Мы не «рабы», а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения

Все явления мира и общества «взялись», «стали», «пошли», наконец, «зачались» от лица, груди, очей, дыхания и проч. Бога. Мир, Природа не «тварь Божья», но Его тело.

Точно так же в записанном Глебом Успенским «Верую» в исполнении русского мужика бесследно выпадает всякий намёк на Сотворение: «Верую во Единого Бога Отца (…) и в небо и в землю. Видимо-невидимо, слышимо-неслышимо…» вместо «сотворившего небо и землю, видимым же всем творец и невидимым».

У Достоевского монашенка – личность, отрёкшаяся от мира для Христа, «живой мертвец»! – заявляет, что Богородица – это земля, а в этнографических материалах есть суровый запрет на битьё земли палками: «Бьют саму Мать Пресвятую Богородицу!» – так что Фёдор Михайлович, очевидно, ничего не выдумывал.

В заговорах древнее именование Земли сливается с новой святыней в неразличимое единство: «Мать Сырая Богородица».

Итак, Земля не мёртвая, бездушная «тварь» – но Тело Божества.

Что было христианского в почитании крестьянами пророка Ильи или великомученицы Параскевы?

Кого из их деревенских почитателей волновали земные дела древнееврейского фанатика единобожия и римской первохристианки, их служение «Богу Авраама, Исаака и Иакова»? Да никого.

Иной мужичок из какого-нибудь Ильинского прихода ещё и обиделся бы смертно, скажи ему кто, что Илья-пророк был иудеем.

Здесь и сейчас нёсся в огненной колеснице по небесам некто по имени Илья, гоня туда или сюда грозовые тучи, посылая дождь на поля, поражая громовыми стрелами нечисть или неправедных, а то и просто непочтительных к нему людей, и чтили его не за давние заслуги перед «богом Израиля», а за дождь, за защиту от тёмной силы – здесь и сейчас!

Здесь и сейчас некто по имени Параскева пряла людские судьбы, отверзала источники, наказывала нерадивых хозяек, помогала при родах, следила за почитанием её дня – пятницы.

Илью чтили забитым на Ильин день, в складчину откормленным бычком и буйной пляской – «попляшу святому Илье!».

Параскеве ставили деревянные изваяния на распутьях, у колодцев и родников, жертвовали клочки пряжи, волосы, полотенца. И место этих святых в жизни русской деревни, и их почитание не были христианскими. Христианскими были только их имена.

Но почитали и других – «Богу молись, а чёрта не гневи!». Я уже писал об идоле лешего. В XV веке лесного хозяина звали «лесным Богом», в XIX – возносили ему молитвы – именно молитвы, которые сами так и называли, отличая от заговоров!

Молились и овиннику. Почитали по-язычески, жертвами (водяному – топили коня, или улей, или чёрного петуха, или конский череп; лешему – оставляли в лесу коня или хотя бы масляный блин или яйцо; домовому – оставляли в подпечке плошку с молоком, иногда обметали углы смоченным в петушиной крови веником и ставили горшочек каши на его «именины»; банному – душили и зарывали под порог бани чёрную курицу[1 - На фоне всего этого презабавно смотрятся иные нынешние «неоязычники», блажащие при входе в дом или баню: «Слава домовому!», «Слава баннику!» Ребята, вы бы хоть поинтересовались, что Им самим от вас надо – ваши вопли или чего посущественней. Соловья-то баснями не кормят.]).

Но как святых чтили нехристианскими обрядами, так и на явно нехристианских существ распространяли обряды христианские.

Домовой и леший охотно принимали освящённые в церкви пасхальные яйца, домовые на Пасху выходили христосоваться – картина, по чести сказать, поражающая воображение.

Так и видишь, как навстречу возвращающимся с пасхальной заутрени по хрустящему снежку хозяевам вылезает из-за клети в синих вешних сумерках нечто мохнатенькое и радостно объявляет: «Христос воскресе!»

И более того, существовал особый обряд христосования с одним из самых склочных, взбалмошных и опасных обитателей мужицкого подворья – овинником. Священник с образами подходил к овину и провозглашал: «Христос воскресе!»

В это время владелец овина, лёжа в вывернутом мехом наружу тулупе в яме под овином, где разводили огонь для сушки снопов и которая, как подпечье в избе, считалась вотчиной Хозяина, ответствовал: «Воистину воскресе!»

После чего полагал себя на весь год застрахованным от проказливых, а подчас и просто жестоких выходок овинного духа.

Белорусы вообще выходили на Пасху к ближайшему бурелому и сообщали «благую весть» о Воскресении Христа Хозяевам полей, лесов, домов и вод, «с хозяюшкой, зь дзетками!» (о реакции Хозяев на это известие история… точнее, этнография умалчивает).

Водяной оборудовал себе логово по возможности в том омуте, над которым возвышалась церковь святого Ильи. Да что там омуты – в церкви, на колокольне, обитало загадочное и небезопасное существо «колокольный ман» (он же «колокольный мертвец»)!

Вообще русские крещёные люди всю тысячу лет не очень верили в способность церковных, христианских обрядов и символов защищать от «нечисти».

Первые примеры такого подхода подаёт не какой-то полуграмотный мужик, а «святой преподобный» Нестор-летописец. Он пишет, как очевидец, что некий праведный монах видел, как по церкви Печерской обители во время службы гулял бес «в одежде ляха» и отвлекал монахов от богослужения.

Только вдумайтесь – освящённая земля, монастырь, церковь, служба, кадится ладан, кругом иконы, кресты, непрерывно возглашается «имя Божие», присутствуют несколько святых – и посреди всего этого преспокойно гуляет и делает своё чёрное дело нечистый!

И в той же летописи, несколькими строками ниже: бесы ночью рыскали по Полоцку, истребляя всех, кто осмеливался выйти из дома. Те же полочане, что не покинули домов, уцелели.

То есть церковь – не защита от бесов, а дом полочанина, подданного князя-оборотня Всеслава с его языческими оберегами и «гарнизоном» домашних божков – защита!

Так же было и впоследствии – у Гоголя («Вий») нечистая сила беснуется в церкви, не обращая внимания на кресты и иконы, и Хома Брут спасается от неё не столько молитвой и крестом, сколько языческим обережным кругом.

Такой несклонный к язычеству человек, как диакон Кураев, свидетельствует: «выбирая между магией и церковью, герои русских сказок предпочитают обращаться именно к магии. Молитва… считается недостаточной защитой. Например, в храмах (?! —Л.П) от восставших покойников-колдунов защищаются начертанием круга, гвоздями и молотком, сковородкой, а не просто (?! – Л.П) мольбой к Господу».

В русских былинах Василий Буслаев безнаказанно кощунствует над христианскими святынями Новгорода, расправляется под глумливое «вот тебе яичко – Христос воскрес!» с крёстным отцом, монахом, разбивает колокол собора Святой Софии, голым купается в Иордан-реке, но гибнет, посягнув на святыни языческие – «бел-горюч камень» и мёртвую голову.

Русские мужики верили, что от досаждающей или угрожающей нечисти, если крестное знамение и молитва не помогают (!!!), надо избавляться… матерной бранью (происходящей от языческих заклятий[2 - Тема весьма объёмная, любопытствующего читателя отошлю к работам Б.А. Успенского, а здесь отмечу, что после находки в Новгороде двух берестяных грамот, содержащих, по крайности, единственный матерный глагол да обозначение женского естества, говорить о «татарском» происхождении мата всерьёз не приходится.]).

То есть через тысячу лет проходит вера крещёных, искренне полагающих себя христианами русских людей в то, что языческие святыни, символы, обряды – сильнее!

О языческом происхождении всех этих оберегов они, конечно, не задумывались, а зачастую и просто не знали, но явно предпочитали их кресту и молитве.

И это ещё не всё – но и этого достаточно. Неужели всё это – христианство?

Повторюсь – чтобы согласиться с этим, нужно утратить всякое уважение к учению Христа и церкви или выдумать для него какое-то другое название.

Но при том назвать все это язычеством тоже трудно. При всей языческой сущности исповедуемых русским крестьянином – и не только крестьянином – воззрений и совершаемых им обрядов он-то искренне считал себя православным христианином.

Именно эти люди, чтившие домовых пасхальными яичками, а святых – плясками и жертвенными быками, случалось, умирали за свою веру, которую, повторяю, искренне считали христианской.

Так было с одним солдатом, во время покорения Хивинского ханства попавшим в плен и отказавшимся спасти себе жизнь ценой принятия ислама[3 - В наши дни она повторилась с русским солдатом Евгением Родионовым, погибшим в Чечне. К слову, по воспоминаниям близких, при жизни Женя вовсе не показывал себя каким-то «упёртым» христианином в кураевском духе.]. История эта описана в «Дневниках» Достоевского.

Двоюродная бабушка автора этих строк, помнящая и свято блюдущая десятки не имеющих отношения к христианству примет (деньги при купле-продаже из рук в руки не давать и не брать, ничего не давать и не брать через порог, продавая сыпучую снедь – крупу, муку – разбросать по пригоршне по углам – «чтоб в доме не переводилась», и так далее), молилась по бумажке.

При этом читала написанное не то второпях, не то не очень трезвым «батюшкой», совершенно не вдумываясь, озвучивая иной раз воистину жуткие словосочетания – «благословен будь плод червя твоего». Но при этом именно себя, а не, скажем, евангелистов из «Дела веры», считала верующей христианкой.

«А у них и веры никакой нет, – разочарованно рассказывала она по возвращении с молитвенного собрания, куда её заманила родственница, – сидят в доме и поют». Вера без церкви-храма, без образов, без не очень понятного ритуала за веру не считается! А ведь это был конец XX века…

Итак, назвать этих людей христианами – оказать неуважение христианству, язычниками – неуважение им.

Иного определения, показывающего двойственную, двойную природу религии, которую исповедовала Русь несколько последних столетий, не подберешь – двоеверие!

И современные радетели церковного, казённого православия совершенно напрасно тщатся записать себе «в актив» труды и подвиги русских «православных» двоеверцев – солдат, крестьян, зодчих, монахов, правителей, полководцев.

Впоследствии мы подробно рассмотрим, что стало с православием и с Россией, когда церковь объявила и, на свою голову, выиграла войну «пережиткам язычества» в душе и жизни русского народа.

Сейчас хочется поговорить о другом. Многие авторы – особенно из числа публицистов – видят в русском двоеверии нечто неповторимое, единственное в своём роде. «Неоязычники» похваляются – вот какое живучее наше, русское язычество, не чета иным-прочим.

Православные – и в особенности православствующие – видят в этом повод ещё раз похвалить русскую церковь: вот, мол, какая она добрая, терпимая, внимательная к национальным традициям и истокам, не то что злые-плохие католики.

Наконец, западники-либералы нашли в этом очередной недостаток «отсталой» России, в который её можно в очередной раз, компенсируя собственную неполноценность, сладострастно ткнуть носом: «Какие дураки эти глуповские мужики!»

Особенно отличился этим некий Андрей Буровский в своей в рекламном «соавторстве» с «королём русского боевика» А. Бушковым[4 - Коего сам в этой же книге и пинает. Впрочем, во-первых, это их личные дела, да и Бушков, во-вторых, в долгу не остался. А всё-таки клеить на обложку рекламы ради чужую фамилию и в той же книге пинать её обладателя – это, надо сказать, нечто.] книжке «Россия, которой не было – 2. Русская Атлантида».

Целая глава в этой книге называется «Московское православие» и живописует все «ужасы» погрязшего в двоеверии русского народа, противопоставляя его христианнейшим европейцам и, в частности, жителям Западной Руси.