Надежда и разочарование. Сборник рассказов

Соседи зашевелились. Жора, выворачиваясь, посмотрел в другую сторону. Молчаливый старик лет под восемьдесят.

– А у вас что болит?

– Я согласен с вами, молодой человек, – сказал старик, – я не пью лекарства: они такие отвратительные. Врач говорит: «Ничего. Пейте и думайте, что пьете коньяк». Я сказал: «Нет. Я лучше буду пить коньяк, а думать, что пью лекарства».

Смех по ряду кушеток.

– Неплохой ответ, мне кажется, – согласился Жора. – Да, коньяк укрепляет сосуды, а для связей лучше водка: извилины мозга разглаживает и толкает на взаимное общение. Память мгновенно восстанавливается и начинаешь вспоминать такие подробности давно минувших дней, что хочется жить и жить.

– Ерунда это, – раздался голос сбоку. Седой мужик с тусклыми глазами. – Не нужно рекламировать водку. «Водка мягкая, сок – добрый, сигареты – легкие» и черт знает что еще. Почему тогда после этого утром так хреново?

– Неправильно пьете, значит, – ответил Жора, – перед злоупотреблением ее надо охладить и тогда ты чувствуешь себя как в машине времени: выпил, уснул и уже завтра. Удивительный напиток: вкус один, а приключения…

Толстый мужик под капельницей прервал Жору и возмущенно сказал:

– А почему если ты такой умный, а водка хорошая, ты попал в больницу от отравления водкой?

Наступило молчание.

– Я отравился не водкой, а…

Дверь в палату резко открылась и все приковали внимание к очкам доктора Петровича в белом халате, который молча стал осматривать пациентов. Он остановил взгляд на Жоре.

– Надеюсь, Жора, ты сделал выводы.

– Да, Петрович, – трагическим голосом произнес Жора. – Не надо было наливать уксусную эссенцию в бутылку из-под водки.

– Да… – протянул Петрович. – Горбатого могила исправит. Он повернулся, чтобы выйти из палаты.

– Петрович, долго я еще буду в больнице? – спросил Жора. Петрович медлил с ответом.

– Максимум неделя.

– Спасибо, Петрович, – от всего сердца произнес Жора.

– Не надо меня благодарить, – с сожалением осек его Петрович. – Вы меня неправильно поняли.

В палате наступила гробовая тишина, а до Жоры только начинало доходить осознание, что, кроме всего прочего: «Водка – убивает». Но уже было поздно что-нибудь изменить.

Петрович захлопнул дверь.

Один за всех, все за одного

Эктор из Панамы высунул голову из-под одеяла и с удивлением уставился на Леонида, который смирно стоял возле стены под радио, из которого звучал гимн Советского Союза. Он потер глаза – вдруг галлюцинации. Его блуждающий сонный взгляд пробежал по углам комнаты, по потолку и опять остановился на смиренном лице советского соседа. Обычный русский парень с обычной биографией – школа, армия, университет. Высокий, коротко подстриженный с красивыми чертами лица, с вечной смешинкой на губах, поэтому трудно было вычислить, где он шутит, где серьезничает. Из-под тельняшки, туго натянутой на груди, рельефом выступало тренированное тело морского десантника с доброй душой и сильным характером. Когда Эктор понял, что это не сон, решил слезть с кровати и разобраться, что здесь происходит.

Его попытка задать Леониду вопрос провалилась – Леонид приложил вытянутый палец к губам, призывая его соблюдать тишину. Нетерпеливый Эктор шевельнул и разбудил мирно спящего соседа Камала из Палестины, призывая его на помощь. Тот, недоуменно воззрившись на Леонида, открыл рот, – у него и так нос плохо дышал, с минуту изучал выражение лица Леонида, куда на редкость поселилась сосредоточенность, чего у него не было, по крайней мере, вчера вечером, когда он вернулся слегка выпивший с праздника: «День посвящения в студентов». Затем он повернулся к Эктору:

– Ш-шш, – одернул он его, – может быть, у него религия такая, – предположил Камал упавшим до шепота голосом, – у нас тоже, когда человек молится, нельзя задавать вопросы.

– Это у вас, – в сомнениях проговорил Эктор. – Он же не мусульманин.

– Не обязательно, – продолжал гнуть свою линию Камал. – У них, например, в Мордве – язычество, в Калмыкии – буддизм, в другом месте может еще что-нибудь…

Между тем гимн закончился, Леонид расслабился и, гордо направляясь к своей кровати, дал короткое объяснение:

– Вы что, причем здесь религия, – охрипшим голосом выдавил Леонид. – Прозвучал гимн и весь советский народ – двести семьдесят миллионов человек – утром в шесть часов становятся смирно. Понятно?

Темпераментный Эктор сделал знак головой и стал поворотом головы провожать его до кровати. На этот раз он не стал щупать его мышцы, как он обычно делал, когда хотел спровоцировать его на борьбу, которая всегда заканчивалась одним финалом – Леонид одной рукой отрывал жилистого Эктора, увлекающегося каратэ, от пола.

– А почему ты нам не сказал? – с обидой в голосе спросил Камал.

Леонид, стягивая с себя полосатую тельняшку, повернул голову на девяносто градусов, чтобы увидеть озадаченное лицо Камала.

– Я не могу этого с вас требовать, ребята. Дело в сознательности, – наставительно произнес Леонид.

Леня сел на кровать, брошенная тельняшка укрыла его колени. Вдруг он уставился на тельняшку, затем поднял голову на Эктора.

– Спорим, не отгадаешь, сколько на этой тельняшке полос белых и черных.

Улыбка осветила лицо Эктора. Он глянул на тельняшку, затем на Леонида и засмеялся.

– Запросто. – Он посчитал. – Тридцать два.

– Ха-ха-ха. Неправильно, – сказал Леонид. – Тут одна белая, – тыкая мускулистым пальцем, – и одна черная. «Улыбка, полная ободряющей силы, – подумал Эктор. Непринужденное спокойствие и уверенность. Казалось, он во всем ищет только одну сторону, над чем можно подшутить и посмеяться. Это его поверхностная оболочка, а внутри твердый, как сталь, особенно, когда вопрос касается его страны, которой он гордится. Это, наверное, для баланса энергии, – думал Эк-тор. – Не оттого ли все здоровые кажутся добрыми на первый взгляд?»

* * *

Вечером того дня, когда Эктор с Камалем делали уроки при свете настольной лампы и полной тишине, Камал обратился к Эктору

– Слышишь, тебе не кажется, что мы неправильно поступаем? – Камал под впечатлением думал об этом целый день и решил выложить.

– Ты о чем? – спросил Эктор.

В руке у Камала была ручка, он ее бросил на стол и потянулся к соседу.

– Я считаю, что нам тоже надо быть сознательными. Понимаешь – они нас бесплатно учат и стипендию дают. Мы же должны быть солидарными с ними хотя бы когда звучит их гимн.

– Конечно, – быстро среагировал Эктор. – Я не против. Давай завтра присоединимся к Леониду и будем стоять втроем.

Утром следующего дня – ни ночь, ни заря – трое молодых людей лежали на кроватях с открытыми глазами в ожидании боя московских курантов.

Через минуту все трое жильцов комнаты стояли смирно под симфонический звук гимна. Леонид посередине, слева – Камал, справа Эктор. Зрелище в трусах с голым торсом.

С Ленинского проспекта, очерченного лесным массивом, через открытое настежь окно ветер врывался в комнату, неся с собой свежесть и утреннюю прохладу. Занавеси, подчиняясь воле ветра, то задувались внутрь, то наружу, хлестая стекло и сметая со стола бумаги и ручки, оставленные после занятий до глубокой ночи.

Эктор медитировал, и представлял себя героем нации, соратником Че, чтобы навеки установить в Латинской Америке справедливость и равные права. В душе он пел «Венсеремос» и потому голову держал высоко и гордо.

Камал же входил в роль лидера всех арабов, чтобы опровергнуть слова Абдул Насера о том, что «арабы договорились не договориться». Учиться, учиться и научиться договариваться со всеми, чтобы бороться и побеждать за свободу и независимость.