Любовь и ненависть в Корнеллском университете

Мне стоило невероятных усилий сдержать свой гнев. Мне хотелось встать и надавать ему пощечин.

– Еще один красный идиот. Такой же как твои друзья, которые его обожают. Ты пойми Набоков – это мировой бренд. Это написанные серьезными композиторами оперы и балеты. Это культура ночных клубов по всему миру. Это две экранизации с мировыми звездами. Да, да твой любимый Хоффман должен был играть Гумберта. Неужели ты лучше Хоффмана? Это самые вершины Голливуда. Это продажи по всему миру. Какая к черту разница, о чем эта чертова книга? Неужели так трудно понять очевидные вещи? Это и есть настоящий реализм, а не ваши бредни о поисках истинной любви. Всякая любовь прекрасна! Ты ведь признаешь только научное мышление? Неужели ты незнакома с современной наукой? С Дарвином? С Фрейдом? Неужели ты не знаешь, что животные инстинкты движут человеком?

– Остановись, Андре. Твоей следующей фразой будет «всякая ненависть прекрасна!» Именно это следует из теории Дарвина, с которой я в общем неплохо знакома. Ты немного себе противоречишь, не находишь? Ты бы определился любовь прекрасн, а или ненависть в конце то концов?

– Издеваешься?

– Нет, пытаюсь понять. Интересно еще как ты увяжешь животную природу человека с романтикой?

– Что там не понятного? Романтика необходима как искусство, которое скрывает от нас суровую правду жизни. Да человек похотливое животное, но Шекспир, Данте и Петрарка превращают любовь в искусство, скрывая от нас всю примитивность реальности. Что в этом плохого?

– Интересная концепция. Противоречие во всем. Они ведь были глубоко верующими и страшно бы обиделись, если бы услышали такую циничную трактовку их искусства. Ты ведь тоже был христианином, а теперь вдруг стал дарвинистом и фрейдистом, и еще… набоковцем.

– Это диалектика. Элементарные вещи. Единство и борьба противоположностей.

Я вспомнила, с каким отвращением Гюнтер говорил о Гегеле как о бездарном болтуне, который «придумал отмазку для всех дураков, у которых проблемы с логикой». Мне стало смешно.

– Послушай, я больше не буду с тобой церемониться. Мне надоел этот цирк. Вот прочти статью, которую настрочил один из твоих друзей, сынок той припадошной английской лекторши, у которой ты нахваталась этого бреда о реализме. «Культ Набокова и русская литература». Это ответ нам на запущенную рекламную компанию о неделе Набокова в университете. Мне надо, чтобы ты ответила этим красным идиотам так, чтобы мне понравилось. Ты ведь уже приблизительно разбираешься в моих вкусах?

– А что будет, если я откажусь?

– Тогда мы перейдем от теории к практике. Если я не могу убедить тебя в теории, у меня очень много возможностей убедить тебя на практике. – он разразился глубоким хохотом, довольный своей остротой. – Игры кончились. Вспомни кто ты, и кто я.

– Кто же? – я хотела разозлиться, но вместо этого почувствовала, как холодные щупальца страха сжимают мне горло. Теперь маски сброшены, он прямо говорит мне о том, о чем до сих пор говорил лишь намеками. – Черепа с большими пистолетами?

– Да, именно так. – усмехнулся он в ответ. Я понимала что он хочет использовать фильм чтобы запугать, но не чувствовала себя способной провести четкую границу между вымыслом в фильме и тем, что эти люди представляли собой в реальной жизни. Особенно в отношении таких немощных эмигрантов каким была я. – И с друзьями твоими с удовольствием поболтаем. – продолжал он веселится. – Наконец станем одной большой семьей.

– Вот ты одновременно стал..набоковцем… и садистом. – засмеялась я беззвучно. – У тебя есть лекции Набокова?

– Да, на полке. Сразу после Айн Рэнд.

Он бросил мне газету со статьей Ричарда и пошел к выходу.

– Будь умницей. Противостояние левых и правых, – услышала я его хохот уже на лестнице.

Я взяла газету и прочла статью.

«Культ Набокова и русская литература

Что мне увиделось в бурном обсуждении недели Набокова в Корнеллском университете?

Прежде всего хаос в знании и в сознании, так что смешаны в нашем сознании даже принципиально несовместимые вещи.

Возьмем для примера его роман «Дар», который преподносят как одно из лучших его произведений, где есть какое-то «содержание». Мне показалась эта книга кощунственной. Не потому что он выставил Чернышевского шутом. А потому что выставил шутовством гуманизм и рационализм. Он ищет во всем поведении Чернышевского сексуальный подтекст прямо как Фрейд у Леонардо де Винчи. И подобно тому как Фрейд трактует сон Леонардо, где птица тычет ему в рот хвостом как символ фаллоса, так Набоков доходит до анализа сцены, где Чернышевский оказался застигнут девицей, когда справлял «большую нужду».

Там где у Герцена кровавые слёзы при мысли о позорном столбе, к которому царское правительство поставило Чернышевского, Набоков опять видит шута, претендующего на роль распятого Христа. А «толстый Герцен сидючи в Лондоне» поддерживает это цирковое представление. Но главное его роман «Что делать?» – это не крик духовно развитого человека, мыслителя, которой хочет помочь человечеству. Это всего лишь попытка оправдать какие то там нелепые дневники, убедить что он их не писал. А его диссертация об эстетике в искусстве вообще не могла быть принята, считает Набоков.

Что я хочу сказать?

Тем, кому нравится «С того берега» Герцена, им никогда не понравится «Другие берега» Набокова.

У Набокова ностальгия по берегам утраченного рая, у Герцена «удушье» лишенного разума и доброты мира. Тот кто любит Чернышевского никогда не будет любить Набокова., выставившего его циничным шутом. Он выступает не против «материализма» Череышевского, потому что его фрейдовское мировоззрение пансексуальности гораздо более «материальное». Но против его рационализма – и это видно даже в его стиле, настолько озабоченном «художественностью», что из под его кружев и блёсток с трудом просачивается какая-то мысль. Так что тот кто любит рационализм тоже не будет любить Набокова.

А пока их любят всех вместе, или бессознательно уже приняли одну из сторон.

Только не говорите что Герцен, Огарев, Толстой, Чернышевский, Кропоткин были коммунистами, а коммунисты поступили с Россией хуже царского режима. Никакого отношения к марксизму-ленинизму они не имели, они были анархистами. Герцен называл коммунизм «царизмом наоборот», где помещики и рабочие поменялись местами. Скорее, это противостояние «правых» и «левых» вечное как сама жизнь. Да отец Набокова был кадетом, зато его дед был министром юстиции при двух Александрах, втором и третьем. А мать дочерью золотопромышленника. Кропоткин был князем, Толстой графом, род Герцена по отцу был связан с Романовыми, но это не помешало им стать «левыми» и положить жизни в борьбе на стороне народа.

    Ричард Уэйн»

Прекрасный, добрый, умный, гениальный Ричард. Крупные слезы катились из моих глаз. Он понял чего хочет Андре Филлипс и написал статью, чтобы предупредить меня. Никакого компромисса невозможно. Или мы или они. Ноя сама уже все хорошо поняла. Неужели слишком поздно? Неужели все пропало? Насколько реальны его угрозы? Я чувствовала, что он очень зол, и что он не привык мириться со своим поражением. Слезы душили меня, когда я думала, что подвела своих друзей и их жизни могут быть в опасности из-за меня. Но я ни минуты не сомневалась, что не стану делать того, чего требует Андре. Это даже не обсуждалось. Я взяла книгу с лекциями Набокова и прочла ее за ночь. Мне доставило большое удовольствие подтверждение моего мнения о Прусте: Набоков настолько же хвалил его, насколько мы с миссис Уэйн смеялись над Прустом. Да, я напишу статью. Такую, что Андре понравится. Я назвала ее «Набоков и дендизм» и позаботилась, чтобы статья не была слишком одиозной.

Утром пришел Андре и начал подлизываться, неправильно истолковав мое внезапное спокойствие. Я нервничала, пока не могла понять, друг мне этот человек или враг, и насколько он испорчен. Теперь все стало более чем очевидно.