Наследник

Если вдруг вам дома стало скверно
И к жене своей попали прямо под каблук,
Лучший выход, чтоб спастись от мук, –
Ввалиться в ресторан,
Где Гуревич у руля…

И женщины подхватили:

Ввалиться в ресторан,
Где Гуревич у руля…

Мы пошли дальше дозором по парку…

На другой день повели наступление на Кремль. Я с небольшим отрядом стоял на Тверской улице. Всей нашей группой командовал немолодой слесарь с фабрики «Свет и лампа». Самокатчик привез мне приказ:

«Занять квартиры, что возле городской думы, после артиллерийской подготовки ворваться в кремлевские ворота».

Через минуту слесарь пришел сам.

– Мы сделаем это вместе, – сказал он. – Айда!

Это был восьмой день боя. Лицо немытое, заросшее, глаза воспаленные от недосыпа, от стрельбы, френч изорван, шинель где-то потеряна. Не мудрено, что дедушка Шабельский не узнал меня, когда мы ввалились к нему в квартиру. Зато я узнал его сразу, Он не изменил своей привычке ежедневно пробривать подбородок между бакенбардами и даже сохранил генеральские погоны на гражданском полумундире, афишируя свое пренебрежение к событиям.

– Окна, – прекрасно, прямо на Кремль, – хрипел слесарь со «Света и лампы», осматривая квартиру, – сюда пулемет, сюда четыре стрелка, прикрытие устроим из стола и буфета. Сергей, тащи подходящее барахло для укрытия стрелков. Хозяев выставь – подозрительны.

Дедушка Шабельский посмотрел на меня.

– Сережа, это ты?

Слесарь сказал:

– Ну, ты здесь распоряжайся, а я пошел по другим квартирам.

– Сергей, – вдруг захлопотал дедушка, – ванну? Чистое белье? Можно соорудить яишенку. Мигом.

– Сейчас некогда, – сказал я, – видите, что делается. Тащи, ребята, стол.

Мы принялись подтаскивать мебель к окнам. Буфет пришлось положить боком. Получился превосходный бруствер. При этом разлетелась вдребезги фарфоровая чернильница, с которой я играл еще в детстве, знакомая мне, как дедушкины морщины, которых (я увидел это, поглядывая на него тайком) стало ужасно много, с тех пор как я видел его в последний раз.

– Нельзя ли полегче! – закричал дедушка. На лице у него появилось выражение слабости и гнева. – Ну, я понимаю, вам надо разгромить юнкеров. Но к чему же колошматить хорошую посуду? Или ты пьян, Сергей? В папашу пошел.

Из соседней комнаты прибежала Марфа Егоровна. Услышав мужские голоса, она там припудрилась, сделала брови.

– Вот внучек, – коротко сказал дедушка.

– Сереженька, – воскликнула радостно Марфа Егоровна, какая неожиданность! А я думала – погромщики. Хотите чаю? Вы устраиваете у нас позицию? Скажите: скоро с этим будет покончено? Здравствуйте!

– Здравствуйте! – сказал я, испытывая неловкость от прикосновения к умытой женской руке.

Марфа Егоровна приписала это действию свой красоты.

– Я же вам бабушка, – сказала она, кокетничая, – ну, скажите – бабушка.

– Бабушка, – пробормотал я, растерявшись. Красногвардейцы у окна захохотали.

– Марфа, – сказал дедушка, – не валяй дурака. Он красный. Он за социальную революцию.

– Сережа, вы революционер? – тоном нежного упрека протянула Марфа Егоровна. Она произносила «рэвольюсионнэр».

– Дура, он большевик, – нетерпеливо сказал дедушка.

Но Марфа Егоровна не разбиралась в партийных окрасках. Она повторяла с бессмысленной кокетливостью под грохот рушащихся стен Кремля:

– Вы рэвольюсионнэр?

В дверях показался слесарь.

– Ну что же ты? – сказал он неодобрительно и пошел дальше.

Загрохотали орудия. С Кремлевской стены валился кирпич. Ворота треснули и растворились.

– Ура! – закричал я и прыгнул в окно. Красногвардейцы – за мной.

Отовсюду – из Иверского проезда, с Никольской, из Торговых рядов – бежали наши. Мы вбежали во двор. Юнкера кидали винтовки, поднимая руки. Кремль был взят.

Я пошел медленно на завод Тильманса на Пресне. Мне сказали, что там будет митинг. По дороге я спрашивал у встречных, что слышно в других районах. Никто толком не знал. Стамати, усталый, сходил с трибуны. Я бросился к нему.

– Ну что? – сказал я.

Он протянул мне бумагу.

«Боевой приказ», – прочел я. И дальше: – «Враг сдался. Все наши условия приняты. Признана власть Советов. Мирные условия вырабатываются. Позиций не ослаблять. Быть настороже».

– Володька! Ура!

– Сережка, ты рад?

– Вопрос! Ну, а дальше что?

– Масса работы, – сказал Володя, нахмурившись.

Он потащил меня к столику. Там сидел рабочий и записывал. Вокруг теснилось много народу.

– Володька, – сказал я, беря его под руку и конфиденциальным шепотом, – как ты думаешь, мы долго продержимся?

– Идем записываться, – ответил Володя и снова потащил меня.

– Нет, подожди, Володя, – продолжал я, – то есть я знаю, социализм будет. Но цифры – ты подумай: например тысяча девятьсот тридцатый год, двенадцатилетний партийный стаж, Шестнадцатый съезд партии. Цифры я не представляю себе. Это грандиозно! А ты?

– Ну, – пробормотал Володька, – начались рассуждения.