Наша первая революция. Часть II
При всем том не может быть, разумеется, и речи о чисто военной победе восставших над правительственными войсками. Физической силой эти последние несомненно будут богаче, и вопрос всегда сведется к настроению и поведению солдат. Без классового родства между армиями, стоящими по обе стороны баррикады, победа революции, при нынешней военной технике, была бы действительно невозможной. Но, с другой стороны, было бы величайшей иллюзией думать, что «переход армии на сторону народа» может произойти в форме какой-нибудь мирной и единовременной манифестации. Господствующие классы, пред которыми стоит вопрос их жизни и смерти, никогда не сдают добровольно своих позиций под влиянием теоретических соображений о классовом составе армии. Ее политическое настроение, это великое неизвестное всякой революции, может определиться только в процессе столкновений солдат с народом. Переход армии в лагерь революции есть процесс моральный; но одними моральными средствами он не может быть вызван. В армии пересекаются различные течения и настроения: сознательно революционным является меньшинство; большинство колеблется и ждет внешнего толчка. Оно способно сложить оружие или даже направить штыки против реакции только в том случае, если начинает верить в возможность победы народа. Такая вера не создается одной агитацией. Только тогда, когда солдаты убеждаются, что народ вышел на улицы для беспощадной борьбы, – не для манифестации против властей, а для низвержения правительства, – становится психологически возможным «переход солдат на сторону народа». Таким образом, восстание есть в сущности своей не столько борьба с армией, сколько борьба за армию. Чем упорнее, шире и успешнее восстание, тем вероятнее и неизбежнее перелом в настроении солдат. Партизанская борьба на основе революционной стачки – то, что мы наблюдали в Москве, – сама по себе не может дать победы. Но она создает возможность прощупать настроение солдат, и после первого крупного успеха, т.-е. после присоединения к восстанию части гарнизона, партизанская борьба может превратиться в массовую, где часть войск, при поддержке вооруженного и безоружного населения, будет сражаться с другой частью, окруженной кольцом всеобщей ненависти. Что переход солдат на сторону народа, в силу классовой и морально-политической разнородности армии, означает, в первую очередь, борьбу двух частей войска между собою, это мы видели в Черноморском флоте, в Кронштадте, в Сибири, в Кубанской области, впоследствии в Свеаборге и во многих других местах. Во всех этих случаях самые совершенные орудия милитаризма – винтовки, пулеметы, крепостная артиллерия, броненосцы – оказывались не только в руках правительства, но и на службе революции.
На основании опыта кровавого петербургского воскресенья 9 января 1905 года некий английский журналист г. Arnold White сделал тот гениальный вывод, что, если бы Людовик XVI обладал батареями пушек Максима, французская революция не произошла бы вовсе. Какое жалкое суеверие – думать, будто исторические шансы революций можно измерять калибром ружей или диаметром пушек! Русская революция снова показала, что не ружья, пушки и броненосцы управляют людьми, но, в конце концов, люди управляют ружьями, пушками и броненосцами.
11 декабря министерство Витте – Дурново, к этому времени ставшее министерством Дурново – Витте, издало избирательный закон. В то время когда сухопутный адмирал Дубасов восстанавливал на Пресне честь андреевского флага, правительство поторопилось открыть легальный путь соглашения имущего общества с монархией и бюрократией. С этого момента революционная по существу своему борьба за власть развивается под конституционной оболочкой.
В Первой Думе кадеты выдавали себя за вождей народа. Так как народные массы, за вычетом городского пролетариата, находились еще в состоянии хаотически-оппозиционного настроения, и так как выборы бойкотировались крайними левыми партиями, то кадеты оказались в Думе господами положения. Они «представляли» всю страну: либеральных помещиков, либеральных купцов, адвокатов, врачей, чиновников, лавочников, приказчиков, отчасти даже крестьян. Хотя руководство партией по-прежнему оставалось в руках помещиков, профессоров и адвокатов, однако, под давлением интересов и нужд деревни, оттеснивших на задний план все остальные вопросы, кадетская фракция повернула влево; дело дошло до роспуска Думы и выборгского манифеста, который впоследствии доставил столько бессонных ночей либеральным болтунам.
Во Вторую Думу кадеты вернулись в меньшем количестве, но, по признанию Милюкова, у них было теперь то преимущество, что за ними стоял уже не просто недовольный обыватель, а избиратель, отмежевавшийся слева, т.-е. более сознательно подавший голос за антиреволюционную платформу. Между тем как главная масса помещиков и представителей крупного капитала перешла в лагерь активной реакции, городское мещанство, торговый пролетариат и рядовая интеллигенция голосовали за левые партии. За кадетами пошла часть помещиков и средние слои городского населения. Налево от них стояли представители крестьян и рабочих.
Кадеты голосовали за правительственный проект рекрутского набора и обещали вотировать бюджет. Точно так же они голосовали бы за новые займы для покрытия государственного дефицита и, не колеблясь, взяли бы на себя ответственность за старые долги самодержавия. Головин, эта жалкая фигура, воплотившая за председательским столом все ничтожество и бессилие либерализма, высказал после роспуска Думы ту мысль, что в поведении кадетов правительство, в сущности, должно было бы усмотреть свою победу над оппозицией. Это совершенно верно. При таких обстоятельствах, казалось бы, не было никаких оснований для роспуска Думы. И все-таки она была распущена. Это доказывает, что есть сила более могущественная, чем политические аргументы либерализма. Эта сила – внутренняя логика революции.
В борьбе с руководимой кадетами Думой министерство все больше проникалось сознанием своего могущества. На лжепарламентской трибуне оно увидело перед собою не исторические задачи, которые требовали решения, а политических противников, которых нужно было обезвредить. В качестве соперников правительства и претендентов на власть фигурировала кучка адвокатов, для которых политика была чем-то вроде судоговорения высшей инстанции. Их политическое красноречие колебалось между юридическим силлогизмом и ложно-классической фразой. В прениях по поводу военно-полевых судов обе партии столкнулись лицом к лицу. Московский адвокат Маклаков,[89] в котором либералы видели человека будущего, подверг военно-полевую юстицию и вместе с ней всю политику правительства уничтожающей юридической критике.
«Но ведь военно-полевые суды – не юридический институт, – ответил ему Столыпин. – Они – орудие борьбы. Вы доказываете, что это орудие незаконосообразно. Зато оно целесообразно. Право не является самоцелью. Когда существованию государства угрожает опасность, правительство не только имеет право, но обязано, минуя право, опереться на материальные орудия своей власти!».
Этот ответ, в котором содержится не только философия государственного переворота, но и философия народного восстания, поверг либерализм в крайнее смущение. Это неслыханное признание! – кричали либеральные публицисты и клялись в тысячу первый раз, что право выше силы.
Но вся их политика убеждала министерство в противном. Они отступали шаг за шагом. Чтобы спасти Думу от роспуска, они отказывались от всех своих прав и тем неопровержимо доказывали, что сила выше права. При таких условиях у правительства неизбежно должно было возникнуть искушение использовать свою силу до конца.
Вторая Дума разогнана, – и в качестве преемника революции выступает уже консервативный национал-либерализм, в лице Союза 17 октября. Если кадеты казались себе наследниками задач революции, то октябристы на деле оказались наследниками кадетской тактики соглашения. Кадеты могут строить какие угодно презрительные рожи за спиною октябристов, но эти последние только делают выводы из кадетских посылок: раз нельзя опереться на революцию, остается опереться на конституционализм Столыпина.
Третья Дума дала царскому правительству 456.535 новобранцев, хотя до сих пор вся реформа в ведомстве Куропаткина и Стесселя ограничилась новыми погонами, нашивками и киверами. Она вотировала бюджет министерства внутренних дел, которое 70 % территории страны отдало в распоряжение сатрапов, вооруженных удавной петлей исключительных законов, чтобы на пространстве остальных 30 % душить и вешать на основании законов нормального времени. Она приняла все основные положения знаменитого указа 9 ноября 1906 года, проведенного правительством на основании § 87 и имеющего своей задачей высвободить из крестьянства слой крепких собственников, а остальную массу предоставить действию естественного отбора – в биологическом смысле этого слова. Экспроприации помещичьих земель в пользу крестьянства реакция противопоставила экспроприацию общинных крестьянских земель в пользу кулаков. «Закон 9 ноября, – сказал один из крайних реакционеров Третьей Думы, – содержит в себе достаточно гремучего газа, для того чтобы взорвать всю Россию».
Загнанные в исторический тупик непримиримостью дворянства и бюрократии, которые снова оказались неограниченными господами положения, буржуазные партии ищут выхода из экономических и политических противоречий своего положения в империализме. За поражения во внутренней политике они ищут компенсаций во внешней – на Дальнем Востоке (Амурская дорога), в Персии или на Балканах.[90] Так называемая «аннексия» Боснии и Герцеговины[91] вызвала в Петербурге и Москве оглушительный звон всех медных тарелок патриотизма. При этом та из буржуазных партий, которая развила наибольшую оппозицию старому порядку, – кадетская, – идет теперь во главе воинствующего «неославизма»: в капиталистическом империализме кадеты ищут разрешения тех задач, которых не разрешила революция. Приведенные ходом ее к фактическому отказу от идеи отчуждения помещичьих земель и демократизации всего социального строя, а значит и к отказу от надежды создать для капиталистического развития устойчивый внутренний рынок, в виде крестьян-фермеров, кадеты переносят свои надежды на внешние рынки. Для успеха в этом направлении нужна сильная государственная власть – и либералы видят себя вынужденными активно поддерживать царизм как ее реального носителя. Оппозиционно подкрашенный империализм Милюковых как бы наводит некоторый идеологический грим на отвратительную комбинацию из самодержавного бюрократа, дикого помещика и паразитического капиталиста, лежащую в основе Третье Думы.
Создавшееся таким путем положение чревато самыми неожиданными последствиями. Правительство, которое похоронило репутацию своей силы в водах Цусимы и на полях Мукдена; правительство, на голову которого обрушились страшные последствия его политики авантюр, теперь неожиданно оказывается в фокусе патриотического доверия представителей «нации». Оно не только получает без возражения полмиллиона новых солдат и полмиллиарда на текущие военные расходы, но и находит поддержку Думы в своих новых экспериментах на Дальнем Востоке. Мало того. Справа и слева – от черносотенцев и от кадет, – оно слышит упреки в недостаточной активности своей внешней политики. Таким образом царское правительство всей логикой вещей толкается на рискованный путь борьбы за восстановление своего мирового положения. И кто знает? Может быть, прежде чем участь самодержавия окончательно и бесповоротно решится на улицах Петербурга и Варшавы, она подвергнется повторительному испытанию на полях Амура или на побережье Черного моря.
«1905»
Л. Троцкий. УРОКИ ПЕРВОГО СОВЕТА[92]
Борьба за власть – это центральная задача революции. Пятьдесят дней и кровавый финал этого периода показали не только то, что городская Россия – слишком узкая база для такой борьбы, но и то, что в пределах городской революции руководство пролетариатом не может быть осуществлено местной организацией. Борьба пролетариата во имя национальной задачи требовала классовой организации национального масштаба. Петербургский Совет был местной организацией. Но потребность в центральной организации была так велика, что он волей-неволей должен был брать на себя ее функции. Он делал в этом отношении что мог, но он все же оставался прежде всего Петербургским Советом Депутатов. Необходимость всероссийского рабочего съезда, который несомненно привел бы к образованию центрального руководящего органа, была сознана и выдвинута еще в эпоху первого Совета. Декабрьский разгром помешал осуществлению этой задачи. Она осталась как завещание периода пятидесяти дней.
Идея Совета врезалась в сознание рабочих как необходимая предпосылка революционного выступления масс. Опыт показал, что Совет уместен и возможен не при всяких условиях. Организация Совета по своему объективному смыслу означает создание возможностей дезорганизации правительства, означает организацию «анархии», означает, следовательно, предпосылку революционного конфликта. Если, поэтому, период революционного затишья и бешеного торжества реакции исключает возможность существования открытой выборной авторитетной организации масс, то несомненно, что новый ближайший подъем революции приведет к повсеместному образованию рабочих советов. Всероссийский Рабочий Совет, организованный общегосударственным рабочим съездом, возьмет на себя руководство местными выборными организациями пролетариата. Разумеется, суть не в воззваниях и не в деталях организационных отношений: задача – в демократически централизованном руководстве борьбой пролетариата за переход власти в руки народа. История не повторяется, и новому Совету не придется снова проделывать события пятидесяти дней; но зато из этого периода он сможет целиком извлечь свою программу действий.
Эта программа совершенно ясна.
Революционная кооперация с армией, крестьянством и плебейскими низами городской буржуазии. Упразднение абсолютизма. Разрушение его материальной организации: отчасти расформирование, отчасти немедленный роспуск армии; уничтожение полицейско-бюрократического аппарата. 8-часовой рабочий день. Вооружение населения, прежде всего – пролетариата. Превращение советов в органы революционного городского самоуправления. Создание советов крестьянских депутатов (крестьянских комитетов) как органов аграрной революции на местах. Организация выборов в Учредительное Собрание и избирательная борьба на почве определенной программы работ народного представительства.
Такой план легче формулировать, чем выполнить. Но если революции суждена победа, пролетариат не может не пойти по пути этой программы. Он развернет революционную работу, какой не видел мир. История пятидесяти дней окажется бледной страницей в великой книге борьбы и победы пролетариата.
«История Совета Рабочих Депутатов».
3. Ход и исход первой революции
Л. Троцкий. РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ[93]
(Речь в Рабочем Доме в Софии 12 июля 1910 г.)
Товарищи, с давних времен рабочий народ живет под двойным гнетом: материальным и духовным. Последний был бы невозможен без первого, и, наоборот, – если бы в сознании народа не было предрассудков рабства, если бы учение церкви и религиозные предрассудки не отравляли сознания народа, уничтожение материального гнета было бы значительно облегчено. Но в развитии народов бывают моменты, когда весь народ поднимается, как лев, против буржуазного гнета и, восстав, освобождается от предрассудков рабства, теряет уважение к буржуазным учреждениям, и гипноз рабства исчезает. Народ становится народом-львом, народом-героем. Такая эпоха является эпохой крещения народа; она остается незабвенной и запечатлевается в народе неизгладимыми чертами.
Такую эпоху пережил русский народ в 1905 году. И вот, товарищи, если мы бросим взгляд на все явления и события в международной политической жизни за последние 4 – 5 лет, мы должны будем сказать, что на мировой сцене не было ни одного события, ни одного явления, культурного или другого, на которое бы не легла печать русской революции.
Посмотрите на великий необъятный азиатский материк. Разве поражение России в японской войне и русская революция не воскресили целый материк? Вы видите пробуждение Китая, Индии, Персии, революционное движение в Турции. Военное поражение царизма подняло самосознание всех азиатских народов. Влияние этого события дошло и до вас, – в форме младо-турецкой революции, которая является отзвуком русской революции и означает возрождение Азии. Обратите затем свой взгляд на Запад: посмотрите – что мы видим в могущественной капиталистической стране, Германии, родине самой сильной социал-демократической партии, матери всех социалистических партий? Германская социал-демократия в течение четырех десятилетий шаг за шагом продвигалась по своему пути, строя свое могущественное здание и накапливая силы, но не выходя из рамок законности. Только удары русской революции создали такое настроение, при котором немецкий пролетариат мог выйти на улицу с колоссальной демонстрацией за введение всеобщего избирательного права в Пруссии.
Товарищи, обратите ваш взгляд к более близкой вам стране – Австро-Венгрии. Вы знаете, что в течение ряда лет там велась пролетариатом всех народностей борьба за всеобщее избирательное право. Но только после великой октябрьской забастовки австро-венгерский пролетариат высказал свое требование в грандиозной демонстрации и вырвал у австрийского монархизма и капитализма всеобщее избирательное право. Можно с уверенностью сказать, что, подобно тому как историки отделяют средневековую историю от новой, считая началом последней открытие Америки, пути в Индию и т. д., так историки будущего будут считать русско-японскую войну и русскую революцию границей между новой и новейшей историей.
Товарищи, русская революция имела своей целью уничтожение главного стержня всемирной реакции – царизма, около которого группировалось все варварское, все хищническое, все средневековое, все то, что вертится около европейских бирж, – тем более, что нет такой реакционной силы, которая не находила бы своего выражения, своей опоры и поддержки в русском царизме. Можно сказать, что русская революция ставила себе цели, подобные тем, какие были осуществлены Великой Французской Революцией в XVIII столетии; а французскую революцию мы привыкли называть буржуазной. И тем не менее, какая разница между этими двумя революциями! Там против абсолютизма, против феодализма, против клерикализма выступал так называемый народ или «третье сословие» – буржуазная демократия, интеллигенция, опирающаяся на мелкобуржуазные массы ремесленников и на пролетариат. Эта революционная интеллигенция – якобинцы – сумела объединить и собрать вокруг себя все прогрессивные элементы, сплотить их в одно целое. Этого мы не видим в России. Мы здесь не видим буржуазной демократии, способной на революционную борьбу, такой, какую мы видим в истории других стран. Русская буржуазия, подобно буржуазии балканских стран, уже в утробе матери носит проклятие на своем челе: она обречена на предательство, предательством крещена и от предательства погибает. Та колоссальная задача, которая предстала перед русским народом и властно требует разрешения, пала целиком на плечи русского пролетариата.
Вы помните основные моменты русской революции. Русско-японская война оказала громадное влияние на народные массы. Она разрушила обаяние царизма, как «огромной непобедимой силы». Оказалось, что колосс, который душит все прогрессивное в целом мире, который опирается на все европейские биржи, стоит на глиняных ногах, что маленькая Япония наносит ему тяжелые удары; русскому народу стало ясно, что этот колосс слаб, что он может пасть под чужим ударом, и – о, чудо из чудес! – эта война подняла не только народные массы, но подняла и русский либерализм.
В течение 1904 года целым рядом банкетов – врачей, архитекторов, журналистов и профессоров – выносились резолюции с осуждением царизма и конституционными требованиями. Но это были только слова. Некоторые добрые люди говорили, что Иерихон пал от звуков еврейских труб, – таким же образом, надеялись либералы, падет и твердыня самодержавия. Но либералы ошиблись, и если царизм пошатнулся, то не они были тому причиной. Либералы вскоре попали в тупик и обнаружили свою реакционность, которая неотделима от природы буржуазного класса. Так как они своими выступлениями не сумели свалить монархию, то им ничего больше не оставалось, как ждать, что за них это сделают небесные силы. И вот, когда либерализм должен был признать себя побежденным, на сцену русской исторической жизни выступил пролетариат. 9-ое января 1905 г. является великой исторической датой. Вы помните, товарищи, как русский пролетариат в Петербурге совершил величественный акт, революционный по существу, хотя и наивный по форме, предъявив свои требования царю, считавшемуся до тех пор подателем всех благ. Вы помните, что на эти требования царь ответил ружейными залпами и свистом нагаек. Это как бы подвело итог прежним отношениям между царем и народом, положило конец всякому моральному обаянию царизма в народе. Как прежде на голом теле преступника каленым железом выжигался его позор, так теперь русский народ выжег огненными буквами дату 9-го января на лбу царизма. После 9-го января либерализм оказывается в самом жалком положении и боится своего собственного ничтожества, а на авансцене русской действительности появляются рабочие массы. 9-е января вызвало великую забастовочную волну, которая подняла один за другим все рабочие слои, столкнула их лицом к лицу с царизмом.
В этом сущность революции. В повседневной жизни рабочий сознает себя металлистом, портным или сапожником, петербургским портным, металлистом из Москвы или Петербурга и т. д. Новый революционный период отнял у каждого отдельного рабочего его национальную, местную, групповую оболочку. Рабочий почувствовал себя живой частью единого тела, для него стало свято и обязательно то, что свято и обязательно для всего пролетариата в целом. В ответ на движение, вызванное 9-м января, является царский указ 18-го февраля.[94] Никогда, товарищи, русский царь не проявил себя более жалким и более беспомощным в своей жестокости, чем тогда. Утром он издает манифест, в котором призывает все черные силы русской земли сплотиться вокруг трона против поднявшейся революции; а в тот же самый день вечером издает указ, в котором провозглашается принцип народного представительства. Царское правительство было напугано до такой степени, что царь, издав утром погромный манифест, в тот же день вечером отказывается от него и издает другой, полуконституционный манифест, в котором отражается его страх пред движением народных масс. И, конечно, оба царские манифеста начинаются словами: «Радея о благе народа»…
Но народ отлично знал, где была царская душа в то время, когда писался «конституционный» манифест. Русский пролетариат, хотя еще молодой и политически неопытный, отказывается верить царским словам и посулам (этим он выгодно отличается от балканских буржуазных политиков, которые руководятся в своих поступках царскими обещаниями). После указа 18 февраля русский пролетариат усилил свои ряды, и мы видим, как весь русский народ заражается революционным подъемом, как все сословия, одно за другим, вступают в борьбу с самодержавием. Статистика показывает, что в 1905 году число забастовок в России превысило в пять раз число забастовок в Западной Европе и других передовых странах. Вы можете себе представить, какое колоссальное напряжение сил потребовалось для того, чтобы можно было объявить всеобщую забастовку в октябре месяце. Между февральским движением и великой забастовкой происходит восстание Черноморского флота, поднявшего красное знамя. Результатом был новый манифест 6 августа, объявивший о созыве «Государственной Думы». Тогда либералы обратились к нам с такими словами: «Господа, в России 6 августа 1905 года провозглашена конституция. Отныне вы можете опереться на почву легальности (права). Оставьте же ваши революционные средства и методы и станьте на почву права». Вот с какими словами обратились либералы к партии пролетариата; но последняя ответила им презрением, как всегда. После этого движение достигает кульминационного пункта с объявлением октябрьской забастовки, в которой участвует более миллиона рабочих и которая парализует весь государственный аппарат.
Товарищи, государство это – машина, которая, как любая фабричная машина, держится на спине рабочего класса, и когда народ отказывается ее поддерживать, она распадается на части и ее централизованная сила рассыпается в пыль и прах. ("Аплодисменты, голоса «верно, верно».) И вот на исторической почве русского деспотизма, в ответ на октябрьскую забастовку, появляется манифест 17-го октября с обещаниями еще больших избирательных прав, свободы собраний, права коалиции, свободы печати и пр. Царь, белый царь, опиравшийся на самодержавие и православие, сразу дает свою подпись на пергаменте конституции. Это есть великая революционная победа пролетариата! Несколько дней спустя она была потоплена царизмом в крови. Но мы этой победы никогда не забудем, мы запишем ее и скажем, что царь взял под козырек перед революцией. (Аплодисменты.)
