Людовика ждать еще долго, а разговаривать со своим бывшим братом, действующим по указке надзирателя, и родным братом мне не очень хотелось. Однако я не могла оставаться в стороне и молчать, сверля обоих яростными глазами. Рано или поздно меня заставят говорить. Им все равно: буду ли я находиться под наркотическим средством или нет. Я не горела желанием вновь вкушать аромат героина.

– Отпусти меня. – Процедила я сквозь зубы.

Александр Лаврецкий посмотрел на Андрея. Бывший парень слегка кивнул моему брату, давая разрешения исполнить мою просьбу. Щенок. Он прекрасно знал: бег не мой конек, я не смогу далеко убежать, не зная город, как свои пять пальцев.

– Каковы инструкции Михаил дал тебе относительно меня на этот раз? – Сплюнула я слюну на асфальт, показывая жестом все свое отвращение к надзирателю.

– Яна, держи свои эмоции под контролем. – Издевательским тоном поддел меня Андрей. – Вспомни третий урок, пройденный у моего отца. Кажется, тебе его зачли как отлично.

Как на зло, я помнила каждый урок, сданный мною не только на отлично, но и на другие оценки. Контроль эмоций – самый сложный из всех уроков. Каждая девушка, дошедшая до состояния половой зрелости и пролившая первую кровь своих критических дней, подвергалась ужасным пыткам. Испытуемую, именно так надзиратель называл свою послушницу во время испытания, привязывали веревками к кровати, раздевали ее догола и пытали. Пытки извращенца. Вот как можно было назвать второй вариант названия третьего урока. Надзиратель смотрел над муками своей воспитанницы. Девушка кричала, просила о помощи и пощаде, вырывалась из стиснутых ее рук и ног пут как только могла. Но ее не выпускали, пытки прекращались после полного отключения сознания связанной. Стоило девушке открыть глаза, как пытки вступали вновь в свою силу, заставляя ее кричать еще больше. Были моменты, когда над испытуемой глумились, входя в нее своим половым членом. Естественно, все это делалось с дозволения надзирателя и то при том, что девушка не являлась девственницей.

Я прошла испытания за два дня. Андрей ругался над моим телом, никого постороннего ко мне не подпуская. Его руки, держащие плетку, били меня с двойной силой. Я не кричала, лишь лежала, стиснув губы зубами, и невидящим взглядом смотрела в потолок. Получив отлично, зачтя мои безмолвные старания как похвалу, меня развязали, отпустили и позволили освежиться под горячей водой. Смыв с себя унижение, текущие с меня нескончаемым потоком, я провалилась в долгий сон. Из тридцати девушек, проходящие это испытание, выжили все кроме двоих. Они не справились с нанесенной обидой. Я помнила, как на день после окончания урока у всего потока, надзиратель вместе с Андреем грузили в небольшую ритуальную машину два коричневых гроба, закрытые крышкой. Об умерших не вспоминали. Многие, включая меня, боялись молиться или же просто называть их по имени. Некоторые неосознанные действия могли привести к злости надзирателя.