Её Македою зовут».
«Так, стало быть, Офир безбожен? –
Дослушав, начал Соломон, –
Но если не Господь, то кто же
У них всевышний занял трон?
Не тот ли, кто войной небесной
Себя навеки осквернил?
И мир тогда на части треснул,
И он с небес низвергнут был».
«Возможно, что тебя обидит
Тот факт, – ответствовал Удод, –
Что лишь богам, которых видит,
Приносит жертвы сей народ.
А Тот, Кому душой ты верен,
Не ведом людям той страны,
Но их сердец открыты двери
Алмаке – божеству Луны.
В ночном саду, где я укрылся,
Я видел жертвенник один.
К нему народ окрест сходился.
И эти люди, господин,
Обряды странные вершили,
Воздав хвалу своим богам,
Которых сами сотворили.
Была сама царица там».
«Язычники! Слепое стадо.
Ладья без вёсел на воде.
Проклятие – вот им награда!
Забвение – вот их удел!»
Так думал сын царя Давида,
Ещё не ведая о том,
Что и его коварный идол
Поманит дьявольским перстом.
И он спросил: «А правда ль это,
Что в той стране, где ты гостил,
Земля в цветущий сад одета,
Куда б ты взгляд не устремил?
И пастуху не хватит взора,
Чтоб охватить стада свои,
Пасущиеся на просторах?
Развей сомнения мои».
«Бесспорно, роскошь Иудеи,
Мой царь, – на восхищенье всем!
И всё ж Офир, страна сабеев, –
Как первозданный сад Эдем!
Земля, подвластная царице,
Мой господин, столь велика:
Окинуть взглядом даже птица
Её не сможет свысока.
О, Соломон, жаль, ты не можешь