Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Но перейдем к моему поручику. Простой и добродушный на вид, он был хитер и пронырлив, вместе с тем готов душой и телом привязаться к первому встречному. Не раз скомпрометированный перед бурбонским правительством, он почти весь промежуток времени от 1848 г. и до нового объявления конституции провел в тюрьме, откуда через посредство гаморристов вел деятельный заговор. Едва выпущенный на волю, он вошел в сношение с рыбаками и окрестными жителями и приготовлял их к новым событиям. При этом он сошелся с Гамбарделлой и в короткое время сблизился и подружился с ним. Одна была несчастная слабость у бедного патриота, а именно – говорить вычурно и изысканно, что ему не всегда удавалось, и иногда придавало его речам странный характер.

В этот день мой приятель был как-то особенно нахмурен: оливковое лицо его было длиннее обыкновенного, и на левой руке навязан черный креп. «Печальные вести», сказал он мне. – А что? Разве… «Да неужто вы не слышали о неприятном событии, случившемся сегодня утром с Гамбарделлой?»

Я ничего ровно не знал. Собеседник мой вытер кулаком глаза, голос его дрожал, а он не хотел выказать свое волнение. Несколько минут он не мог сказать ни слова. «Voi conoscevate la prepotenza di quest'uomo (вы ведь знали своенравие этого человека), – сказал он с досадою, – вот оно-то его до добра не довело». Гамбарделла утром того дня поссорился с рыбаком на Санта-Лучии. От слов дело дошло до драки; но сын рыбака, с которым ссорился Гамбарделла, мальчик лет пятнадцати, подбежал к нему сзади и всунул ему по самую рукоятку свой нож между ребер. Толпа бросилась на убийцу и на отца его, и насилу потом подоспевшая национальная гвардия отбила их обоих полуживых. Гамбарделла был мертв. На следующий день многочисленная толпа проводила тело своего трибуна на кладбище. Гарибальди шел за гробом…

Другое мое знакомство, это – Марьянна (не помню настоящей ее фамилии), известная всему Неаполю под именем Санджованнары. Кто дал ей это прозвище, и что оно означает, не знает ни она сама и никто в целом Неаполе. Санджованнара – содержательница кабака, как я уже сказал выше, в одном из тесных переулков Старого Неаполя, самой запущенной и мрачной части всего города. В этом кабаке собирались гаморристы и представители различных народных корпораций. Ее посещали и неаполитанские солдаты бурбонской армии; но немцы и всякие наемники не смели и носа показать в ее заведении. Там Санджованнара держала торжественные речи, возбуждала энтузиазм своих слушателей, собирала подписки, распоряжалась собранными суммами, подкупала. Полиция долго терпела опасную гаморристку, наконец послан был патруль из четырех человек арестовать ее в ее же собственном жилище. И до сих пор неизвестно, куда исчез этот патруль. Положено было принять решительные меры. Был послан целый отряд, чтобы схватить кабачницу и наиболее подозрительных из ее посетителей. На этот раз исчезла Санджованнара и пропадала без вести, пока не произошла революция и не переменилось правительство.

В первый раз познакомился я с этою женщиной у Д.[122 - Возможно, князья Долгоруковы, Петр Владимирович (1816–1868), известный фрондер, историк, публицист, живший с 1859 г. в самоизгнании заграницей (Мечников занимался переводами его памфлетов; см. также прим. на с. 20), и его супруга Ольга Дмитриевна, урожд. Давыдова (1824–1893).], останавливавшихся в гостинице Виттория пресловутого г. Мартина Цира. Сандживаннара хотела достойно себя представить иностранному principe[123 - Князь.] и разрядилась в пух и прах. Невысокий полный стан был донельзя стянуть темным шелковым платьем. Черные волосы гладко прилизаны и покрыты громадным трехцветным платком, концы которого падали на смуглую грудь и плечи. Она уже не молода, в лице ее много грубого, вульгарного, но оно так правильно и вместе с тем так оживлено, густые, почти синие брови шевелятся, как усики у осы, крылья носа подвижны и ни на минуту не остаются в покое, – всё это вместе представляет чрезвычайно гармоничный ансамбль, и понятно, что в молодости женщина эта находила достаточно поклонников. В защите или покровительстве другого Санджованнара не нуждается. Она носит всегда при себе свой калабрийский стилет и владеет им лучше любого гаморриста. Ей сопутствовал широкоплечий, дюжий юноша без усов и бороды, гордо посматривавший на всех и каждого и самодовольно улыбавшийся, замечая то впечатление, которое производила на других его покровительница.

Я набрасывал в альбом княгини Д. портрет Марьянны и всеми силами старался занять ее и воодушевить каким-нибудь разговором. Она конфузилась и подавалась очень неохотно. Это было тотчас по приезде в Неаполь короля Виктора-Эммануила. Вечером было назначено какое-то празднество, и я, истощив весь запас своей изобретательности, не нашел ничего лучше как спросить, пойдет ли она на этот праздник. В ответ, Санджованнара провела четырьмя пальцами правой руки у себя под подбородком и щелкнула языком, что на немом неаполитанском наречии значить нет, или вообще отрицание.

Продолжая разговор на эту же тему, я всевозможными иезуитскими уловками довел наконец почтенную гаморристку до того, что она несколько высказала свой образ мыслей о последних событиях. Она сильно склонялась на сторону неаннексионистов[124 - Отрицательно относившиеся к присоединению Южной Италии к Объединенному Итальянскому королевству.].

– Однако же вы вотировали да, – сказал я ей.

– Конечно, потому что этого хотел babbo[125 - Батюшка.].

Я удивился такой дочерней покорности Санджованнары, которой вовсе не ожидал в ней встретить. Но оказалось, что babbo, не кто иной как – Гарибальди.

– Но если babbo желал немедленного присоединения, вероятно он признавал его необходимым для благополучия Неаполя.

– Разумеется, babbo не сделал бы дурного; да ведь мы и рады, и ни слова не говорим против этого. Того же мы все и добивались, чтоб Италия была одна, и король бы один в ней был. А теперь вот носятся слухи, что король нам все новых своих посадит, а Галубарда[126 - Так в Неаполе произносили фамилию Гарибальди.] уехать должен отсюда. А согласитесь, ведь: как же Неаполю теперь без Галубарда быть? Впрочем, ведь вы, эччеленца[127 - Eccellenza – Ваше сиятельство.], это лучше знаете, прибавила она, как будто раскаиваясь в том, что увлеклась на несколько времени. А мы люди темные, говорим, что слышим.

В другой раз я видел Санджованнару в ее кабаке: там это была другая женщина. Костюм ее был гораздо менее изыскан, но за то несравненно лучше шел к ней; он состоял из гарибальдийской красной рубахи с засученными рукавами, и из какой-то неопределенного цвета юбки; на голове был шелковый же трехцветный платок, а из-за пояса торчал стилет в деревянных некрашеных ножнах. Впрочем, о втором моем с ней свидании я намерен подробнее рассказать в другом месте[128 - См. главу «Санджованнара» в «Записках гарибальдийца» Л. Мечникова.].

Я привел вам эти два примера для того, чтобы показать, как иногда среди того разврата, в который погружены низшие классы неаполитанского народонаселения, попадаются всё же личности с искренним желанием действовать на пользу тех же своих сограждан, которых, в силу давно установившейся привычки, они не считают позорным грабить.

Кончу тем, с чего бы мне следовало начать. Под рубрикою «Тоскана и Неаполь», я намерен по временам знакомить публику с жизнью этих двух провинций Италии. Я выбрал именно эти две области, потому что, во-первых, я их знаю лучше остальных частей Италии, а во-вторых, потому что они представляют две совершенно противоположные фазы развития. Тоскана, с ее блестящим прошедшим, с ее кроткими и трудолюбивыми жителями, страна промышленности, и Неаполь, с его буйными ладзаронами, готовыми на всё, даже поработать полчаса, чтобы продолжить сладкое farniente[129 - Ничегонеделанье.], долго еще будут жить своебытною отдельною внутреннею жизнью, какое ни затевайте административное единство. Лишь когда сгладятся эти особенности, тогда единство Италии будет вполне совершенным, тогда только начнет существовать итальянская нация; а до того, может быть только итальянское правительство, итальянское войско (и его много нужно будет для достижения предполагаемых результатов), да еще разве итальянская всемирная выставка, предполагающаяся во Флоренции к сентябрю[130 - См. ниже специальную статью автора «Художественная часть флорентийской выставки».].

С этою целью уже начаты большие работы. Вокзал железной дороги переделывается в галереи для выставки; мастерские художников наполняются произведениями, предназначаемыми украшать эти галереи. Содержательницы appartements garnie[131 - Меблированные апартаменты (фр.).] и табльдотов видят во сне несчетные толпы рыжебородых англичан, наперерыв бросающихся на каждую дверь, на которой виднеется заветный ярлык. Щедрость и сплин на их британских лицах; гинеи и франческоны[132 - Francescane – серебряная монета Великого герцогства Тосканского, чеканившаяся до 1859 г.] в отдутых карманах.

Даже моя старая хозяйка, синьора Роза, начинает забывать блаженные времена Леопольда[133 - Леопольд II Габсбург-Лотарингский (Leopoldo II d’Asburgo-Lorena\1797–1870), Великий герцог Тосканский в 1824–1859 гг], и несколько ласковее выбивает пыль из фланелевой красной рубашки: кум ее обещал ей к сентябрю доставить отборную пару длинных англичан, или по крайней мере русских простаков, приехавших лечить отмороженные ими в Сибири носы и за одно уже посмотреть battistero S. Giovanni[134 - Крещальня ев. Иоанна (при кафедральном соборе).], Кашины[135 - Городской публичный сад на правом берегу Арно.], и что еще попадется под руку.

    Гарибальдиец[136 - Опубликовано в: «Современная летопись», 1861, № 34, 26–32.]

Из Италии

Сиена, 4 февраля

Сиена, в древности называвшаяся Siena Julia[137 - «Юлиева Сиена» (лат.), т. е. посвященная Юлию Цезарю (и основанная римлянами).], в настоящее время между жителями всей остальной Италии пользуется более характеристическим прозвищем – воровская Сиена (Siena di birbanti[138 - birbante – плут, мошенник, жулик.]). Если бы о ней пришлось делать повальный обыск, то я не думаю, чтобы многие из соседей ее отозвались благоприятно о нравственности ее жителей, об удобстве жизни в ней, о красоте и великолепии улиц и зданий. «Кто хочет делать всё, что ему вздумается, тот должен отправляться в Сиену», – говорят жители Средней Италии, из которых бо?льшая часть никогда не бывала в этом городе; несмотря на это, я не поручусь, чтобы каждый из них стеснялся в своих поступках какими бы то ни было великодушными соображениями.

Сенезы, с своей стороны, очень добросовестно отплачивают своим недоброжелателям за клеветы, распространяемые ими насчет их отечества по всему земному шару.

С точки зрения великолепия и внешней роскоши город этот представляет очень немного замечательного. В Сиене нет ни одной сколько-нибудь прямой и длинной улицы, ни одной большой и хорошо обстроенной площади, которую можно было бы принять за центр. Конечно, гористое положение много способствовало неправильности ее плана. Как большую редкость, в Сиене показывают путешественникам дом, или «palazzo», как его великолепно называют здешние чичероне, принадлежащий какому-то богатому купцу; единственное право, которое может иметь это здание на внимание публики, составляет его молодость в сравнении со всеми другими, украшающими или уродующими этот невинный город. Дом этот гордо стоит, сверкая чистотою своих недавно еще выкрашенных стен; но на его причудливый вид и на сомнительный стиль его архитектуры как-то презрительно смотрят почерневшие, растреснувшиеся и покосившиеся набок окружающие его здания, гордые многочисленными победами, одержанными ими в разные времена над общим врагом всего земного – над разрушением. Большая часть из них и в самую цветущую эпоху своей молодости не поражали ни гармонией форм, ни изяществом и роскошью деталей, но все они давали приют великим мужам, геройским защитникам славы и величия отечества, отживших теперь, как отжили и эти бородатые мудрецы и широкоплечие воины.

Но Сиена город итальянский, а потому и в ней найдутся чудеса архитектуры и других искусств, которыми гордится город этот, как лучшими перлами своего неблестящего венца. И в ней есть собор, о котором много томов написано учеными археологами, отличавшимися громадной ученостью, еще большим терпением, а паче всего ничем непоколебимой любовью к родине, – не к той великой родине, которая так недавно еще успела стать самостоятельной личностью в Европе, после многих тяжелых страданий, геройских подвигов и невозможных успехов; а к тому крошечному уголку, в котором они родились, к той кофейне, где они выпили несколько тысяч пуншей в течение своей долголетней жизни.

Но я напрасно искал в этих художественных произведениях проявления характера жителей, мысли, которую хотел выразить художник этими громадными и часто роскошными формами.

Но везде, во всем видно только одно преобладающее чувство: затмить хотя бы художественную славу ненавистных своих соседей флорентийцев. Для этого одного Сиенская городская община издерживала последние свои средства на покупку каких-нибудь мраморных украшений для собора, или на постройку новой галереи или лоджии. К сожалению, не говоря уже о том, что средства, которыми обладала эта маленькая республика в самые лучшие годы существования, не могли соперничать с флорентийской общиной, обогащенной торговыми оборотами, – самая почва Сиены не была щедра на гениальные натуры: сколько ни изведено в ней камня, кирпича и разноцветного мрамора, Брунеллески и Микеланджело не нашлось.

По части живописи и скульптуры участь Сиены была малым счастливее; музеи ее – бедны и пусты: Пинтуриккио и Беккафуми[139 - Пинтуриккио, иначе Пинтуриккьо (Pinturicchio; наст. имя: Бернардино ди Бетга ди Бьяджо; 1454–1513); Доменико Беккафуми (Beccafumi; 1486–1551) – сиенские художники.] – два из лучших Сиенских живописцев, выбивались из сил, расписывая плафоны и портики ее церквей, но произведения их обладают слишком относительными достоинствами. Содома[140 - Содома (Sodoma; наст. имя: Джованни Антонио Бацци; 1477–1549) – сиенский художник пьемонтского происхождения.], считаемый лучшим местным мастером, превзошел всех их правильностью рисунка и колоритом, но всего больше самостоятельностью своей художественной деятельности. И он не был чужд повальной болезни века – ненависти к флорентийцам, но он оставлял палитру и кисти на время ее припадков и отправлялся в лагерь, где наподобие древних богатырей затевал единоборства, предводительствовал смелыми выходками и снова принимался за работу, утолив свою воинственную жажду, забывая флорентийцев и проч. Содома – любимый герой Сиенских преданий: он писал стихи, строил укрепления, и о нем рассказывается очень много анекдотов, не всегда правдоподобных, но выказывающих в самой высшей степени их проявления мужество и великодушие сенезов. Вазари отзывается без особенного уважения об этом художнике, который однако должен занимать одно из первых мест между знаменитостями своего века. Я вовсе не намерен вдаваться в оценку его произведений. Эта археологическая, мертвая Италия много веков стоит уже, нисколько не изменяясь, и давно слишком хорошо эксплуатирована для того, чтобы о ней можно было сказать десять слов, не вдаваясь в очень скучные повторения.

Я охотно заключил бы свои художественные сообщения какой-нибудь многозначительной выпиской из Вазари, или из какого-нибудь другого, столько же почтенного автора, но не делаю этого по совершенно независящим от меня причинам. Так или иначе, но я намерен оставить в покое все эти художественные чудеса, о которых начал говорить только для того, чтобы указать на очень характеристическую особенность Сиены в этом отношении: во всем городе нет ни одного произведения иностранных, а в особенности флорентийских художников, тогда как по близости этих двух городов, можно было бы ожидать встретить в ней эти крошки флорентийского величия, такой щедрой рукой рассыпанные в других городах, далее отстоящих от Флоренции, но не бывших с нею в таких отношениях вражды и соперничества, как Сиена. Оригинальность города, конечно, много выигрывает от этого, но зато она так бедна всякого рода памятниками, а в особенности художественными произведениями, что мало привлекает к себе любопытных.

В Сиене нисколько не чувствуется близость Флоренции. Несмотря на общее им этрусское происхождение, на одинаковый тип жителей и на большое сходство в говоре, города эти, из всех городов Италии, всего менее похожи друг на друга. Кроме исторической причины, тут очень важную роль играет и то, что Флоренция, в течение последнего времени, жила почти исключительно иностранцами и для иностранцев, что она много переработала свою жизнь сообразно их требованиям и наклонностям, тогда как Сиена и до сих пор живет исключительно для себя, так как она в себе самой вынуждена искать ресурсы. В ней и в подобных ей городах открывается совершенно новая Италия, итальянская Италия, как следовало бы ее назвать в отличие от Италии форестьеров[141 - Итал. forestiero.], так хорошо уже известной и русской, и всем другим иностранным публикам. Во всякое другое время очень трудно было бы что-нибудь сказать об этом городе, но теперь в Италии то блаженное время, когда всякий отдаленный уголок ее представляет очень живой и существенный интерес, и представляет его тем больше, может быть, чем он отдаленней от общеевропейского сглаживающего влияния. С этой стороны Сиена представляет очень богатый источник, несмотря на бедность и на политическую незначительность своего положения.

Впрочем, назвать ее бедной можно только очень осмотрительно, так как в сохранной кассе этого города Monte dei Paschi[142 - Сиенский банк, древнейший из существующих в Европе (основан в 1492 г.).] лежат, говорят, капиталы, на которые, по словам Сиенских же жителей, можно купить несколько таких городов, как Сиена. Капиталы эти так же мертвы, как и их владетели, потомки очень аристократических и очень знаменитых когда-то фамилий, похороненные теперь в своих загородных виллах или в городских домах, чуждающиеся всего живого, равнодушные ко всему, делающемуся вокруг них, так что их также смело можно не считать в общей цифре городского народонаселения, как и праотцев их, мирно сгнивших под тяжелыми мавзолеями Campo Santo[143 - Кладбище; дословно: святое поле.]. В обращении же тут так мало капиталов, торговая и промышленная деятельность так ничтожна, что купец, имеющей лавку бакалейных товаров в одном из менее кривых переулков, играющих роль главных улиц, считается здесь богачом.

Живое народонаселение Сиены делится на два класса, которых численность я не могу определить даже приблизительно. Первый из них люди работающие, второй – живущие за счет первых. Городские работники, поденщики, пролетарии составляют первый; второй: попы, монахи, отставные адвокаты и прокураторы, известные под общим названием кодинов[144 - См. прим. на с. 30.], за свою вовсе небескорыстную преданность старому порядку.

Сиена мало пользовалась выгодами велико-герцогского правления; до нее не доходили отблески величия и роскоши двора, составлявшего вовсе не ничтожный источник дохода для Флоренции. Жители, правда, не были угнетены обременительными налогами, монахи и духовенство законно пользовались трудами других, но труд был стеснен, работник отдан в руки собственника. Монахи и попы горько оплакивают теперь свою потерю; собственники, вотировавшие большей частью за присоединение, теперь косятся на новый порядок и ворчат против него; но, благодаря старой своей привычке стоять только за выигранное уже дело, они не высказывают открыто своего неудовольствия; выставляют трехцветные флаги из окон при всяких торжественных случаях, но только никак не решаются называть новым именем Piazza Vittorio Emanuele свою старую площадь del Campo[145 - Ирония в адрес повальных в объединенной Италии «патриотических» переименований в честь героев Рисорджименто; пьяцца дель Кампо носит, однако, до сих пор свое историческое название.].

Всего же неблагоприязненнее они смотрят на поднявшего голову пролетария. Эти последние более всех благосклонно относятся к настоящему. Стены домов все обклеены бумажками с портретами Виктора-Эммануила и с надписью: «Viva Vittorio Emanuele, primo Re d’Italia»[146 - Да здравствует Виктор-Эммануил, первый король Италии!], но вовсе не стараниями владетелей этих домов, или жильцов из лучших этажей. Часто, в день какой-нибудь годовщины пять этажей большого здания остаются совершенно спокойными и хладнокровными зрителями уличного торжества, но в окнах чердака пышно развеваются трехцветные лоскутки, часто бумажные платки с портретами короля и Гарибальди; мальчишки и взрослые целую ночь ходят по улицам, громко распевая народные гимны и всякие вновь сложенные патриотические песенки своими звучными, мужественными голосами. (В виде примечания: Сиена славится певцами и бо?льшая часть итальянских теноров и баритонов оттуда родом.)

Между тем налоги нисколько не уменьшены новым правительством, за исключением очень немногих. Водворение его стоило много жертв, которые главным образом вынесли на своих плечах эти трудолюбивые герои. Они даже и ждут новых денежных пожертвований, более всего для них тяжелых, а жизнью, конечно, каждый из них готов пожертвовать родине и святому делу.

Мелкая буржуазия поставлена счастливее их на этот раз, и ее преданность национальным идеям находит больше очевидных объяснений. Торгуя по преимуществу туземными произведениями, содержатели мелочных лавок ничего не потеряли от введения пьемонтского таможенного тарифа; а между тем они избавились от полиции, притеснявшей их по преимуществу и жившей на их счет, точно также, как от многих, очень стеснительных для них благочестивых постановлений и от отеческой власти епископов и их викариев. Они несут, правда, теперь более сильные государственные повинности, но слишком вознаграждены за это уже одним введением общей для всей Италии французской монетной системы, взамен прежней, тосканской, очень запутанной и представляющей смешение римской и какой-то неведомой остальному миру. Кроме всего этого, лавочник уже достаточно вознаграждается, если подать, платимая им, простирается до суммы 40 франков в год, правом избирательства представителей в парламент. Гордость его очень сильно польщена этим, с непривычки считать себя вполне гражданином, зависящим только от закона и от избранного им самим правительства. Правительство не оскорбляет его своим постоянно высказываемым к нему недоверием; напротив, оно дает ему в руки оружие, твердо убежденное в том, что он употребит это оружие на его же собственную защиту. И, конечно, оно не ошибается на этот раз. В Италии национальная гвардия несравненно лучший оплот существующего порядка, нежели даже регулярное войско, которому она однако же очень стремится подражать.

Сиена один из городов, мало привыкших к хорошей и добросовестной полиции; здесь и теперь еще в большой моде стилеты и всякие подобные ужасы. Самоуправство, сильно развитое в южных провинциях полуострова, в Средней Италии почти также глубоко пустило корни. Не говоря о дурных его сторонах, которые до известной степени могут повредить водворению здесь самоуправления (self-government), я замечу только, что оно способствовало водворению здесь какой-то особенной склонности к военным и гимнастическим упражнениям в самом мирном классе народонаселения, а потому это войско, составленное из сапожников и булочников, аптекарей и пр., не представляло здесь столько карикатурного, как в более спокойных странах Европы. Итальянская военная дисциплина, очень строгая и не во всем разумная, сколок с французской и с австрийской – двух слишком противоположных одна другой – применяется к национальной гвардии с большей осмотрительностью. Некоторые статьи военного устава, предоставляющие слишком широкое поле деятельности личному произволу обер и унтер-офицеров и служащие в регулярном войске поводом к злоупотреблениям с одной, и к неудовольствиям с другой стороны, на национальную гвардию производят совершенно противоположное действие, так как здесь офицеры избираются рядовыми и пользуются вполне их доверием. Не выводите только, пожалуйста, чтобы из этого общего правила не было исключений, иначе вам многое в моих письмах может показаться противоречием мною же сказанному.

Национальная гвардия имеет еще и ту, очень значительную выгоду, что не приносит ущерба государственному бюджету, и что повинность эта несравненно охотнее переносится гражданами, нежели все другие.

Проект Гарибальди – уменьшения постоянного войска и увеличения национальной гвардии батальонами волонтеров, которые должны быть мобилизируемы, для того, чтобы лучше привыкнуть к исполнению своих обязанностей, pour s’aguеrrir[147 - Ради ужесточения (фр.).], был очень хорошо принят всей Италией. Министерство однако же привело его в действие только в Южной Италии, и то вынужденное необходимостью; а какая была эта необходимость, вы, конечно, знаете по газетам. Министерство слишком придерживается регулярного войска – это его характеристическая черта, о которой мне вероятно не раз еще придется говорить и при более удобном случае. Однако же и оно признало очень полезным мобилизацию существующих уже батальонов, хотя может быть и не без задней мысли. Так ли или иначе, мера эта была принята с радостью. Мобилизируют обыкновенно только батальоны, составленные из лиц, принадлежащих к солидарным батальонам, но изъявивших желание быть мобилизируемыми. Таким способом молодым людям доставляется возможность с очень небольшими средствами ознакомиться с одноплеменными, но мало известными им провинциями. Многие из них, отправляясь в город, отстоящий на несколько сот миль от их родного города, словно предпринимают путешествие в неведомые страны, и также встречаются там. Явившийся прошлой зимой во Флоренцию неаполитанский батальон произвел там сильнейшее впечатление, нежели сиамское посольство в Париже. Они действительно казались иностранцами в этом итальянском же городе; говор их понимали с трудом и особенно дивились их энергической жестикуляции; самые лица их, правильные, напоминающие античные типы Великой Греции, странно отличались от этрусских физиономий их амфитрионов[148 - Амфитрион – герой греческих мифов; стал нарицательным именем человека, охотно видящего у себя гостей – после одноименной пьесы Мольера (1668 г.).].

Национальная гвардия во всех провинциях Италии, за исключением разве Флоренции и ее окрестностей, где не представилось на это возможности, успела уже оказать очень важные услуги Италии, несмотря на очень недавнее свое существование во вновь присоединенных провинциях.

Однако самые низшие классы итальянского, а следовательно и Сиенского народонаселения, не входят в состав национальной гвардии, а еще большее число не пользуются даже правом голоса при избирании депутатов в парламент. Мне бы едва поверили, если бы я сказал, что привязанность их, так недвусмысленно ими высказанная, к новому порядку и к новому правительству совершенно бескорыстна.

Масса едва ли знает бескорыстные привязанности. Несмотря на то, что статут короля Карла-Альберта не предоставляет никаких прямых выгод низшим классам, не платящим податей 40 франков в год, каждый работник, каждый поденщик чувствует на себе его благое действие. Статут этот дозволяет всем без различия гражданам государства полное право составлять какие бы то ни было ассоциации или общества на благо общее столько же, сколько и для устройства быта отдельных классов и корпораций, конечно, только не на счет выгод и интересов ближнего. Таким образом, ограждая и защищая собственность, итальянское правительство дает полную возможность работничьим корпорациям выйти из их тяжелого состояния, угнетения и рабства, и стать вполне гражданами и свободными производителями. Это единственное здесь учреждение в пользу пролетария; но оно стоит многих, и одно привязывает на долгие времена самую беспокойную часть народонаселения края к правительству. В конце прошлого декабря в парламент представлена была просьба с очень большим количеством подписей, для предоставления не платящим 40 франков податей права избирательного голоса. Исполнение этой просьбы впоследствии может привести к очень хорошим результатам, но при настоящем положении рабочих классов оно не представляет особенной важности.

Тоскана по преимуществу страна трудолюбивая; Сиена по преимуществу город пролетариев, а потому провинция эта первая воспользовалась предоставлением возможности учредить рабочие братства и другие подобные ассоциации, и жизнь этого города очень много выиграла от их учреждения. Учредившееся здесь общество взаимного вспомоществования между ремесленниками в развитии своем пока еще отстало от подобных же учреждений в других городах Италии, но оно вероятно не замедлит опередить многие из них, потому что нигде оно не имеет столько важного для жизни целого города значения.

Главам и основная цель этих братств – освободить жизнь работника из-под постоянно давящей его возможности нищеты и из-под зависимости от покупателя его произведений, от случайности. Они следят за нравственным развитием рабочих, заботятся о просвещении их; учреждают бесплатные школы; раздают денежные вспомоществования на случай крайности, но с большим разбором и в таких только случаях, если крайность эта не вызвана дурным поведением работника.

Сумма, вносимая членами братства, очень незначительна – 20 сантимов в неделю, около 40 копеек серебром в месяц, но при большом количестве членов, она составляет значительный капитал для братства. Члены с своей стороны, уделяя очень незначительную часть своих заработков, обеспечивают себя против всякого рода неожиданностей и неблагоприятных случайностей.

Нечего и говорить, что прямым результатом действий этих братств будет развитие народной промышленности и очень тесное сближение между народонаселениями различных провинций Италии. К сожалению, средства, которыми пока обладают они, очень еще незначительны, и в Сиене меньше, чем где-либо. До тех пор, пока не учреждены будут магазины или склады, куда каждый будет иметь право приносить продукты своей деятельности, получая за них тотчас же, по оценке их присяжными, надлежащую плату, – жизнь городского работника далеко не будет представлять той солидарности, которую имеет жизнь земледельца. Но chi va piano, va sano[149 - Кто идет медленно, тот идет правильно.] могут сказать себе в утешение Сиенские рабочие.

Так недавно еще жизнь их представляла самую жалкую и печальную картину; только недобросовестностью могли они выбиться, хотя сколько-нибудь, из своего безвыходного положения. 99/100 всего числа были даже безграмотны. А теперь во Флоренции читаются уже для них публичные лекции политической экономии, и, что всего удивительнее, читаются так, что их может понимать даже безграмотный: так сумел упростить эту запутанную и полную софизмов науку скромный профессор, укрывающийся громким псевдонимом Niccolo Savio (Николай Мудрый).

А между тем одна из главных причин бывшего жалкого состояния ремесленных классов еще не устранена.

Не только дурное административное состояние было причиной дурного положения ремесленных классов в Тоскане, а в особенности их грубого невежества. Другая, и столь же важная, – это то великое, но вместе с тем тяжелое и подавляющее прошедшее, которое лежит на этой стране. Тосканцы, бывшие в разные века передовым народом Италии, а иногда и Европы, очень гордятся этим, и на основании этого одного считают себя и теперь еще самым просвещенным племенем в мире. Но они забыли, чем тогда им далось просвещение, забыли, что их счастливые времена прошли, что если преданием и сохранилась в них их прежняя цивилизация, то самая эта цивилизация отжила уже слишком давно, что если Данте и создал жизнь целых веков, то только двух, последовавших им веков и, наконец, что Данте был великий человек не потому, что происходил от этрусков. Перевод Крылова басни о гусях мог бы быть здесь очень полезен[150 - Краткое содержание басни Крылова: «Мужик гнал гусей продавать в город и при этом нещадно хлестал их хворостиной. Гуси громко жаловались на мужика прохожему, говоря, что нельзя так обращаться с птицами знатного рода, чьи предки Рим спасли. “А сами вы чем отличены?” – спросил прохожий. Гуси не могли припомнить за собой никаких полезных дел – знамениты были лишь их предки. Значит, сами “вы, друзья, годны лишь на жаркое,” – заключил прохожий».]; но пока басня эта еще не переведена, ремесленные братства встретят очень много препятствий к достижению своей цели. Однако же они смело принялись за дело. В течение этого января во Флоренции открыты ими вечерние школы, постоянно полные учениками всяких возрастов. Торжественное открытие их было 12 января, причем президент, булочник Дольфи[151 - Джузеппе Дольфи (Dolfi; 1818–1869) – видный флорентийский общественный деятель, масон.], говорил очень длинную речь, встреченную громогласными рукоплесканиями.

Ремесленные братства всех городов Италии тесно связаны между собою и представляют одну народную ассоциацию, почетным президентом которой Гарибальди. В Генуе находится центральный комитет, называемый Comitato del provvedimento, управляющий общими делами всей этой ассоциации. Братства каждого города имеют своих отдельных президентов и управляются заседаниями, на которых все члены имеют равное право голоса. Заседания эти бывают каждое воскресенье, – день, когда ремесленники совершенно свободны от своих ежедневных занятий. На них избираются, общей подачей голосов, кассиры, по одному на каждую букву азбуки, иногда по два, если какой-либо одной буквой начинаются имена слишком большого количества членов. Общество имеет одного секретаря и несколько ценсоров и визитаторов, которых число не определено, и которых обязанности состоят в том, чтобы, в сообществе доктора, свидетельствовать членов, оказывающихся больными и требующих вспомоществования. Ценсора определяют меру этого вспомоществования, простирающегося до VA франка для взрослых и 75 сантимов для не достигших 15-ти лет и платящих в неделю 10 сантимов, вместо 20. Каждый член братства получает от кассира книжку, в которой отмечается получение от него еженедельной платы, точно так же, как и выдаваемое ему вспомоществование. Не платящий в течение 4-х недель лишается права на вспомоществование, а не платящий 8 недель исключается из братства, если не внесет сразу половину должной им суммы.

В братствах этих участвуют не только поденщики и ремесленники, но и художники, адвокаты, университетские профессора – «работники мысли» – доктора и медики, – все принимаются очень охотно и пользуются даже особенным почетом. В Сиене, в настоящее время, место президента занимает проф. Аквероне, особенно отличившийся своими унитарными наклонностями во время предшествовавшей последней революции, тогда как большая часть его сотоварищей сильно подавалась на сторону status quo.