Его Голгофа

Меня же более всего удивляло другое – поведение военных. Они с откровенной благожелательностью взирали на это, по-нездоровому суетящееся, скопище, а некоторые, запанибрата, распивали с ними отнюдь не безалкогольные напитки.

Очередную партию ящиков водки и пива бойкие ребята, прибывшие в том самом заслонившем нам дорогу автобусе, выставляли прямо под ноги людей.

– Товарищ полковник! – крикнул один из явно подвыпивших юнцов офицеру с погонами старшего лейтенанта, – Угощайтесь. Пиво холодное-холодное!

И старлей вместе с патрулем, стоявшим с ним рядом, упрашивать себя не заставили. Видеть, как советский офицер прилюдно со своими солдатами, в компании случайной уличной шантрапы, распивает пиво с водкой – мне до этого никогда не доводилось.

Подобного не должно было происходить. Ведь Баку уже третью неделю кряду жил в режиме объявленного комендантского часа, по жестким и неукоснительным требованиям которого категорически запрещалось собираться в группы даже из трех человек. Солдаты тут же обязаны были вмешиваться и разводить людей по сторонам. А тут… Сотни подвыпивших, одуревших от дармовой наркоты, невесть откуда понаехавших молодых людей. Они орут, матерятся. У них чешутся руки. Им нужна жертва. И ее им пообещали…

Мы с трудом проталкиваемся к дверям депутатской. Там, встопорщенной курицей, истерично кудахча, довольно странного и неопрятного вида женщина наскакивала на милиционера, заслонившего ей путь. Она пытается рукой дотянуться и царапнуть его по лицу. В один из таких моментов на ее запястье я заметил татуировку. Наверняка, подумал я, она – из контингента романинской женской колонии-лечебницы. А скосив взгляд в сторону, я обомлел. За ее спиной, словно в конвульсиях, дергался парень. Слюдяные глаза… В уголках мокрых губ пузырится пена… В руках – черный, с огромное яблоко, голыш. Меня аж передернуло. У кого-то морской голыш, у кого-то нож, а у кого-то, наверное, уже запотела ладонь, сжимающая в кармане рукоять револьвера.

Мы вошли вовнутрь.

– Дело более чем серьезное, – повторил Халафов. – Надо что-то предпринимать.

Озирая помещение, я кивнул. Пусто. Никого. Буфетчица со стеллажей поспешно убирала и складывала в ящик хрустальные бокалы, бутылки с яркими заграничными ярлыками, коробки конфет…

– Почему вы все убираете? – спрашиваю ее.

– А как же?! – испуганно говорит она.– Вы не видите, что творится? Сейчас ворвутся и разнесут все к чертовой матери. Там же,– буфетчица кивает на дверь,– джунгли.

– Джунгли,– соглашаюсь я.

С взлетного поля в зал вошел заместитель начальника гражданской авиации – мой тезка Сабир Ильясов.

Случай давал шанс. План действий выстроился сам собой. Я подозвал его к нам.

– Когда прибывает московский?

– Через четверть часа.

– Нужна твоя помощь, – говорю я ему.

– Пожалуйста. Окажу любую.

– Можешь «жигуленок» с площади завести на летное поле?

– Сделаю. Сам сяду рядом с водителем, и заедем.

– Можешь дать указание, чтобы о прибытии рейса объявили через 20 минут после того, как самолет приземлится?

– Нет проблем.

– Можешь приказать, чтобы в старом аэропорту нашему автомобилю открыли ворота на выезд?

– Не отходя с места. Говорите номер вашего «жигуля»…

Отдав необходимые распоряжения, Ильясов вместе с Фикретом Мамедовым поспешили на площадь к машине.

…Непрезентабельный и быстроходный «жигуленок», юркнув в настежь открытые ворота, вылетел на шоссе. Он вырвался из уготованных для одного из его пассажиров клещей неминуемой смерти…

По дороге в город, я сказал Халафову, что, зная Гейдара Алиевича, он станет нас упрекать за то, что мы втайне вывезли его из аэропорта. И точно. Я как в воду глядел. Уже когда мы все собрались в квартире академика Джалала Алиева, где он остановился, Гейдар Алиевич нам-таки выговорил.

– Вы неправильно поступили. Я должен был выйти на площадь и выступить. Я смог бы достучаться до них… Они услышали бы меня…

Мы молчали. А Рафик Расулович, наклонившись ко мне прошептал: «Как ты его хорошо знаешь».

Не знал я только тогда, что та памятная встреча, от которой я ни за что не отказался бы, для меня и моей семьи будет иметь нехорошие последствия. К этому я еще вернусь…

2.

Меня еще долго преследовал кошмар того дня. И всегда, даже сию минуту, когда вывожу эти строки, передо мной та, клокочущая утробной дикостью толпа, представляется одним жутким образом – слюдяными глазами дергающегося в конвульсиях дебила с огромным черным голышом в руках и верещащей женщиной с наколкой на запястье.

Страшно было подумать… Даже представить было страшно, что он, тот голыш, или вложенный кем-то в руку того слюнявого безумца пистолет мог лишить жизни человека, который за много лет нашего с ним общения стал, по существу, органической частью меня самого. Но с Божьей помощью в тот день, 20 июля 1990 года этому не суждено было случиться. Нить судьбы моей, причудливым образом завязанная с линией его жизни, не оборвалась и продолжалась до дня его естественной кончины. Она брала начало из моей молодости и, нанизывая на себя годы последнего столетия второго тысячелетия, дотянулась до первого века третьего тысячелетия. Что значит дотянулась?! Она продолжается. Она есть и будет. Она со мной. Она и с ним. Кто бы что ни говорил, я верю в это. Непостижим нам, смертным, механизм бытия нашего. Неисповедимы пути Господни!

Сейчас, пользуясь тем, что я жив и нахожусь в ясном уме и здравом рассудке, хочу сделать то, чего никогда не позволял себе – рассказать о нем, о Гейдаре Алиевиче. Каким я его знал и видел. Признаться, я никогда не позволял себе этого раньше, полагая, что если начну рассказывать, то утрачу самое сокровенное и самое ценное, что принадлежит только мне и ему.

А теперь близок занавес и моей жизни. И я решился. Мне захотелось, чтобы след от этой нити судьбы, связавшей нас, которая, естественно, исчезнет с поверхности земли вместе со мной, легла бы в вереницу зримых строчек для памяти тех, кто остается и тех, кто придет после них.

Мы с ним познакомились давным-давно. Вот написал «познакомились» и поймал себя на прямо-таки фантастическом, если не сказать сумасшедшем, ощущении. Когда я увидел его впервые, не сочтите за маразм и выдумку, мне показалось, что мы с ним знали друг друга еще задолго до этого дня. Не знаю как, но, судя по всему, было именно так…

…За окном кипел июнь 1962 года. Я – прокурор города Кировабада. Мне 29 лет. Я завален бумагами. И своими, и теми, что идут из Товуза, Ханлара, Шамхора, Газаха, Дашкесана… В мои прокурорские обязанности входил еще и надзор за правовой деятельностью районных и городских отделов КГБ. По одному из таких кировабадских дел я сейчас и дожидался прибывшего из столицы начальника отдела КГБ Азербайджана некоего Гейдара Алиева.

Открылась дверь, меня обдало прохладным сквознячком. Хотя откуда ему было взяться в этой июньской жаровне? Я поднял глаза. В кабинет, мягко улыбаясь и с ненавязчивой пристальностью изучая меня, вошел высокий, атлетического сложения мужчина. Его лицо показалось мне очень и очень знакомым. «Откуда мог я его знать?» – подумалось мне. Эта мысль еще долго не давала мне покоя, пока не вспомнил где я его видел. Я отыскал его в загадочных тайниках своей памяти. Он мимолетным, но почему-то ярким образом хранился не в столь уж отдаленной, по времени, в одной из ее ячеек.

… 1960-й год. Кировобад встречает Первого секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР Никиту Сергеевича Хрущева, который литерным поездом направлялся из Тбилиси в Баку на празднование 40-летия советизации Азербайджана.

Литерный безнадежно задерживается. Сгущаются сумерки. Люди волнуются. Я – заместитель прокурора города стою практически в гуще встречающих. И тогда мой взгляд выхватывает, стоявшего у выхода на перрон высокого, атлетического телосложения мужчину. Он сосредоточен. Глаза его ощупывают каждый уголок вокзала. Его мало кто замечает. Но именно он то и дело подзывает к себе кого-то из снующих тут же людей в штатском и, указывая глазами то в одну, то в другую сторону, где толпятся встречающие, отдает какие-то распоряжения.

А поезда все нет и нет. Народ, съехавшийся в Кировобад из окрестных городов и сел, чтобы хотя бы одним глазком посмотреть на «царя царей» необъятной державы порядком подустал. Шутка ли ждать четыре часа. Уже темнеет, а о литерном – где он и что с ним? – ничего неизвестно. И тут я еще раз мельком заметил этого высокого, атлетического сложения человека. Он, видимо, по чьему то зову, быстрым шагом подходил к группе высокопоставленных персон, окружавших первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Вели Юсифовича Ахундова. Ему там что-то сказали и он, козырнув, решительно направился в сторону, выстроившихся на вокзальной площади, правительственных машин.

Потом он мне больше на глаза не попадался. Зато память, по своим, понятным только ей соображениям, оставила его в одной из своих ниш.

Люди стали расходиться. Они были разочарованы. Им сообщили, что Хрущев сегодня не приедет. Правда, сообщили после того, как кортеж правительственных автомобилей, сорвавшись с места, на полной скорости покинул вокзальную площадь.

Утром кортеж разъезжал по городу уже с высоким гостем. Люди подумали, что тот долгожданный поезд прибыл поздно ночью. А это было не так. Впрочем, к этому я вернусь чуть позже…

… И вот три года спустя, он, этот высокий, атлетического сложения мужчина, которого я видел в тот памятный день на вокзале, снова передо мной. Теперь уже в моем кабинете.

Сейчас, вспоминая ту первую нашу встречу, состоявшуюся 45 лет назад, мне особенно не приходится напрягать память и восстанавливать ее деталь за деталью. Давно замечено, что первая встреча, как и первое впечатление, – со всеми сопутствующими нюансами и антуражем – остается с тобой навсегда.

– Я – Гейдар Алиев, – протянул он руку.

– Пожалуйста, – пригласив его за приставной стол, я сел напротив.

Есть та редкая порода людей, которые внушают уважение независимо от внешних данных и от того, какое он положение занимает во властной иерархии. А есть такие, которым, хоть водрузи на голову корону императора, никакого почтения к себе вызвать не могут. Мой гость принадлежал к первой категории.

Посмотрев на высокие стопки папок и развернутое на середине толстенное дело, над которым я только что корпел, он покачал головой. Я подумал, что ему не понравился беспорядок.