Полное собрание сочинений. Том 16. Несколько слов по поводу книги «Война и мир»

Но художник не должен забывать, что представление об исторических лицах и событиях, составившееся в народе, основано не на фантазии, а на исторических документах, насколько могли их сгруппировать историки; а потому, иначе понимая и представляя эти лица и события, художник должен руководствоваться, как и историк, историческими материалами. Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня во время моей работы образовалась целая библиотека книг, заглавия которых я не нахожу надобности выписывать здесь, но на которые всегда могу сослаться.

6) Наконец, шестое и важнейшее для меня соображение касается того малого значения, которое, по моим понятиям, имеют так называемые великие люди в исторических событиях.

Изучая эпоху столь трагическую, столь богатую громадностью событий и столь близкую к нам, о которой живо столько разнороднейших преданий, я пришел к очевидности того, что нашему уму недоступны причины совершающихся исторических событий. Сказать (что кажется всем весьма простым), что причины событий 12-го года состоят в завоевательном духе Наполеона и в патриотической твердости императора Александра Павловича так же бессмысленно, как сказать, что причины падения Римской империи заключаются в том, что такой-то варвар повел свои народы на запад, а такой-то римский император дурно управлял государством, или что огромная срываемая гора упала оттого, что последний работник ударил лопатой.

Такое событие, где миллионы людей убивали друг друга и убили половину миллиона, не может иметь причиной волю одного человека: как один человек не мог один подкопать гору, так не может один человек заставить умирать 500 тысяч. Но какие же причины? Одни историки говорят, что причиной был завоевательный дух французов, патриотизм России. Другие говорят о демократическом элементе, который разносили полчища Наполеона, и о необходимости России вступить в связь с Европою и т. п. Но как же миллионы людей стали убивать друг друга, кто это велел им? Кажется, ясно для каждого, что от этого никому не могло быть лучше, а всем хуже; зачем же они это делали? Можно сделать и делают бесчисленное количество ретроспективных умозаключений о причинах этого бессмысленного события; но огромное количество этих объяснений и совпадение всех их к одной цели только доказывает то, что причин этих бесчисленное множество и что ни одну из них нельзя назвать причиной.

Зачем миллионы людей убивали друг друга, тогда как с сотворения мира известно, что это и физически и нравственно дурно?

Затем, что это так неизбежно было нужно, что, исполняя это, люди исполняли тот стихийный, зоологический закон, который исполняют пчелы, истребляя друг друга к осени, по которому самцы животных истребляют друг друга. Другого ответа нельзя дать на этот страшный вопрос.

Эта истина не только очевидна, но так прирожденна каждому человеку, что ее не стоило бы доказывать, ежели бы не было другого чувства и сознания в человеке, которое убеждает его, что он свободен во всякий момент, когда он совершает какое-нибудь действие.

Рассматривая историю с общей точки зрения, мы несомненно убеждены в предвечном законе, по которому совершаются события. Глядя с точки зрения личной, мы убеждены в противном.

Человек, который убивает другого, Наполеон, который отдает приказание к переходу через Неман, вы и я, подавая прошение об определении на службу, поднимая и опуская руку, мы все несомненно убеждены, что каждый поступок наш имеет основанием разумные причины и наш произвол и что от нас зависело поступить так или иначе, и это убеждение до такой степени присуще и дорого каждому из нас, что, несмотря на доводы истории и статистики преступлений, убеждающих нас в непроизвольности действий других людей, мы распространяем сознание нашей свободы на все наши поступки.

Противоречие кажется неразрешимым: совершая поступок, я убежден, что я совершаю его по своему произволу; рассматривая этот поступок в смысле его участия в общей жизни человечества (в его историческом значении), я убеждаюсь, что поступок этот был предопределен и неизбежен. В чем заключается ошибка?

Психологические наблюдения о способности человека ретроспективно подделывать мгновенно под совершившийся факт целый ряд мнимо свободных умозаключений (это я намерен изложить в другом месте более подробно) подтверждают предположение о том, что сознание свободы человека при совершении известного рода поступков ошибочно. Но те же психологические наблюдения доказывают, что есть другой род поступков, в которых сознание свободы не ретроспективно, а мгновенно и несомненно. Я несомненно могу, что бы ни говорили материалисты, совершить действие или воздержаться от него, как скоро действие это касается одного меня. Я несомненно по одной моей воле сейчас поднял и опустил руку. Я сейчас могу перестать писать. Вы сейчас можете перестать читать. Несомненно по одной моей воле и вне всех препятствий я сейчас мыслью перенесся в Америку или к любому математическому вопросу. Я могу, испытывая свою свободу, поднять и с силой опустить свою руку в воздухе. Я сделал это. Но подле меня стоит ребенок, я поднимаю над ним руку и с той же силой хочу опустить на ребенка. Я не могу этого сделать. На этого ребенка бросается собака, я не могу не поднять руку на собаку. Я стою во фронте и не могу не следовать за движениями полка. Я не могу в сражении не идти с своим полком в атаку и не бежать, когда все бегут вокруг меня. Я не могу, когда я стою на суде защитником обвиняемого, перестать говорить или знать то, что я буду говорить. Я не могу не мигнуть глазом против направленного в глаз удара.

Итак, есть два рода поступков. Одни зависящие, другие не зависящие от моей воли. И ошибка, производящая противоречие, происходит только оттого, что сознание свободы, законно сопутствующее всякому поступку, относящемуся до моего я, до самой высшей отвлеченности моего существования, я неправильно переношу на мои поступки, совершаемые в совокупности с другими людьми и зависящие от совпадения других произволов с моим. Определить границу области свободы и зависимости весьма трудно, и определение этой границы составляет существенную и единственную задачу психологии; но, наблюдая за условиями проявления нашей наибольшей свободы и наибольшей зависимости, нельзя не видеть, что чем отвлеченнее и потому чем менее наша деятельность связана с деятельностями других людей, тем она свободнее, и наоборот, чем больше деятельность наша связана с другими людьми, тем она несвободнее.

Самая сильная, неразрываемая, тяжелая и постоянная связь с другими людьми есть так называемая власть над другими людьми, которая в своем истинном значении есть только наибольшая зависимость от них.

Ошибочно или нет, но, вполне убедившись в этом в продолжение моей работы, я, естественно, описывая исторические события 1807 и особенно 1812 года, в котором наиболее выпукло выступает этот закон предопределения,[3 - Достойно замечания, что почти все писатели, писавшие о 12-м годе, видели в этом событии что-то особенное и роковое.] я не мог приписывать значения деятельности тех людей, которым казалось, что они управляют событиями, но которые менее всех других участников событий вносили в него свободную человеческую деятельность. Деятельность этих людей была занимательна для меня только в смысле иллюстрации того закона предопределения, который, по моему убеждению, управляет историею, и того психологического закона, который заставляет человека, исполняющего самый несвободный поступок, подделывать в своем воображении целый ряд ретроспективных умозаключений, имеющих целью доказать ему самому его свободу.

КОММЕНТАРИИ

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «ВОЙНЫ И МИРА»

I

1863—1869 годы – это те семь лет «непрестанного и исключительного труда»,[4 - Л.Н. Толстой, «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» – т. 16, стр. 7.]который Толстой положил на создание романа «Война и мир».

Шестидесятые годы характеризуются в истории России большим общественным подъемом. Положение народа в настоящем и его исторические судьбы особенно волновали передовое русское общество. Жизнь и творчество Толстого этих лет также отмечены напряженным интересом к народу и его истории.

Общественно-политические условия эпохи, в которую Толстой сложился и как художник и как мыслитель, обстоятельства его личной жизни, его общественная и литературная деятельность с самого начала, с 1850-х гг., способствовали развитию в нем исключительного интереса к крестьянству, к его жизни, быту. Будучи участником Крымской войны, наблюдая «защитников Севастополя на самом месте защиты»,[5 - Т. 4, стр. 6.] Толстой пришел к убеждению, что нужно склониться перед их «молчаливым бессознательным величием и твердостью духа».[6 - Там же, стр. 7.] В 1860-е гг., время страстного увлечения Толстого посреднической деятельностью и школой для крестьянских детей, он еще теснее сблизился с русским народом. И хотя ему казалось, что он был тогда «возбужден и радостен своими особенными, личными, внутренними мотивами», приведшими его «к школе и общению с народом»,[7 - П. И. Бирюков, «Лев Николаевич Толстой. Биография», М. 1906, т. I, стр. 397—398.] в действительности же мотивы были не «свои, личные», а связанные с общественными настроениями эпохи.

Именно в 60-е годы был не только поставлен, но выдвинут на первое место вопрос о роли народных масс в истории. В общественно-исторических условиях эпохи первого демократического подъема – истоки романа «Война и мир», в котором Толстой, как он сам говорил, любил «мысль народную, вследствие войны 12-го года».[8 - «Дневники С. А. Толстой. 1860—1891», М. 1928, стр. 37.]

Историей России и, в частности, историей Отечественной войны 1812 года Толстой начал интересоваться с молодых лет. В июле 1852 г. двадцатичетырехлетний Толстой, живя на Кавказе, читал «Описание Отечественной войны 1812 года» А. И. Михайловского-Данилевского и затем того же автора «Описание войны 1813 года».[9 - А. И. Михайловский-Данилевский, «Описание Отечественной войны 1812 года», Спб. 1839 (3-е изд., Спб. 1843); «Описание войны 1813 года», Спб. 1840 (2-е изд., Спб. 1844).] Тогда он записал в Дневнике: «Читал Историю войны 13 года. Только лентяй или ни на что неспособный человек может говорить, что не нашел занятия. – Составить истинную, правдивую историю Европы нынешнего века, вот цель на всю жизнь. Есть мало эпох в истории столь поучительных, как эта, и столь мало обсуженных, – обсуженных беспристрастно и верно, так, как мы обсуживаем теперь историю Египта и Рима. – Богатство, свежесть источников и беспристрастие историческое, невиданное – совершенство».[10 - Дневник, 22 сентября 1852 г. – т. 46, стр. 141—142.]

В Дневнике 26 октября 1853 г. имеется запись о кампании 1805 года.[11 - Т. 46, стр. 185.] Быть может, Толстой читал тогда книгу А. И. Михайловского-Данилевского об этой кампании.[12 - А. И. Михайловский-Данилевский. «Описание первой войны императора Александра с Наполеоном в 1805 году», Спб. 1844.] 18 ноября он начал читать «Историю Государства Российского» Карамзина, «слог» которой понравился ему, а предисловие с изложением взгляда Карамзина на предмет истории и ее задачи вызвало «пропасть хороших мыслей».[13 - Дневник, 18 ноября 1853 г. – т. 46, стр. 200.] В течение месяца продолжалось чтение «Истории». 10 декабря записано в Дневнике: «Окончив Историю России, я намерен пересмотреть ее снова и выписать замечательнейшие события».[14 - Т. 46, стр. 209. Много лет спустя Толстой говорил, что он не любит «Историю» Карамзина «за придворный тон» (Д. П. Маковицкий, «Яснополянские записки», 6 июля 1905 г.).] Окончив 16 декабря чтение Карамзина, Толстой на следующий день начал читать «Русскую историю» Н. Г. Устрялова и делал выписки из нее.[15 - Дневник, 17—23 декабря 1853 г. – т. 46, стр. 211—216.]

Наряду с выписками из книг Толстой излагал в Дневнике свои мысли «о сочинении истории»[16 - Здесь и далее курсив Толстого.]– так он озаглавливал их. «Каждый исторический факт необходимо объяснять человечески и избегать рутинных исторических выражений», – записал Толстой 17 декабря и тут же прибавил: «Эпиграф к Истории я бы написал: «Ничего не утаю». Мало того, чтобы прямо не лгать, надо стараться не лгать отрицательно – умалчивая».[17 - Дневник, 17 декабря 1853 г. – т. 46, стр. 212.]

2 января 1854 г. Толстой записал правило для себя: «Вписывать в дневник только мысли, сведения или примечания, относящиеся до предполагаемых работ. Начиная каждую работу, пересматривать дневник и выписывать из него всё к ней относящееся на особую тетрадку».[18 - Т. 46, стр. 218—219.] И со следующего дня, наряду с заметками к художественным произведениям, над которыми в ту пору Толстой работал, появляются записи по вопросам истории.[19 - Там же, стр. 219—221.] Тот факт, что записи к «Истории» делались среди заметок, относящихся к предполагаемым работам, позволяет допустить, что в план таких «предполагаемых» работ «ходила в каком-то виде «История»). Очевидно, возникшая у Толстого в сентябре 1852 г. мысль об «истинной, правдивой истории Европы нынешнего века» увлекла «то, быть может появился замысел написать такую историю, и непрерывное чтение исторических сочинений в течение почти полутора лет, возможно, было подготовительной работой к задуманному произведению. Однако замысел «Истории» остался тогда неосуществленным.

Спустя шесть лет, в конце 1860 г., Толстой «затеял… роман, героем которого должен быть возвращающийся декабрист… энтузиаст, мистик, христианин, возвращающийся в 56 году в Россию с женою, сыном и дочерью и примеряющий свой строгой и несколько идеальной взгляд к новой России». Так Толстой изложил свой замысел в письме к А. И. Герцену 14/26 марта 1861 г.[20 - Т. 60, стр. 374.] Повесть о декабристе осталась незавершенной. Написаны были тогда только три главы.[21 - О работе над «Декабристами» см. т. 17, стр. 469—585.] Процесс дальнейшей работы над задуманным произведением привел писателя к его первому роману «Война и мир».

К Отечественной войне 1812 года Толстому довелось обратиться еще года за полтора до начала работы над романом. Это было на уроке истории в Яснополянской школе. Рассказ Толстого в школе был художественный исторический рассказ, проникнутый глубоким патриотизмом автора и произведший сильное впечатление на учеников.[22 - См. Л. Н. Толстой, «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы» – т. 8; стр. 100—102.] Толстой намеревался напечатать свой рассказ в книжках «Ясная Поляна», но намерения своего не выполнил. С 1863 г. все творческие силы его были направлены на создание будущего романа «Война и мир».

II

История писания романа «Война и мир» до сего времени в должной мере, не исследована, и даже подвергалась сомнению возможность восстановить ее.[23 - «Полной историк создания «Войны и мира» мы еще не имеем, и сейчас трудно даже сказать, насколько она вообще может быть восстановлена во всех подробностях» (А. Е. Грузинский, «К новым текстам из романа «Война и мир» – «Новый мир», 1925, № 6, стр. 3). «К сожалению, Лев Николаевич в эти годы почти не вел. дневника: за 1864 год – только одна запись, за 1865 год только с 7 марта по 10 апреля и с 19 сентября по 12 ноября, и затем дневники прекращаются почти на тринадцать лет – до 17 апреля 1878 года. Таким образом, история создания «Войны и мира» не может быть написана. Только некоторые данные можем мы почерпнуть из писем и из немного численных записей в дневнике Толстого того времени» (H. Н. Гусев, «Толстой в расцвете художественного гения (1862—1877)», изд. Толстовского музея, М. 1923, стр. 41).] Это сомнение возникало лишь потому, что не только не были изучены, но даже не были точно разобраны сохранившиеся рукописи романа.

Из имеющихся работ, посвященных истории создания «Войны и мира», наиболее полна статья М. А. Цявловского «Как писался и печатался роман «Война и мир», опубликованная в 1927 г.[24 - «Толстой и о Толстом», сб. 3, М. 1927, стр. 129—174] Она до сих пор не утратила интереса и значения, поскольку с того времени не вышло ни одной работы, которая заменила бы или хотя бы в достаточной мере дополнила ее. Статья основана исключительно на переписке Толстого, на немногочисленных дневниковых записях его и мемуарах о Толстом. Поэтому сам автор считал эту статью лишь «внешним очерком истории писанин и печатания романа». К рукописям «Войны и мира» М. А. Цявловский тогда не обращался. В 1945 г. М. А. Цявловский переработал и значительно дополнил свою статью, назвав ее «Историей писания и печатания романа «Война и мир» (не опубликована). Своей задачей в этой новой статье автор все так же ставил «рассказать внешнюю историю писания и печатания «Войны и мира» в 1863—1869 гг.» на основе свидетельств самого Толстого и близких ему лиц.[25 - См. «рефераты научно-исследовательских работ за 1945 г. Отделение литературы и языка», Академия наук СССР, М. – Л. 1947, стр. 16.] Комментарии В. И. Срезневского к изданию «Войны и мира» в собрании художественных произведений Толстого[26 - Л. Толстой, Полное собрание художественных произведений, т. VII, М.– Л. 1930, стр. 363—382.] написаны также без специального обращения к рукописям. Не утратившая до сего времени интереса работа А. Е. Грузинского о текстах «Войны и мира»[27 - «Новый мир», 1925, №№ 6 и 7; см. также А. В. Грузинский, Первый период работ над «Войной и миром» – «Голос минувшего», 1923, № 1, стр. 93—110.] представляет собою вступительную статью и комментарии к публикации вариантов начала романа и отдельных черновых отрывков его. Эта работа, хотя и основана исключительно на изучении рукописей, касается лишь текста публикуемых отрывков, а не романа в целом. Такого, же характера комментарии к одиннадцати большим отрывкам из черновых рукописей разных частей романа, опубликованным в «Литературном наследстве», № 35-36.

Обычно исследователи приступали к изучению «Войны и мира» с установившейся точкой зрения, впервые выдвинутой А. Е. Грузинским, что Толстой задумал не исторический роман, а семейную хронику, что замысел исторической части возник после того, как определился сюжет «мира», что в процессе работы (никто, правда, не раскрыл, как это произошло) семейная хроника переросла в грандиозную историческую эпопею. А. Е. Грузинский в статье «К новым текстам из романа «Война и мир»,[28 - «Новый мир», № 6.] анализируя одну из ранних рукописей (список действующих лиц с их характеристиками), определяет ее как первоначальный план романа, в котором пет «исторической и батальной стороны». На этом основании он приходит к выводу, что «выяснился сперва замысел «мира» и уже потом – «войны». В предисловии к публикации в «Литературном наследстве» черновых вариантов романа редактор пишет: «Судя по первоначальным наброскам и конспектам в 1864 и в начале 1865 г., замысел Толстого имел своим основанием только «мир». Исторические события должны были служить лишь вехами, этапами, фоном для развертывания хроники дворянской жизни».[29 - «Литературное наследство», № 35-36, М. 1939, стр. 286.] Позднее тот же автор в статье «Как писал Толстой «Войну и мир»[30 - «Литературная газета», 1940, № 57 от 17 ноября.] указал, что был задуман историко-бытовой, а не семейный роман; но ряд неверных суждений о первоначальном периоде работы привел его К выводу, что «первая полная редакция, законченная в 1867 году, носит на себе черты дворянского сословного романа с ярко выраженной дворянской идеологией» и лишь «нa четвертом году работы дворянский роман превратился в народную эпопею». В последующих работах о создании «Войны и мира» повторяются утверждения и о семейном замысле и о дворянском сословном романе.[31 - См. Б. Эйхенбаум, «Лев Толстой». Кн. вторая. Шестидесятые годы, Л. – М. 1931, стр. 231; П. С. Попов, «Толстой и о Толстом. Обзор литературы за 1935—1939 гг.» – «Литературное наследство», № 37-38, М. 1939, стр. 740; Л. Мышковская, «Герои «Войны и мира» – «Литературная учеба», 1940, № 12, стр. 20; С. П. Бычков, «Народно-героическая эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир», М. 1949, стр. 6—7; «Лев Николаевич Толстой». Сборник статей и материалов, Изд. АН СССР, М. 1951, стр. 580; «Собрание сочинений Л. Н. Толстого» в 14 томах, т. 7, Гослитиздат, М. 1951, стр. 351 и сл.; А. М. Лапин, «Роман Л. Толстого «Война и мир» (Эволюция замысла и образы романа)»– «Русский язык в нерусской школе». Методический сборник, вып. 6, Баку, 1952, стр. 31—60; С. П. Бычков, «Война и мир – народно-героическая эпопея» – в сборнике «Творчество Л. Н. Толстого», Изд. АН СССР, М. 1954, стр. 130 и сл.; С. П. Бычков, «Л. Н. Толстой. Очерк творчества», Гослитиздат, М. 1954, стр. 116 и сл.; С. И. Леушева, «Война и мир» Л. Н. Толстого», Изд-во Академии педагогических наук, М. 1954, стр. 10—20.] Не находя среди сохранившихся рукописей материалов, подтверждающих семейный замысел, те немногие исследователи, которые обращались к рукописям, приходили ко второму ошибочному выводу, будто многие рукописи, особенно рукописи ранней стадии работы, не сохранились.[32 - Например, в «Литературном наследстве» сообщалось: «Корректур романа до нас дошло сравнительно немного. Из рукописей же пропали значительная часть черновиков, относящихся к первоначальной стадии работы, и отдельные части последующих редакций романа. Это обстоятельство весьма затрудняет выяснение творческой истории великого произведения» («Литературное наследство», № 35-36, стр. 286).]

Рукописей «Войны и мира» сохранилось свыше 5000 листов: автографы, исправленные Толстым копии и корректуры. Из них 91 лист относится к самому раннему периоду работы, к поискам начала романа (рукописи №№ 1—3, 42—49, 51, 52). Анализ их позволяет предположить, что рукописи первоначального периода работы полностью сохранились. Из автографов и копий дальнейшего периода работы утрачены отдельные разрозненные листы, относящиеся к разным частям романа, а также наборные рукописи журнального текста первой и второй частей, напечатанных впервые в «Русском вестнике». Однако сохранившаяся почти полностью рукопись первой части, предшествующая наборной, очень близка к журнальному тексту, и сопоставление ее с публикацией в журнале раскрывает характер последующих исправлений, сделанных либо в наборной, не сохранившейся, рукописи, либо в корректуре. Сохранившиеся автографы второй части разрознены, и не удается подобрать полной рукописи, с которой снималась копия для журнального набора. Однако первоначальные наброски этой части, а также сохранившаяся довольно большая часть рукописи, текст которой во многом весьма близок к журнальному, дают возможность достаточно ясно восстановить процесс работы над второй частью. Дальнейшее содержание романа – от Ольмюцкого смотра в ноябре 1805 г. (по наст. изд. от третьей части первого тома) до конца романа – представлено в рукописях почти полностью от начальных вариантов до наборных рукописей и, кроме того, частично в корректурах. Утрачено много корректур первого отдельного издания, но сохранились в большой части автографы вставок в утраченные корректуры.[33 - Вставки в корректуры часто переписывались, и копии подшивались для ясности к корректурам. Вследствие этого автографы многих вставок, сделанных на отдельных листах, сохранились особо от самих корректур.] Вставки эти дают представление о том, какие дополнения вносил автор в произведение при работе над корректурами. Таким образом, утраченная часть по отношению к целому настолько незначительна, что она не является серьезным препятствием на пути восстановления процесса создания романа.

III

1 октября 1862 г. Толстой писал свояченице Е. А. Берс, что его «так и тянет теперь к свободной работе de longue haleine[34 - [продолжительной]] – роман или т[ому] п[одобное]».[35 - Т. 60, стр. 451.] В это время Толстой был занят «Казаками» и «Поликушкой». С конца декабря время от времени в Дневнике появляются записи, говорящие о растущем творческом подъеме писателя. «Пропасть мыслей, так и хочется писать», – отмечает Толстой 30 декабря 1862 г. «Эпический род мне становится один естественен», – пишет он спустя несколько дней (3 января 1863 г.). «Давно я не помню в себе такого сильного желания и спокойно-самоуверенного желания писать. Сюжетов нет, т. е. никакой не просится особо, но, заблужденье или нет, кажется, что всякой сумел бы сделать» (23 января).[36 - Т. 48, стр. 47, 48, 50.] Далее Толстой касается тем и образов, которые приходят ему «с разных сторон», но среди них нет еще ничего, относящегося к тому произведению, которое в ближайшее время полностью захватит его. Через месяц, 23 февраля 1863 г., Толстой отметил в Дневнике: «Перебирал бумаги – рой мыслей и возвращение или попытка возвращенья к лиризму. Он хорош. Не могу писать, кажется, без заданной мысли и увлеченья».[37 - Т. 48, стр. 52.] Быть может, среди бумаг, которые Толстой перебирал, были написанные им два года назад первые главы романа о декабристе. Быть может, с этого времени и началась та работа, которая привела Толстого к эпохе 1812 г. Два дня спустя С. А. Толстая уведомила сестру: «Лева начал новый роман».[38 - Письмо С. А. Толстой к Т. А. Берс от 25 февраля 1863 г.] 5 сентября 1863 г. появляется первое точное свидетельство о замысле романа из эпохи 1812 г.: «Вчера мы много говорили о 1812 годе по случаю намерения твоего написать роман, относящийся к этой эпохе», – писал Толстому А. Е. Берс.

Важным документом, который не только дает основание для датировки начала работы, но и помогает решить вопрос о замысле романа, является сохранившийся среди рукописей «Войны и мира» счет книжного магазина на книги, покупавшиеся Толстым между 15 августа 1863 г. и 19 апреля 1865 г. Среди первой партии книг, купленных 15 августа 1863 г., были те, которые служили Толстому основными источниками в течение всей работы над романом: книги А. И. Михайловского-Данилевского о войнах 1805, 1812 и 1813 гг., «История консульства» Тьера, «Записки» С. Глинки и др.[39 - Список опубликован полностью ниже, стр. 153—154.]

В письме от 14—15 сентября Е. А. Берс, видимо выполняя поручение Толстого, прислала ему список книг, «в которых говорится что-нибудь о 12-м годе». Она писала: «Их на русском языке замечательно мало, а очерков из общественной жизни почти вовсе нет; все так много заботились о политических событиях и их было так много, что никто и не думал описывать домашнюю и общественную жизнь того времени. Тебе надо получить особенное откровение свыше, чтобы угадать по самым неясным намекам и рассказам. Постарайся послушать очевидцев. На днях я справлюсь в французских и немецких магазинах, но вряд ли буду счастлива. Сколько я ни читала, я, сколько помню, не встретила ни одного описания русской общественной жизни в иностранных книгах. Я слушала некоторые рассказы, но все говорят о том, как мужики били француза, как хотели Кремль взорвать. В какой день кто и куда выехал, а как жили во Владимире, да в Туле, да в Калуге эти выехавшие, никто о том решительно ничего не скажет. Ты очень трудную предпринял задачу, и журналов от того времени никаких нет. Я тебе отметила те книги, где более говорится об общественной жизни, и если хочешь, я куплю их и прочту и отмечу хорошие места или сделаю сокращенные выписки, потому, мне кажется, что я понимаю, что тебе нужно, а это тебе уничтожит скучную сторону твоего труда».[40 - Письмо Е. А. Берс к Толстому от 14—15 сентября 1863 г. (впервые опубл. в указанной выше книге Б. М. Эйхенбаума, кн. вторая, стр. 227—228).] Из письма Е. А. Берс можно заключить, что с ее помощью Толстой надеялся разыскать для предстоящей работы материалы о домашней и общественной жизни людей в разных городах России в эпоху войны 1812 г. Ясно, что в замысел Толстого в самом начале входила тема Отечественной войны 1812 г., в частности оставления жителями Москвы и рассказ о том, «как жили во Владимире, да в Туле, да в Калуге эти выехавшие».

А. Е. Берс был также занят разыскиванием материалов для нового произведения Толстого. Он искал их и в печатных изданиях и в устных свидетельствах частных людей, современников 1812 г. О своих находках он сообщал Толстому в письмах к нему. В конце октября А. Е. Берс прислал в Ясную Поляну подлинники писем М. А. Волковой к В. И. Ланской, которые дала для Толстого дочь В. И. Ланской А. С. Перфильева.[41 - Письма М. А. Волковой к В. И. Ланской частично были напечатаны в «Русском архиве», 1872, декабрь; полностью – в «Вестнике Европы», 1874,№№ 8—12, под заглавием «Грибоедовская Москва в письмах М. А. Волковой к В. И. Ланской».] В письме от 23 октября 1863 г. А. Е. Берс обращал внимание Толстого на то, что в этих письмах «весьма интересны» сведения «об духе того времени». Толстой тогда же прочел присланные письма, они заинтересовали его, и вскоре он воспользовался ими для своего романа.

Наконец, в октябре 1863 г. появляется первое личное свидетельство Толстого. «Я никогда не чувствовал свои умственные и даже все нравственные силы столько свободными и столько способными к работе, – писал Толстой. – И работа эта есть у меня. Работа эта – роман из времени 1810 и 20-х годов, который занимает меня вполне с осени… Я теперь писатель всеми силами своей души, и пишу и обдумываю, как я еще никогда не писал и не обдумывал».[42 - Письмо к А. А. Толстой от 17—31? октября 1863 г. – т. 61, стр. 23—24.]

IV

Нельзя точно определить, что именно было написано за время с февраля до осени 1863 г. Ясно лишь, что Толстого интересовало тогда время войны 1812 г. Подтверждается это следующими дополнительными свидетельствами. В дневнике С. А. Толстой 28 октября имеется пометка, говорящая о работе Толстого над «Историей 1812 года».[43 - «Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1860—1891», М. 1928, стр. 80.] 15 декабря Толстой в Москве приходил к М. П. Погодину за материалами но 1812 г.[44 - Дневник М. П. Погодина (Госуд. биб-ка СССР им. В. И. Ленина).] Возможно, что в тот же приезд или в феврале 1864 г. он брал книги у библиографа и историка литературы М. Н. Лонгинова, а также покупал книги о 1812 г. Из позднейших писем Толстого к М. Н. Лонгинову[45 - См. письма Толстого к М. Н. Лонгинову от 19 и 26 марта 1864 г. – т. 61, стр. 40, 42—43.] известно, что Толстой получил у него «Чтения в императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете»,[46 - В этом издании к 1864 г. было уже опубликовано много материалов о 1812 г.] «Походные записки русского офицера», изданные И. Лажечниковым (М. 1836), и книгу П. И. Шаликова «Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года» (М. 1813).[47 - Две последние книги указаны в цитированном письме Е. А. Берс к Толстому,]

До конца февраля 1864 г., упоминая о своей работе в письмах к близким, Толстой продолжал называть ее «романом из 1812 года».[48 - См. письма Толстого к М. Н. Толстой от 20 января и 24 февраля 1864 г. – т. 61 стр. 34 и 37.] На этом основании можно выделить группу рукописей, написанных в течение первого периода – с февраля 1863 по февраль 1864 г. Таких рукописей сохранилось семь. Они различны по содержанию и по объему, но объединены замыслом о 1812 годе. Некоторые данные позволяют с достаточной долей вероятности наметить хронологическую последовательность создания первых семи рукописей.

Первой следует считать неоднократно публиковавшийся набросок, который принято называть кратким конспектом (рукопись № 47).[49 - Опубл. т. 13, стр. 13, вар. № 1. Анализ этого и следующих ранних набросков сделан А. Е. Грузинским в указанной выше статье («Новый мир», 1925, №№ 6 и 7), где впервые опубликованы конспекты и ранние варианты начала романа.] «В 1811 году у старого князя Волхонского гостил молодой Зубцов», – так Толстой начал, желая сразу ввести в действие. «Молодой Зубцов», как видно из дальнейшего, – тот «блестящий молодой человек», который, по первоначальному замыслу, должен был погибнуть под Аустерлицем. Эта первая фраза тут же зачеркнута, но позднее Толстой еще раз вернется к «молодому Зубцову», теперь же пытается начать с характеристик действующих лиц.

После нескольких вступительных фраз автор перешел к простому перечислению намечавшихся в ту пору действующих лиц с их краткими характеристиками. Старый князь Волконский (впоследствии Волконский) и его дочь княжна Марья, семья графа Толстого (впоследствии Ростова), видимо, с самого начала четко рисовались автору. Будущий Пьер намечен под именем Ильи, как «единственный сын, богач», «кроткой, умница, женат на красавице б.....». Министр Мосальский и его два сына Иван и Петр – это будущий князь Василий с сыновьями. «Вдова Аркадия – кузина и друг детства глупого доброго графа Толстого» – вероятно, будущая княгиня Анна Михайловна Друбецкая. Трое других – сын министра Петр, племянник Толстых Анатолий, брат жены Ильи и уготованная им по этому наброску роль объединятся впоследствии в образе Анатоля Курагина. Ясно представлялся Толстому Берг, которому сразу было дано определение: «ловкий немец делает карьеру больше всех». Таков первый перечень частных лиц, которые должны были жить и действовать в романе, посвященном 1812 году.

Хронологически следующим можно считать набросок начала, озаглавленный «Три поры» (рукопись № 43).[50 - Опубл. т. 13, стр. 77—85, вар. № 10. Как в первой публикации А. Е. Грузинского («Новый мир», 1925, № 6, стр. 32—38), так и в т. 13 опубликован не первоначальный текст этого варианта начала, а тот, который возник в период приспособления рукописи к новому замыслу начать действие романа с 1805 г. Именно в позднейший период встречающиеся в наброске даты 1811 г. были исправлены на 1805 г.; тогда же в двух местах вписано имя князя Андрея как сына Н. С. Волконского. В период же создания данного варианта, то есть в первом слое этой рукописи, действие начинается в 1811 г., что естественно вытекает и из подзаголовка: «Часть 1-я. 1812 год».] Основание следующее: в нервом упомянутом выше наброске есть указание на то, что у князя Волконского одна дочь; о сыне нет никаких упоминаний. В наброске «Три поры» первоначально так и было, и лишь в процессе работы над ним введен сын князя Волхонского. Во всех последующих вариантах начала уже утвердилось, что у князя Волконского дочь и сын.

Заглавие «Три поры» и подзаголовок: «Часть 1-я. 1812 год» раскрывают замысел того времени, неразрывно еще связанный с романом о декабристе. По этому замыслу, первая часть, то есть «первая пора» из трех, посвящена «молодости главного героя»; следующие две «поры» – 1825 г., год декабрьского восстания, и 1856 г., год возвращения декабристов из ссылки – должны были, очевидно, составить следующие части.[51 - Это предположение впервые выдвинул А. Е. Грузинский в указанной выше статье]

Первой главе дано заглавие: «Генерал-аншеф». Набросок начинается с рассказа о старом князе Волхонском: приведены краткие биографические сведения, описаны его привычки, образ жизни в Лысых Горах. Все соответствует первоначальной краткой характеристике в предыдущем наброске и содержит основные черты будущего старого князя Болконского. Намечены образы княжны Марьи и ее компаньонки-француженки, которая фигурирует здесь под именем m-lle Silienne. Отражены в этом варианте, хотя еще очень бегло, и своеобразные взаимоотношения старого князя с дочерью. Сын старого князя еще не фигурирует. Мысль о нем появилась в процессе работы именно над этим вариантом; сначала возникло лишь краткое упоминание о нем, затем тема сына стала несколько расширяться, но образ его все еще не напоминал князя Андрея. Ход творческих поисков таков. Отрывок о семье старого князя переделывался несколько раз. Первоначально: «В 1811 году княгини уже не было на свете. От нее оставалась одна дочь (17 лет) 21 года, и князь жил один с нею и с француженкой (Enit[ienne]) Silienne,[52 - Имя француженки в этом варианте неустойчиво: то Enitienne, то Silienne. Имя компаньонки матери Толстого, в какой-то мере послужившей прообразом компаньонки княжны Марьи, было: Louise Henissienne.] взятой князем из милости для компании дочери. M-lle Silienne было 18 лет». О сыне никаких упоминаний нет. Этот набросок тут же зачеркивается и пишется новый – введен сын: «…От нее остались сын и дочь. Князь жил один с дочерью и француженкой m-lle Silienne, взятой князем из милости для компании дочери, летом в деревне, зимой в Москве в собственном доме. Сын князя, еще бывши 19 лет от рода, ослушался отца, выйдя из университета и поступив в гусары. И с тех пор князь сказал, что у него нет сына. Никто не смел упоминать про него. Князь сам раз в год посылал ему (1200 р.) 500 р., и сына, действительно, не было». Этот текст также не удовлетворил писателя; он начал создавать новую ситуацию в отношении сына: «…сын этот женился бог знает на ком, как говорили, и молодая княгиня, оставленная им без средств в Москве, по проискам княжны, была привезена в Лысые Горы и жила во флигеле. Она была на сносях». Не докончив и этого варианта, Толстой зачеркнул его, заменив другим: «…сын этот женился бог знает па ком, как говорил князь, и отец его знать не хотел, хотя теперь перед кампанией он позволил привезти к себе жену, чтобы не бросить ее на улице, и самому приехать проститься». Так, в процессе работы над первым вариантом начала романа, постепенно подготавливалось в сюжете место будущего князя Андрея.

В законченном виде первый вариант начала содержит характеристику князя Волконского и уклад его жизни в Лысых Горах в 1811 г. с дочерью и француженкой m-lle Silienne (вся эта тема будет позднее развита в последних главах первой части первого тома).[53 - По наст. изд. т. I, ч. 1, гл. XXII—XXV.] В Лысых Горах ожидают приезда сына, беременная жена которого уже находится в имении. Старый князь раздражен и недоволен приездом сына, которого он не хочет видеть. В это время приезжают «молодые князья Т. с гувернером из-за границы». Это будущие Ипполит и Анатолий Курагины, здесь они Иван и Петр – персонажи, знакомые по первому наброску. О них из этого варианта начала известно лишь, что «оба были дураки. Старший вялый и ломающийся, второй простой и с плотскими наклонностями. Он начал волочиться за княжной и опротивел ей. Enitienne хорошо приняла его». Это зерно будущей сцены приезда Анатоля Курагина в Лысые Горы, которое будет развито впоследствии во втором томе. Заканчивается набросок конспектом беседы старого князя с гостями о войне: «Князь разговаривал о Наполеоне. Он видел его силу, но презирал его… Аббат презирал революцию, но уважал la capitale du monde.[54 - [столицу мира.]]Речь о делах с австрийцами. Должны проходить войска». Далее также конспективно изложены происшедшие в доме события: роды невестки, поведение Ивана и Петра Т. («Иван соблазняет Александру, Петр – Еnitienne»), и отношение старого князя ко всему происшедшему: «Князь переносит твердо и всё приводит в порядок».

На этом довольно развитый вариант начала оборвался. На полях первого листа этого наброска записаны отдельные мысли автора. Некоторые из них позволяют частично представить дальнейший замысел. Например, пометка: «Переходил через границу завоевателем, всё покорялось, теперь едет покоряться кондуктору»,[55 - Кондуктор – унтер-офицер.] конечно, относится к Наполеону. Другая заметка: «Дибич противн. взял в левую руку шпагу» будет использована в следующей рукописи для характеристики поведения Берга под Бородиным.

Дальнейшие записи относятся к пребыванию французов в Москве: «Мальчик в Москве рад свободе, происшедшей от французов. Злодей француз колет и тот же самый на квартире кроткой». Вторая фраза, быть может, содержит зерно замысла о французе Пончини (в окончательнойредакции – Рамбале), с которым встретился Пьер в занятой французами Москве. Последняя заметка на нолях: «Любезничает с пленными и дает им хлеб, а Топчеенко есть нечего». Видимо, в ней отражен замысел какого-то эпизода на войне. Позднее в конспективных записях, а также в седьмом варианте начала встретится имя Топчеенко.[56 - См. т. 13, стр. 107.] Конспект беседы старого князя с аббатом, а также заметки на полях дают все основания утверждать, что в самый ранний период работы над романом тема войны входила в план.

Если рассматривать этот набросок не изолированно, а в ряду всех последующих набросков начала, то можно выдвинуть предположение, почему вариант не удовлетворил автора и не получил дальнейшего развития в этот период работы. В последующих вариантах автор будет, так же как и здесь, пытаться ввести в самом начале повествования беседу о Наполеоне и войне. Быть может, этот вариант отброшен именно потому, что в нем не создалась обстановка, дающая возможность перехода к тем большим историческим вопросам, которые были основной задачей задуманного произведения. Отдаленное от Москвы и Петербурга имение, а также общественное положение находящегося в немилости генерал-аншефа не позволяли собрать в Лысых Горах людей разных направлений, к чему, как будет видно из дальнейших поисков начала, Толстой стремился для того, чтобы сразу начать действие исторического романа. Это начало было оставлено, и Толстой стал искать другое.