Петербург Достоевского. Исторический путеводитель

Все, что было сценой для императора, отделывалось с необычайным тщанием. Николай I, военный инженер, во всем любил строгий порядок. Этому порядку подчинялось все: и только что законченные ансамбли Карла Росси, и тщательно уложенные торцовые мостовые Невского и Большой Морской, и казармы Семенцов и Рот, и безукоризненные перестроения гвардии на Марсовом поле, и тщательно обдуманные лично Николаем Павловичем мундиры военных и гражданских служащих.

Форма была даже у дворцовых мамок-кормилиц (благо император был счастливым отцом семерых детей): «головной прибор: кокошник, окаймляющий гладко причесанные волосы и сзади стянутый бантом широкой ленты, висящей двумя концами как угодно низко. Сарафан с галунами. Рукава прошивные».

Невский проспект, по которому проезжал на дрожках царь, должен был демонстрировать весь блеск Северной столицы. Полиция внимательно следила за порядком и опрятностью прохожих, дабы взор не был ничем смущен. «Однажды император Николай встретил француза, который по неведению или пренебрегая запретом курил чистейшую гаванскую сигару, со вкусом пуская плотные колечки дыма. Николай, по обыкновению, в одиночестве совершал свою прогулку на дрожках. Он велел французу сесть рядом, привез его в Зимний дворец и ввел в курительную великих князей. „Курите здесь, сударь, – сказал он. – Это единственное место в Санкт-Петербурге, где дозволено курить“».

Невский проспект был своеобразным подиумом, по которому, от кондитерской к кондитерской, фланировала праздная, по преимуществу мужская, публика. Как писал Иван Гончаров, задача столичного франта – «пройти весь Невский проспект, не сбившись с усвоенной себе франтами иноходи, не вынув ни разу руки из заднего кармана пальто и не выронив из глаза искусно вставленной лорнетки».

Огромная государственная машина, где служилый класс играл роль винтиков и шестеренок, только казалась идеально эффективной. Достаточно того, что Россия была насквозь пронизана коррупцией. Над страной нависал морок неизбежного всеобщего крестьянского бунта. И отец Федора Достоевского, и отец Льва Толстого – оба были убиты своими крепостными. Властная вертикаль, построенная Николаем, заржавела. Отданный могущественным императором приказ чаще всего исполнялся только формально.

Отполированные правительственные трассы Петербурга не имели ничего общего с городом Акакия Акакиевича и Макара Девушкина. Города «маленьких людей» как бы и не существовало, потому что государь там не появлялся.

На этом явлении двух непересекающихся миров построен рассказ «Скверный анекдот», в котором действительный статский советник неожиданно нагрянул на свадьбу «своего подчиненного, регистратора»: «…в очень ветхом одноэтажном, но длинном деревянном доме задавался пир горой, гудели скрипки, скрипел контрабас и визгливо заливалась флейта на очень веселый кадрильный мотив. Под окнами стояла публика, больше женщины в ватных салопах и в платках на голове; они напрягали все усилия, чтобы разглядеть что-нибудь сквозь щели ставен». Пребывание столичного чиновника в этом уездном мире заканчивается, естественно, полным конфузом.

Или мир Макара Девушкина: «Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери, точно нумера, все так в ряд простираются. Ну, вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте – Ноев ковчег! Впрочем, кажется, люди хорошие, все такие образованные, ученые. Чиновник один есть (он где-то по литературной части), человек начитанный: и о Гомере, и о Брамбеусе, и о разных у них там сочинителях говорит, обо всем говорит, – умный человек! Два офицера живут и все в карты играют. Мичман живет; англичанин-учитель живет».

Официальный императорский мир почти весь сводился к «золотому треугольнику» между Невским проспектом, Невой и Фонтанкой. Здесь – императорские и великокняжеские дворцы, министерства, особняки вельмож, посольства. Но Достоевский – человек окраины.

И сам Достоевский, и большинство его героев принадлежали к тем, кого англосаксы называют «low middle class» – люди, не занимающиеся физическим трудом, находящиеся на самых нижних этажах чиновничества, «умственные пролетарии». Всю свою жизнь в Петербурге Федор Михайлович провел на границе между фешенебельными кварталами центра и трущобными окраинами: зафонтанная Московская часть, район, прилежащий к рынкам Садовой улицы, Лиговка.

В 1840-е за Фонтанкой, на северном берегу Невы, все еще преобладали профессиональные поселения – полковые городки, слободы Ямская, Дворцовая, небольшая Калинкина деревня, самостоятельное село Охта. Единственная каменная окраина – Коломна.

Впрочем, планировка – не деревенская: везде сетки улиц под прямым углом и дома, выходящие на красную линию. А пустопорожние участки, огороды, выгоны прикрыты нескончаемыми заборами. Не московский живой муравейник, а петровская геометрия: регламентированная нищета.

Петербургская часть, прикрывавшая с севера стратегически важную Петропавловскую крепость, представляла собой отдельный деревянный городок, отрезанный от «Большой земли» в ледоход из-за отсутствия постоянных мостов. Тут дачи, огороды, жилища микроскопических чиновников. Здесь запрещалось частное каменное строительство на случай войны. Если бы враг атаковал город и крепость, район подлежал бы сожжению, чтобы орудия Петропавловки могли простреливать территорию вплоть до Невок. Это места такие глухие, что в «Петербургских трущобах» Всеволода Крестовского в квартале Колтовской (так называется этот район в романе) прячут от всемогущих злодеев юную девицу: здесь точно не найдут.

Коломна, где жил Михаил Петрашевский (из-за участия в его «пятницах» Достоевский угодил на каторгу) – обжитая окраина, где жили персонажи пушкинских «Домика в Коломне» и «Медного всадника», – была комической страной отставных или просто безденежных чиновников, актеров, людей «благородных», но бедных.

Как писал в своем «Портрете» Николай Гоголь, «…тут не столица и не провинция… Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка, все, что осело от столичного движения. Сюда переезжают на житье отставные чиновники, вдовы, небогатые люди, имеющие знакомство с сенатом и потому осудившие себя здесь почти на всю жизнь; выслужившиеся кухарки, толкающиеся целый день на рынках… и, наконец, весь тот разряд людей, который можно назвать одним словом: пепельный, – людей, которые с своим платьем, лицом, волосами, глазами имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда нет на небе ни бури, ни солнца…»

Предместьем были и Пески – район между Невой, Невским и Лиговским проспектами, по обе стороны нынешнего Суворовского проспекта (при Достоевском он назывался Слоновой улицей). Планировка здесь сохранилась с середины XVIII века, со времен слободы Канцелярии от строений. В этом районе жил герой «Идиота» чиновник Лебедев, а еще раньше Агафья Тихоновна из гоголевской «Женитьбы».

1859–1881

Наиболее продуктивный период творчества Достоевского пришелся на царствование Александра II (1855–1881), прошедшее между проигранной Крымской (1853–1856) и полупроигранной Русско-турецкой (1877–1878) войнами. «Век пороков и железных дорог», как определил его герой «Идиота» чиновник Лебедев.

Освобождение крестьян (19 февраля 1861 г.), восторженно встреченное обществом, имело непосредственным результатом резкое ухудшение материального положения большинства бывших крепостных и их помещиков. Выбитые из привычной деревенской жизни десятки тысяч хозяев и недавних рабов устремляются в неизвестную и неприютную столицу.

Возникает все возрастающий антагонизм отцов (помещиков, бюрократов, офицеров, священников) и детей (нигилистов, народников, народовольцев). В стране, с одной стороны – прокламации, зовущие Русь к топору, требующие отрубить миллион дворянских голов, террор и, наконец, цареубийство. С другой – взятки, пошлость, разврат, борьба за казенные подряды, чинопочитание, лицемерие.

В стихотворении «Предыстория» из цикла «Северные элегии» Ахматова воссоздает картину Петербурга 1870-х годов, времени юности своих родителей:

Россия Достоевского. Луна
Почти на четверть скрыта колокольней.
Торгуют кабаки, летят пролетки,
Пятиэтажные растут громады
В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
Везде танцклассы, вывески менял,
А рядом: «Генриетт», «Басиль», «Андре»
И пышные гроба: «Шумилов-старший»…
…Все разночинно, наспех, как-нибудь…
Отцы и деды непонятны. Земли
Заложены. И в Бадене – рулетка.

Такой же образ города в прозаических заметках Ахматовой: «Петербург Достоевского: он был с ног до головы в безвкусных вывесках – белье, корсеты, шляпы, совсем без зелени, без травы, без цветов, весь в барабанном бое… в хорошем столичном французском языке, в грандиозных похоронных процессиях…»

Императорские приемы по-прежнему поражают Европу своей роскошью. Сезон начинается в сентябре, когда император возвращается из Ливадии (сначала в Царское село или в Петергоф, потом в Зимний дворец) и заканчивается в апреле отъездом двора в Крым. «Большой свет» как законодатель вкуса переживает в сущности свой последний взлет, запечатленный в толстовской «Анне Карениной». Все большую роль играют деньги, все меньшую – титул и чин. В особняках на Миллионной и Английской набережных, рядом с великими князьями селятся нувориши, сделавшие состояние на железнодорожном строительстве и банковском деле. В деловые предприятия втягиваются министры, великие князья, чиновники… Столицу заполняют щедринские «провинциалы»: тратят выкупные деньги, стремятся сделать карьеру, дать взятку, устроить на службу сына. Распространяются судебные процессы, связанные с подделкой векселей и завещаний, поджогом имущества для получения страховки. Деньги прокучивают в ресторанах (самые модные – на Большой Морской: «Борель», «Дюссо», «Пивато») и кафешантанах («Демидов сад» на Офицерской и «Орфеум» на Владимирском).

Для Достоевского «Великие реформы» – перестраивание России по западным лекалам, в которые она не укладывается. Общественное устройство – безнадежно. Он пишет об одном писателе: «печатает роман с особой претензией опровергнуть пессимистов и отыскать в нашем обществе здоровых людей и здоровое счастье. Ну и пусть его. Уже один замысел показывает дурака. Значит ничего не понимать в нашем обществе, коли так говорить».

Аристократия еще связана с литературой, это последнее десятилетие Алексея Толстого и Федора Тютчева. Но гвардейцы и великие князья больше увлечены Оффенбахом, триумфами парижской гастролерши Гортензии Шнейдер на сцене «Буффа» и Михайловским французским театром. Впрочем, успехом пользуется и балет, где царствует балетмейстер Мариус Петипа; 1870-е – время «Баядерки» и «Дон Кихота». Оперу публика предпочитает итальянскую. Хотя проходят премьеры русских «Бориса Годунова» Мусоргского и «Псковитянки» Римского-Корсакова.

«Большая политика» определяется на Балканах. Гвардия переходит горы, освобождает Болгарию и в 1878 году проходит церемониальным маршем под Московскими воротами. Обуховский (ныне – Московский) проспект переименован в Забалканский. В моде шляпки-«македонки», батальная живопись Верещагина, трактиры называют «Плевна» и «Шипка».

Молодежная контркультура десятилетия зиждется на идеях «русского социализма» – народничества: предпринимаются попытки поднять крестьян на восстание ради социального равенства. Провал этой затеи ведет к индивидуальному террору, потрясшему Петербург в конце десятилетия. Вера Засулич ранит градоначальника Федора Трепова, Сергей Кравчинский убивает шефа жандармов Мезенцева, Леон Мирский стреляет в следующего шефа – Дрентельна, Александр Соловьев на Дворцовой площади пытается убить государя. «Мы говорим прямо: это сумасшедшие, и между тем у этих сумасшедших своя логика, свое учение, свой кодекс, свой Бог даже, и так крепко засело, как крепче нельзя», – Ф. М. Достоевский.

1 марта 1881 года народовольцы убивают Александра II, на престол вступает Александр III – император строгий, бережливый, убежденный русский патриот.

Стиль города середины ХIХ века – эклектика, то есть отсутствие «большого стиля». Это затянувшийся промежуток между поздним классицизмом николаевского царствования и стилем модерн, который появится в 1890-х. В интерьерах особняков, обильно украшенных экзотическими растениями и увешанных полотнами в стиле парижского салона, сочетаются мавританские курительные и ванны, готические библиотеки, ренессансные кабинеты, классические бальные залы и столовые в русском стиле. Фасады «штукатурной» архитектуры включают элементы стилей всех Людовиков, пучки колонн пышного барокко, «петушиный стиль» палат времен Алексея Михайловича, «полотенца» крестьянских изб, люкарны и сложные наличники рококо.

«Сезон» в городе приходится на зиму. После Пасхи начинается постепенный разъезд аристократов и грюндеров на курорты Германии, в Париж и на Лазурный берег, в имения. Обремененные семействами чиновники снимают дачи в ближайших окрестностях: от дорогого Павловска (где живут Епанчины из «Идиота») до демократичных Колтовской или Парголова (там снимали комнаты летом братья Достоевские).

После майского парада на Марсовом поле в Красносельские лагеря уходит гвардия, двор перебирается в Петергоф. Легко доставшиеся «бешеные» деньги так же быстро спускаются в «загородных садах» – ресторанах на открытом воздухе – под шансонетки Оффенбаха и цыганские хоры. В многочисленных танцклассах царствует канкан. Петербург наводнен кокотками со всей Европы, и в белые ночи на Острова, в тамошние модные рестораны, летят тройки лихачей.

В Петербурге остаются ремесленники, бедняки – те, кому, как героям «Преступления и наказания», ехать некуда. В это время десятки тысяч объединенных в артели и одиночных рабочих: каменщиков, плотников, столяров, штукатуров, мостовщиков – выходят на Знаменскую площадь (ныне – площадь Восстания) с дебаркадера Николаевского (ныне – Московского), Варшавского и Петергофского (переименованного в Балтийский) вокзалов. Начинается время строительства домов и исправления мостовых. «…Петербург превращается в огромную мастерскую, заботливо поправляющую свою физиономию… все покойно киснущие в продолжение зимы источники вони и удушливых испарений наполняют город и заставляют всех сколько-нибудь состоятельных обитателей столицы выезжать в ее окрестности с единственной целью скрыться от растревоженной духоты, а вследствие того и от заразы», – писал тогдашний газетный репортер. В этой пропитанной миазмами атмосфере летнего Петербурга существуют герои «Белых ночей», «Идиота», «Преступления и наказания».

А осенью снова съезжаются в город его постоянные обитатели, ломовые извозчики перевозят на новые квартиры мебель. Начинаются представления в театрах, кишат по двадцатым числам (день получения жалования чиновниками) посетителями трактиры и кафе-рестораны. Роскошные кареты дефилируют по Большой Морской, а Невский заполняется публикой самого разного рода.

Для Достоевского осень – «самое интересное во всех отношениях время… особенно если не очень ненастна. Осенью закипает новая жизнь на весь год, начинаются новые предприятия, приезжают новые люди, являются новые литературные произведения».

Петербургская культура этого времени литературоцентрична. Как писал Н. Некрасов: «В столице шум, гремят витии, кипит словесная война…»

Журнал в тогдашней России – суррогат политической партии. Главные толстые журналы выходят в столице: левые «Современник», а потом «Отечественные записки» Н. Некрасова и М. Салтыкова-Щедрина (11 тысяч подписчиков в 1881 году), «Русское слово», «Дело», респектабельный либеральный «Вестник Европы», славянофильские «Время», «Эпоха» и правый «Гражданин». В 1860-1870-е годы быстро набирают тиражи газеты. Особенно популярны западнический «Голос», ненавидимый Достоевским; националистическое «Новое время», издававшееся гениальным газетным дельцом А. Сувориным; бульварный «Петербургский листок». Ни Москва, ни тем более провинция не могут конкурировать со столицей по количеству наименований и тиражам периодических изданий.

Хотя «золотым веком» русской литературы принято считать пушкинское время, для русской прозы 1840-е – 1870-е годы – величайший, уже больше никогда не повторявшийся в такой степени подъем. Большая часть наших домашних библиотек заполнена романами, повестями и рассказами, написанными в это время. В 1840-е уже на вершине славы Николай Гоголь и Виссарион Белинский, дебютируют и сразу становятся знаменитыми Иван Тургенев, Николай Некрасов, Иван Гончаров, Александр Островский, Михаил Салтыков-Щедрин, Лев Толстой и Федор Достоевский.

В 1850-е годы к этой «могучей кучке» добавляются Николай Лесков, Алексей Константинович Толстой, Николай Чернышевский. И все: до Всеволода Гаршина, Владимира Короленко и Антона Чехова, которые станут по-настоящему известны уже после смерти Достоевского, список закрыт.

Писатели занимают в общественном восприятии роль пророков, идеологов, вождей политических партий. В русской литературе, как никогда до того, много одновременно активно работающих «властителей дум».

Все они (за исключением Льва Толстого и Александра Островского) живут в Петербурге (хотя, заметим, никто здесь не родился). И для всех без исключения этот город – бездушен, жесток, суетлив и поверхностен. Такой он и в «Шинели» Гоголя, и в «Обыкновенной истории» Гончарова, и в «Дневнике провинциала в Петербурге» Салтыкова-Щедрина, и в «Анне Карениной» Толстого. Поэтому Петербург Достоевского – это и мегаполис, созданный современными ему писателями.

Петербург Достоевского – это собственно не один, а два города: столица Российской империи между 1837 и 1881 годом, когда здесь жил писатель, и город, созданный его воображением, где жили его герои.

Одна из особенностей творчества Достоевского – необычайно точная топографическая приуроченность его романов. В литературоведении на этот счет существуют разные точки зрения, но большинство исследователей полагают, что писатель действительно мысленно расселял героев по конкретным зданиям, отправлял их в бесконечные блуждания по вполне определенным, реально существующим улицам. С этим обстоятельством связаны определенные трудности: вооружившись нашим путеводителем, вы все время вынуждены будете совершать мысленные переходы из одного плана – вымышленного, в другой – реально-исторический, и дома Раскольникова и Достоевского будут соседствовать.

Путеводитель состоит из пяти маршрутов, рассчитанных каждый примерно на двух-, трехчасовую пешеходную экскурсию (без учета времени на попутное посещение музеев).

Первая экскурсия охватывает центр города и рассказывает о Петербурге времен Достоевского как об административной, военной и культурной столице России, так сказать о Достоевском на фоне русской истории его времени. Она предусматривает осмотр панорамы города с колоннады Исаакиевского собора и посещение музея-квартиры Пушкина, вне творчества и биографии которого трудно понять биографию и творчество Достоевского.