Происшествие в городе Т

«Шутка?» – спрашивал он сам себя и тут же отвечал, что никакая это не шутка. Кто себе может позволить так шутить, тем более с губернатором!

Но если это не шутка, не розыгрыш, то, значит, это все-таки нападение. В таком случае какова его цель? Убийство? Поранить – это да, но убить… только случайно или имея в этом определенный навык.

Но у нападавшего не было никакого опыта убивать людей ложками. Мог такую оплошность допустить хладнокровный расчетливый убийца? Нет! А мог бы он вообще пойти на преступление, тем более на убийство, вооружившись обычной серебряной ложкой? Мог, если бы замысел преступления в том и состоял. Но зачем бросаться на губернатора с обычной ложкой, если, как теперь выяснилось, была другая, стальная и острая? С ума сойти, какая чудовищная путаница.

Ну, тогда спутал, просто спутал ложки. Как если бы рыбак пошел на рыбалку, просто не заметил, что у него нет крючка. Но перед тем как забросить в воду удочку, он должен насадить червя. И вот тут, наконец, выясняется, что крючка нет! Что делает рыбак? Он возвращается домой. А если он, обнаружив, что крючка нет, все же забрасывает удочку? Он кто угодно, но не рыбак! Он только выглядит как рыбак и хочет, чтобы все думали, что он рыбак. И, похоже, ему это удалось.

Итак, все по порядку. Есть некто. Мы не знаем, он один или их несколько. Предположим, что один, назовем его господин Эн. У господина Эн есть причина или ряд причин невзлюбить губернатора. Невзлюбить так сильно, чтобы решиться на нападение. Почему же господин Эн возненавидел губернатора, какие у него были причины на то? Во-первых, потому что он – губернатор, ведь во фразе, которую выкрикнул господин Эн, прямо указывается на то, что граф Можайский занимает чужое, ему не принадлежащее место. Возможно, это место и есть место губернатора? Кстати, сам граф нервничает именно по этому поводу.

А вдруг это место мужа Елены Павловны? Она еще достаточно молода, хороша собой, брак с губернатором – это брак по расчету, вне всяких сомнений. И действия напавшего на губернатора господина Эн по своей необъяснимости напоминают или действия сумасшедшего, или влюбленного. Недурно проверить знакомства Елены Павловны. Возможно, там и кроется ответ на все вопросы.

Так, что еще в поведении господина Эн кажется необычным? Конечно же, его осведомленность. Он знает, когда вернется губернатор, и знает это почти точно. Ведь не мог же он, в самом деле, весь день слоняться у дома, поджидая свою жертву. Ну, а поскольку в течение дня никаких инцидентов возле губернаторского дома не произошло, значит, появился там господин Эн незадолго до возвращения его превосходительства домой.

Кто сообщил время? Тот, кто это время мог знать, а это уже само по себе предполагает сообщника. Но когда закончится карточная игра, сказать трудно, она ведь могла продолжаться всю ночь. Никто не мог знать точного возвращения губернатора, и тем не менее незнакомец появился там вовремя, как будто бы кем-то предупрежденный. Он живет в одном из соседних домов? Нет, в таком случае Щеколдаев, да и кучер, тоже знали бы его в лицо.

А если это кто-то из прислуги? Влюбленный лакей? Это маловероятно, хотя на заметку можно взять. И что же тогда остается? Только одно – господин Эн следил за губернатором, ну и делал это не пешком… пролетка? Экипаж может остановиться на Изрядной и простоять там хоть полдня, и никто не обратит на него внимания, в том числе городовой. Что же, вполне правдоподобно, нужно будет опросить дежурившего тогда городового на предмет незнакомых экипажей.

* * *

Фома Фомич, долго сидевший истуканом, пошевелился, потер ладонью лоб, до хруста в спине потянулся и вынул из правого верхнего ящика стола толстую, уже изрядно потрепанную тетрадь. Открыл приблизительно на половине и синим, остро отточенным карандашом стал быстро писать. Временами останавливался, приложив тупой конец карандаша к подбородку, смотрел в потолок, говорил вслух: «Так!» – и продолжал писать. Когда были исписаны три страницы, Фома Фомич поставил точку и закрыл тетрадь. Все свои мысли, рассуждения, предположения, будь они даже на первый взгляд глуповатыми и маловероятными, фон Шпинне вносил в тетрадь. И надо сказать, это помогало. Мысли странные, непонятные, вроде бы не к месту пришедшие, не имеющие никакой связи с тем делом, над которым он думал, вдруг через несколько дней, когда он их перечитывал, оказывались самыми правильными и самыми точными, иногда даже ключевыми. Правда, это происходило не со всеми внесенными в тетрадь мыслями. Зачастую записанная глупость так и оставалась глупостью, сколько ее ни перечитывай.

Много еще всего передумал в тот день Фома Фомич. Вспомнил про странную женщину, якобы выбросившую ложку мастера Усова на помойку, подумал, что неплохо было бы найти эту женщину. Но как? Единственный свидетель, способный опознать ее, как сквозь землю провалился. И это тоже было странным.

Человек, обрезавший себе язык острой ложкой, выглядел во всей этой истории каким-то ненастоящим, вымышленным, что ли, как будто и не было его вовсе. Да и вот так взять и обрезать себе язык, случайно, не заметив, что ложка, которую он нашел, острая, – это выглядело как дурной сон, когда и не хочешь что-то делать, но делаешь по какой-то совершенно непонятной причине. Если бы об этом человеке не сказали свидетели, Фома Фомич вряд ли поверил в его существование. Но он был, если верить все тем же свидетелям. Ложка мастера Усова косвенно подтверждает их слова. И был отрезанный язык. Начальник сыскной мало верил людям, но допустить сговор в ночлежном доме он не мог. Бездомные между собой еще могли, но вместе с ними Приволов и повар говорят об одном и том же, а это само по себе исключает всякий сговор. Да к тому же у любого сговора есть причина. Какая же здесь выгода? Возможно, она есть, но ее пока не видно.

Стало смеркаться, нужно было решать, с чего начинать расследование. И Фома Фомич решил, поставив в центр всего ложку мастера Усова, начинать именно с нее. Вещица приметная, да и человек, ее изготовивший, тоже с руками.

Он что-то еще дописал в свою секретную тетрадь, захлопнул и спрятал под ключ. После чего, откинувшись на спинку стула, тяжело вздохнул. Конец этого дня был всего лишь началом следующего.

Глава 10

Володя Мясников

Нотариальный переписчик Володя Мясников – молодой человек девятнадцати с половиной лет, только еще нащупывающий ногами свою жизненную дорогу, мечтающий о классном чине и молодой особе, живущей по соседству, имя которой, дабы не смущать нашего переписчика, мы называть не будем.

Володя был человеком мечтательным, зачитывался романами Стивенсона и иногда после службы захаживал в трактир Клокова. В тот вечер, о котором мы хотим рассказать, Володя и приятель его, такой же переписчик, зашли в уже упомянутый нами трактир Клокова. Спросили пару чая, небольшую вязанку калужских баранок и, примостившись в уголке, стали наблюдать.

Тут, ежели прислушаться, чего только не услышишь: и стишок с настоящими словами, и анекдот про генерал-губернатора и про то, что у попадьи есть, а у попа нету, и какое у царя исподнее, все узнаешь, только уши отверзай.

Но самое-то счастье для приятелей тогда было, когда драка случалась. «Гладиаторские бои» – как говаривал Пакин. Шум, гам! В чаду, дыму махорочном не разберешь, что да как. Нет, это не посуда бьется, это морда чья-то под кулак попала. «Ах, мать вашу… Так вы так?» С хрипом, чахоточным кашлем рвется на груди бязевая рубаха, распадается на две половины, обнажает грудь страшную, шерстистую. Оторвавшаяся пуговка катится по столу. «Ах, леший его возьми! Тикаем, Минька!» «Куда? – орет заросшая бородой и усами дыра. – Мы ишо не усе другу дружке сказали!» Столы, лавки на дыбы, все в одну кучу! Шире круг! «Ну, держись, паскуда!» И пошла забава молодецкая.

Правда, такое было не каждый день. Вот и в тот раз, о котором рассказываем, драки в трактире не случалось. Все было как-то скучно и лениво мирно. Кто и был зол, так это трактирные мухи. Ошалевшие от винных испарений, они лезли в глаза, в рот, в нос, только успевай отгонять. Надо заметить, что в трактире Клокова борьба с мухами вообще не велась, зато баранки стоили намного дешевле, чем в других местах.

Скучающие приятели попили чайку вприкуску с баранками да и засобирались по домам. Но тут в трактир решительным шагом вошел строго одетый человек, огляделся, подошел к буфетчику и, протягивая какую-то бумажку, сказал:

– Повесь тут у себя! Да посматривай, чтобы пьянь какая не сорвала.

Человек ушел, а буфетчик, вынув из-под прилавка молоток и взяв гвозди, пошел и прибил бумажку к стене. Только после этого медленно, открывая и закрывая рот, прочел, что в ней написано. Постоял, подумал и, махнув рукой, снова ушел за прилавок. Посетители трактира отнеслись к этому факту без любопытства – все, за исключением наших приятелей. Они сразу же, не сговариваясь, метнулись к бумажке. Приятель читал вслух, а Володька слушал. И вот что там было написано:

«Такого-то дни, такого-то часу, ушел из дому и более в него не возвращался мастер Усов. Людей, что-либо, может быть, знающих о месте его теперешнего пребывания, большая просьба сообщить за достаточное вознаграждение на улицу Пехотного Капитана, дом такой-то, спросить Кочкина».

– Странное объявление, – закончив чтение, сказал Пакин.

– Почему странное? Объявление как объявление, – задумчиво возразил ему Володя.

– А вот и странное! – повысил голос Пакин.

Надо заметить, что приятель Володи был малость вспыльчив и возражений не терпел.

– Ну что в нем странного, что? – настаивал на своем Володя.

– Я таких объявлений знаешь сколько прочел?

– Ну, много, наверное.

– Да не наверно, а много!

– Ну, ты все равно объясни, что в нем странного.

– Имени нет, отчества нет, примет, каков этот мастер Усов из себя, тоже нет! Ну, и встречу я, к примеру, какого-нибудь Усова. Как узнать, тот это Усов или другой?

– Верно, – проговорил Володя, впадая в еще большую задумчивость, – а достаточное вознаграждение, ты думаешь, это много?

– Достаточное вознаграждение, – ответил Пакин, глядя на Володю несколько свысока, – это немного, но достаточно! – Сказал и прыснул со смеху, самому понравилось, как закаламбурил.

– А улица Пехотного Капитана – это где?

– Тебе-то зачем, верно знаешь, где мастера Усова искать?

– Может быть, и знаю!

На том, обменявшись любезностями, приятели и расстались. Возле своей калитки Володя остановился, постоял в задумчивости, затем резко махнул рукой и, развернувшись, быстрым шагом пошел в обратном направлении.

– Никак забыл чего? – вопросительно уставился на него буфетчик, когда Володя переступил порог трактира.

– А где улица Пехотного Капитана, где она находится?

– Пехотнокапитанская? – поскреб у себя в бороде буфетчик. – Как же тебе половчее-то растолковать… можно по Тужилкинской идти, но это дольше будет. А можно и напрямую, ты знаешь, где старые конезаводские амбары стоят, вот до них дойдешь, там мосток хлипенький, перемахнешь мосток, за ним взгорочек, но ты на взгорочек этот не карабкайся, а возьми правее и как раз носом в проулок встрянешь. Он тебя на Пехотнокапитанскую и выведет.

– Спасибо, – поблагодарил Мясников буфетчика и пошел к выходу, глядь, а объявления-то уж и нету – сорвали!

– А тебе зачем Пехотнокапитанская? – крикнул ему вслед буфетчик.

– Надо, – буркнул в ответ Володя и толкнул дверь.

– То-то, надо! Всем чего-то да надо, одному мне ничего не надо, – ворчал после ухода Мясникова буфетчик. Еще в старину замечено было иностранными путешественниками, которые с большими трудами, но все же колесили по Руси, что русский человек при всех достоинствах, коих у него не счесть, имеет и некоторые недостатки, к которым относятся: мрачная унылость, невеселость и пасмурность характера. И наиболее мрачными из всех попадавшихся на пути русских людей иностранные путешественники в первую очередь называли хозяев трактовых кабаков, словом – буфетчиков.

Через четверть часа, а может, и того не прошло, Володя Мясников шел по Пехотнокапитанской и выглядывал нужный дом. А вот и он! Каменный. Дверь под лаком. А ручка-то, ручка… Хотел постучать, но лишь коснулся, дверь, как в сказке, сама и отворилась. Пришлось войти: «Здравствуйте!»