– Ну, ты! Вот тарелки разобью, – завизжала она на Белецкого. – Ты бы шел пособлять, – прокричала она, смеясь, на Оленина. – Да закусок-то[30 - Закусками называются пряники и конфеты.] девкам припаси.
– А Марьяка пришла? – спросил Белецкий.
– А то как же? Она тесто принесла.
– Вы знаете ли, – сказал Белецкий, – что ежели бы одеть эту Устеньку да подчистить, походить немножко, она была бы лучше всех наших красавиц. Видели вы казачку Борщеву? Она вышла замуж за полковника. Прелесть какая dignitе![31 - [какое достоинство!]] Откуда чт? взялось…
– Я не видал Борщевой, а по мне лучше этого наряда ничего быть не может.
– Ах, я так умею примириться со всякою жизнью! – сказал Белецкий, весело вздыхая: – пойду посмотрю, чт? у них.
Он накинул халат и побежал. – А вы озаботьтесь закусками! – крикнул он.
Оленин послал денщика за пряниками и медом; и так ему вдруг гадко показалось давать деньги, будто он подкупал кого-то, что он ничего определенного не ответил на вопрос денщика: «сколько купить мятных, сколько медовых?»
– Как знаешь.
– На все-с? – значительно спросил старый солдат. – Мятные дороже. По шестнадцати продавали.
– На все, на все, – сказал Оленин и сел к окну, сам удивляясь, почему у него сердце стучало так, как будто он на что-то важное и нехорошее готовился.
Он слышал, как в девичьей хате поднялся крик и визг, когда вошел туда Белецкий, и через несколько минут увидел, как с визгом, возней и смехом он выскочил оттуда и сбежал с лесенки.
– Выгнали, – сказал он.
Через несколько минут Устенька вошла в хату и торжественно пригласила гостей, объявив, что всё готово.
Когда они вошли в хату, всё действительно было готово, и Устенька оправляла пуховики в стене. На столе, накрытом несоразмерно малою салфеткой, стоял графин с чихирем и сушеная рыба. В хате пахло тестом и виноградом. Человек шесть девок, в нарядных бешметах и необвязанные платками, как обыкновенно, жались в углу за печкою, шептались, смеялись и фыркали.
– Просим покорно моего ангела помолитъ, – сказала Устенька, приглашая гостей к столу.
Оленин в толпе девок, которые все без исключения были красивы, рассмотрел Марьянку, и ему больно и досадно стало, что он сходится с нею в таких пошлых и неловких условиях. Он чувствовал себя глупым и неловким и решился делать то же, чт? делал Белецкий. Белецкий несколько торжественно, но самоуверенно и развязно подошел к столу, выпил стакан вина за здоровье Устеньки и пригласил других сделать то же. Устенька объявила, что девки не пьют.
– С медом бы можно, – сказал чей-то голос из толпы девок.
Кликнули денщика, только что вернувшегося из лавочки с медом и закусками. Денщик исподлобья, не то с завистью, не то с презрением, оглядев гулявших по его мнению господ, старательно и добросовестно передал завернутые в серую бумагу кусок меда и пряники и стал было распространяться о цене и сдаче; но Белецкий прогнал его.
Размешав мед в налитых стаканах чихиря и роскошно раскинув три фунта пряников по столу, Белецкий вытащил девок силой из их угла, усадил за стол и принялся оделять их пряниками. Оленин невольно заметил, как загорелая, но небольшая рука Марьянки захватила два круглые мятные и один коричневый пряник, не зная, чт? с ними делать. Беседа шла неловкая и неприятная, несмотря на развязность Устеньки и Белецкого и желание их развеселить компанию. Оленин мялся, придумывал, что бы сказать, чувствовал, что внушает любопытство, может быть вызывает насмешку и сообщает другим свою застенчивость. Он краснел, и ему казалось, что в особенности Марьяне было неловко. «Верно они ждут, что мы дадим им денег, – думал он. – Как это мы будем давать? И как бы поскорее дать и уйти!»
XXV.
– Как же ты своего постояльца не знаешь? – сказал Белецкий, обращаясь к Марьянке.
– Как же его знать, когда к нам никогда не ходит? – сказала Марьяна, взглянув на Оленина.
Оленин испугался чего-то, вспыхнул и, сам не зная, чт? говорит, сказал: – Я твоей матери боюсь. Она меня так разбранила в первый раз, как я зашел к вам.
Марьянка захохотала.
– А ты и испугался? – сказала она, взглянула на него и отвернулась.
Тут в первый раз Оленин увидал всё лицо красавицы, а прежде он видал ее обвязанною до глаз платком. Не даром она считалась первою красавицей в станице. Устенька была хорошенькая девочка, маленькая, полненькая, румяная, с веселыми карими глазками, с вечною улыбкой на красных губках, вечно смеющаяся и болтающая. Марьяна, напротив, была отнюдь не хорошенькая, но красавица! Черты ее лица могли показаться слишком мужественными и почти грубыми, ежели бы не этот большой стройный рост и могучая грудь и плечи и, главное, ежели бы не это строгое и вместе нежное выражение длинных черных глаз, окруженных темною тенью под черными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки. Она улыбалась редко, но зато ее улыбка всегда поражала. От нее веяло девственною силой и здоровьем. Все девки были красивы, но и сами они, и Белецкий, и денщик, вошедший с пряниками, – все невольно смотрели на Марьяну и, обращаясь к девкам, обращались к ней. Она гордою и веселою царицей казалась между другими.
Белецкий, стараясь поддерживать приличие вечеринки, не переставая болтал, заставлял девок подносить чихирь, возился с ними и беспрестанно делал Оленину неприличные замечания по-французски о красоте Марьянки, называя ее «ваша», la v?tre, и приглашая его делать то же, что он сам. Оленину становилось тяжеле и тяжеле. Он придумал предлог, чтобы выйти и убежать, когда Белецкий провозгласил, что именинница Устенька должна подносить чихирь с поцелуями. Она согласилась, но с тем уговором, чтобы ей на тарелку клали деньги, как это делается на свадьбах. «И чорт меня занес на эту отвратительную пирушку!» сказал про себя Оленин и, встав, хотел уйти.
– Куда вы?
– Я пойду табак принесу, – сказал он, намереваясь бежать, но Белецкий ухватил его за руку.
– У меня есть деньги, – сказал он ему по-французски.
«Нельзя уйти, тут надо платить, – подумал Оленин, и ему стало так досадно на свою неловкость. – Неужели я не могу то же делать, что и Белецкий? Не надо было итти, но раз пришел, не надо портить их удовольствия. Надо пить по-казацки», и, взяв чапуру (деревянную чашку, вмещающую в себе стаканов восемь), налил вина и выпил почти всю. Девки с недоумением и почти с испугом смотрели на него, когда он пил. Это им казалось странно и неприлично. Устенька поднесла им еще по стакану и поцеловалась с обоими. – Вот, девки, загуляем, – сказала она, встряхивая на тарелке четыре монета, которые положили они.
Оленину уже не было неловко. Он разговорился.
– Ну, теперь ты, Марьяна, поднеси с поцелуем, – сказал Белецкий, схватывая ее за руку.
– Да я тебя так поцелую! – сказала она, шутя замахиваясь на него.
– Дедушку и без денег поцеловать можно, – подхватила другая девка.
– Вот умница, – сказал Белецкий и поцеловал отбивавшуюся девку. – Нет, ты поднеси, – настаивал Белецкий, обращаясь к Марьяне. – Постояльцу поднеси.
И, взяв ее за руку, он подвел ее к лавке и посадил рядом с Олениным.
– Какова красавица! – сказал он, поворачивая ее голову в профиль.
Марьяна не отбивалась, а, гордо улыбаясь, повела на Оленина своими длинными глазами.
– Красавица-девка, – повторил Белецкий.
«Какова я красавица!» повторил, казалось, взгляд Марьяны. Оленин, не отдавая себе отчета в том, что он делал, обнял Марьяну и хотел поцеловать ее. Она вдруг вырвалась, столкнула с ног Белецкого и крышку со стола и отскочила к печи. Начался крик, хохот. Белецкий шептал что-то девкам, и вдруг все они выбежали из избы в сени и заперли дверь.
– За чт? же ты Белецкого поцеловала, а меня не хочешь?– спросил Оленин.
– А так, не хочу, и всё, – отвечала она, вздергивая нижнею губой и бровью. – Он дедушка, – прибавила она, улыбаясь. Она подошла к двери и стала стучать в нее. – Что заперлись, черти?
– Что ж, пускай они там, а мы здесь, – сказал Оленин, приближаясь к ней.
Она нахмурилась и строго отвела его от себя рукой. И вновь так величественно хороша показалась она Оленину, что он опомнился и ему стыдно стало за то, что он делает. Он подошел к двери и стал дергать ее.
– Белецкий, отоприте! Чт? за глупые шутки?
Марьяна опять засмеялась своим светлым, счастливым смехом.
– Ай боишься меня? – сказала она.
– Да ведь ты такая же сердитая, как мать.