Красные озера

Глава сорок пятая. Народный герой

После оглушительного взрыва почти все жители, кроме, разве что, Луки да Инны Колотовой, действительно повылазили на улицу и постепенно собрались толпой.

Дома стояли белесые от пыли и безглазые – стекла в окнах либо вылетели, либо потрескались. Осколки, застрявшие в рамах, дребезжали от ветра, и повсюду в деревне слышался тихий звон. На красной, маслянистой поверхности ставков болтались серые кляксы. Воздух был колючий от невидимых глазу каменных частиц, удушливый и пропахший дымом.

Люди растерянно глядели друг на друга посреди этого хаоса да не знали, что предпринять.

– Туда, что ли, пойдем? – уточнил подслеповатый старик, махнув рукой в сторону противоположного берега.

– Так пойдем, наверное, – неуверенно сказал кто-то в толпе.

– А зачем? – прозвучало в ответ возмущенным женским голосом. – Чтоб нам опять этот жирный со своими прихвостнями лапши на уши навешал и в конце под колеса бульдозера отправил?

В толпе раздались разрозненные возгласы:

– И правда, ну его!

– Да все равно бесполезно!

– А делать-то что-то надо! Иначе таким макаром наши дома снесут, чтоб мы переехали скорее.

– Верно! Поди, специально и взорвали, чтоб нас согнать!

Начался шум, гам, какие-то пустые споры, сборище загудело и закипело, и уж ни единого слова нельзя было разобрать. Тут в озлобленное многоголосие вклинился Шалый, закричав громким басом:

– Да помолчите! Я знаю, что делать!

Разговоры почти сразу утихли, жители уставились в сторону Бориски, кто-то в недоумении, кто-то с робкой надеждой, а некоторые и с откровенной ненавистью – эти еще помнили, почему с Шалым лучше не связываться.

Борис расплылся в самодовольной ухмылке, окинул толпу властным взором, пробивающимся сквозь реденькие волосы, падающие на лоб, и произнес:

– Завод ведь можно и снести. Нет завода – нет взрывов, медь-то никому не нужна. И уезжать не придется.

– Да ну, скажешь тоже! – возразил подслеповатый старичок. – Снести! Здание больше, чем все наши дворы вместе взятые, а туда же – снести! Смешно, ей-богу.

– Вот-вот, – вторили ему. – Как же снести? Пытались уже, трактор даже двери не выбил.

– Так неправильно пытались! – Шалый заговорил громче, стараясь перекрыть выкрики и перешептывания местных. – Вот этот хмырь, – он указал на рябого, осклабившись так, словно и не обозвал собутыльника, а комплимент ему сделал, и договорил: – …стащить может все, что угодно. Причем по-тихому! Завтра вечерком сходим на карьер, вынесем оттуда два ящика взрывчатки и спалим нахрен и завод, и всех чужаков.

– Рабочих, что ль? – уточнил старичок. – Их-то, может, не надо, люди же.

Бориска скорчил недовольную мину, но тут же заулыбался и соврал:

– Я не то сказал. Мы их припугнем. В отместку за бульдозер, а?

В толпе выразили одобрение.

– Тогда послезавтра, как взрывчатка у нас будет, понадобятся люди в помощь, – продолжил Бориска. – Человека три, мы одни взорвать не сможем. Собираемся с утра в доме у Ленки, – он повернулся в сторону женщины, которая все время терлась где-то рядышком, и поинтересовался: – Ленуся, ты же не против?

– А чего против? Пусть приходят, дело благое.

– А мужика-то не спросил, – в толпе засмеялись. – Сразу видно, кто у них в доме хозяин!

Ленка расплылась в довольной улыбочке, ее муж, прятавшийся позади сборища, хмыкнул и обиженно отошел в сторону.

Вскоре все разошлись по своим изувеченным жилищам – подметать битое стекло с пола да убирать осколки из пустых рам. Только Шалый с рябым никуда не торопились – прохаживались по поселку, обсуждали дальнейшие действия, а главное, решали, пить им перед предстоящей вылазкой или уж воздержаться.

– Ну ты, бляха-муха, прям народный герой! – с восхищением сказал рябой, когда уже подходили к нынешнему пристанищу.

– Да на народ мне срать, – ответил Борис и захохотал. – Как завод расхерачим, прибежит Радлов – разбираться, что да почему. Тут мы его толпой и грохнем. Уж против десяти человек не попрет!

– Толково придумано!

– А то! – Шалый от гордости даже грудь вперед выпятил. Потом глазки его разгорелись особенно сильно, по лицу расползлась презрительная улыбка, и он добавил, захлебываясь собственными словами от злой радости: – А когда мы его кончим, этот народец у меня по струнке ходить будет. Уж я их научу, кого уважать следует. На коленях, суки, заползают.

Глава сорок шестая. Ночная вылазка

1.

Двадцать четвертого мая Радлов вернулся домой после смены и без сил рухнул на табурет прямо в прихожей. В какой-то момент ему показалось, что сил на то, чтобы разуться, нет совсем, и придется сидеть у порога целую вечность. Сердце неприятно ныло.

Весь день на месторождении разгребали мусор, оставшийся после вчерашнего взрыва, и готовились к выемке породы. Камнедробилка перекусывала огромные булыжники, бульдозер снимал верхний слой грунта там, где не было доступа к залежам меди, рабочие рыли новые траншеи, ведущие к вагонеткам. Пыль стояла столбом, так что у Радлова лицо, руки и одежда сделались светло-бурыми.

Тамара, выбежавшая встречать мужа, беспокойно спросила:

– Ты чего? Плохо?

– Нет-нет, – соврал Петр, а про себя подумал: «Ох, Боже, только бы не помереть, только бы не помереть сейчас». Впрочем, от тревожных мыслей он так побледнел, что Тома перепугалась и ринулась за таблеткой.

Петр положил под язык половинку валидола, прикрыл глаза и откинулся назад, спиной уткнувшись в шершавую поверхность стены. С жадностью втянул в себя воздух, стараясь наполнить легкие до отказа, подержал некоторое время и шумно выдохнул. Потом еще и еще, пока в голове не рассеялась муть.

– Смена тяжелая выдалась, – пояснил он и слабо улыбнулся. – Убирали обломки. А там пыли – жуть! Дышать нечем.

– К нам в комнаты тоже надуло. Может, когда полегче станет, все-таки вставишь окна?

– Завтра, – устало протянул Радлов и стянул с себя сапоги.

Затем поднялся на ноги, скинул грязную одежду, отчего все пространство в прихожей затянуло удушливой пеленой, обмылся в ванной и поднялся на второй этаж, кряхтя от изнеможения. Там он сел на диван, принялся осматривать широкий оконный проем, сквозь который гулял ветер – стекло разбилось при подрыве гряды и вылетело напрочь. Ветер нагонял в помещение черный песок, серую каменную пыль да белую сажу с завода.

На кухне оконце тоже пошло трещиной, но осталось в раме. В остальных помещениях повреждений, по счастью, не было.

Петр тяжело вздохнул, дотянулся до газеты. Со скучающим видом пробежался глазами по заголовкам и наткнулся на очередную заметку о предстоящем переселении. Читать начал откуда-то с середины:

…жители уже благодарят власти и руководство ШМЗ за новое жилье.

Но не всё так гладко. Начальник одного из цехов, некто П.А. Радлов, недавно распускал слухи, будто жильцов принуждают строить дома в комплексе за свой счет.

Наш корреспондент решил выяснить мотивы злопыхателя.

Источник, пожелавший остаться неизвестным, сообщил: Радлов погиб.

У Петра затуманилось зрение, так что он не смог дальше читать, а внутри все похолодело. На лбу и над верхней губой выступили капли пота, сероватые от впитавшейся в кожу пыли. Сердце бешено заколотилось, и каждый его удар отдавал острой болью во всем теле. «Что же это… что же это..», – судорожно думал Радлов, но закончить мысль не мог, ибо в голове была сплошная круговерть. Поднес газету чуть ближе, но глаза вдруг заслезились, и текст расплылся радужными полукольцами.

«Просто какая-то ошибка», – успокоил себя Петр, продышался и рукавом отер липкое лицо. Плохо пропечатанные буковки наконец вновь стали складываться в слова:

…сообщил: Радлов по гиблым проектам – мастак. Двадцать семь лет назад именно он открыл Бирецкое нефтяное месторождение, которое на поверку оказалось пшиком. Нефть иссякла за пару лет, предприятие разорилось.

Позже этот человек нашел залежи меди у озера Шонкар, однако не сумел наладить добычу.

Источник также сообщил, что за плечами у Радлова две прогоревшие столичные фирмы и загубленное фермерское хозяйство.

Нетрудно догадаться, что на клевету его подтолкнула банальная зависть к чужим успехам.

На заводе пообещали: клеветник будет сурово наказан…

– Тьфу ты, черт, – гневно прохрипел Петр и бросил газетенку в сторону. Затем пробурчал себе под нос, обращаясь в пустоту: – Сами клевету распускают. А обвиняют в этом меня. Уроды моральные…

– Что ты бубнишь тут? – спросила Тамара, вошедшая в комнату с ужином. Запахло жареной картошкой и огурцами.

– Да вот, написали про меня! Клевещу, мол, на обожаемый завод! А ведь все наши видели, что там не застройка, а будущее кладбище! Ну, все видели! А эти какого хера пишут? Я и говорю: уроды.

– Забудь и поешь лучше. Тебе нервничать сейчас совсем ни к чему.

– Я лучше потом, – Петр указал на еду и отрицательно помотал головой. – Я до Луки дойду, посмотрю хоть, как живет.

– К Луке ведь и позднее можно. Я второй раз разогревать не буду.

– Холодное съем. Не хочу пока, правда. Тошнит.

Тома поглядела на мужа с жалостью и сказала:

– Так, может, и не ходить никуда? Сиди дома, а то свалишься еще по дороге.

– Нет, я проветрюсь.

Радлов медленно поднялся с дивана, переоделся и вышел на улицу, шаркая ногами.

Снаружи было ветрено, в подергивающемся воздухе трепыхались рваные клочья пепла, вылетавшие из заводских труб вместе с клубами дыма. Земля была покрыта толстым, бархатистым слоем измельченной породы, и ноги будто в зыбучих песках вязли.

В рабочем поселке происходило какое-то радостное движение – люди пили, пели песни, громко желали кому-то здравия. День рождения отмечали, вероятно.

А волнистая поверхность озера расходилась алыми пятнами на свету. Ветер скользил по ней невидимым потоком, гнал волну, и волна разбивалась о черно-желтый берег мириадами крошечных капелек – то ли воды, то ли крови.

Дом Луки опять стоял нараспашку – заходи, кто хочет. Изнутри доносился глухой стук и тот писклявый скрежет, с каким пила врезается в дерево.

Радлов переступил порог, осмотрел грязный коридор и зашел в мастерскую – именно оттуда шел звук. Помещение было тускло освещено лампочкой, болтающейся под потолком. На полу валялись деревянные обрезки и куски плотной ткани. У дальней стены стояли два деревянных гроба одинакового размера, еще не обитые. Сам Лука прилаживал борта к третьему гробу, как-то потерянно улыбаясь.

– Ты чего это? – удивился Радлов.

– Дали мне задание, на заводе, – обувщик выпустил из рук доски, выпрямился и тоскливо посмотрел на друга.

– Послушай.., – начал Петр, но тут же осекся. Он хотел объяснить, что на завод никого не пускают, и Лука скорей всего сам для себя выдумал эту работу. Однако в голове у него среди прочих мыслей пронеслось: «Да пускай, коли так легче. Всё руки заняты». Потому он помолчал некоторое время, выдумывая, как бы продолжить фразу иначе, и наконец спросил: – Щиток отремонтировал?

– Контакты там оплавились, я новый провод кинул. Вон, лампочку примотал кое-как. Впотьмах-то как делать? Криво выйдет.

Радов подошел к готовым гробам, приставленным к стенке, потрогал отшлифованную до блеска поверхность, потом вдруг сообразил, что обе конструкции очень высокие, и поинтересовался:

– Зачем такие длинные?

– Как же, рост человека и сверху пятнадцать-двадцать сантиметров.

– Так они оба выше двух метров получились. Один, положим, Бориске, он у нас гигант. А второй-то кому?

Лука заулыбался сильнее прежнего да с совершенно неуместным и оттого пугающим радушием в голосе произнес:

– Тебе, – после чего выдержал паузу и принялся лихорадочно пояснять: – Я, знаешь, тебе лучше всех сделаю, ты не переживай! Мы ведь друзья с тобой, Петя. Мы ведь друзья! Так что я постарался по всем размерам идеально подогнать, а для обивки китайский велюр припас – он мягкий такой, очень удобно лежать будет! И погребальная постель из чистого шелка. Я другим-то ее не стану делать, а для тебя – сделаю.

Тут он еще раз повторил свое: «Мы друзья», – и резко обмяк. Встал сгорбленным столбом посреди тесного помещения, заваленного деревянными обрубками, растерянно заозирался по сторонам, словно забыл, где находится, и тихо добавил:

– Знаешь, все там будем. Ты очень-то не грусти.

Петр от испуга врос в пол напротив Луки, не смея даже пальцем пошевелить. Рот его судорожно раскрылся, сухой кончик языка с силой уткнулся в нижние зубы, а середина двинулась наверх, чтобы издать звук «я», но никакого звука не последовало.

Петр плотно сомкнул губы, тяжело сглотнул и выскочил на свежий воздух. Вот только воздух из-за дыхания завода, доходившего даже до отдаленной части селения, был затхлый и могильный.

Впрочем, очередной порыв ветра привел Радлова в чувства, несмотря на запах гари. Следом вышел Лука, спросил жалостливо:

– Ты как?

– Уже более-менее. Ты прости, что убежал, я ведь знаю, ты.., – «болен», – подумал Петр, но вслух сказал совсем другое: – …обо мне так позаботился. Вон, обивку лучше всех выдумал!

Радлов усмехнулся, похлопал друга по плечу и пошел в сторону своего особняка.

Обогнув озеро, он заметил трех человек, направляющихся к рабочему поселку: одну громадную фигуру и две хлипенькие. Приглядевшись внимательней, узнал в них Шалого, его рябого собутыльника и того пьяницу, у которого они сейчас жили.

Петр ускорил шаг, чтобы нагнать троицу и уточнить, зачем им понадобилось в ту сторону, но потом махнул рукой: «Ну их. Поди, место ищут, чтоб выпить без Ленки».

Дома он задремал, однако насытиться сном не смог – вскочил через семь минут, как и всегда, и до рассвета просидел в зале на втором этаже, чтобы не мешать Томе. Сердце болело очень.

2.

Когда стемнело, Бориска, рябой и их новый собутыльник действительно отправились к баракам рабочих, чтобы там дождаться глубокой ночи. Рабочие заходили на территорию месторождения прямиком из своего поселка, через какую-то боковую дверцу, и Шалый справедливо рассудил, что проще проникнуть в запретную зону через нее, чем выносить массивные главные ворота, которые запирались гораздо крепче. С собой они взяли кусачки, чтобы перекусить пробой навесного замка, и бутылку водки, чтобы набраться храбрости.

По плану, Ленкин муж должен сидеть в закоулке и кричать, если кто-то появится, Бориска – сломать замок, поскольку только у него хватит на это силенок, а рябой – вытащить ящики.

Впрочем, рабочие что-то праздновали и постоянно сновали между домами с развеселыми криками, так что троице горе-грабителей пришлось расположиться в некотором отдалении, на поваленном бревне, и не спеша попивать из бутылки, ожидая, пока все утихомирятся.

Через некоторое время к ним подбежал мальчик лет одиннадцати, сын одного из машинистов, и попросил сигарету.

– Иди на х.. отсюда, шкет! – прикрикнул на него рябой.

Мальчик насупился и сказал:

– А вас, местных, никто тут не любит. Вот я батю позову, и он вас выгонит!

Рябой вскочил со своего места, влепил ребенку сильную затрещину. Затем замахнулся, чтобы дать ему в зубы, но тут же сам отлетел в сторону от неожиданного удара сбоку – его снес покрасневший от злобы Шалый.

– Ты че творишь?! – завопил рябой, распластавшись на земле.

– Пасть закрой, – пригрозил ему Бориска, потом повернулся к мальчику и хрипло произнес: – Пацан, ты на него зла не держи, перепил. Ты иди домой, мы тут посидим мальца да разбежимся.

Ребенок поглядел на громадное туловище Шалого с нескрываемой завистью. Потом кивнул, указал на своего обидчика и попросил:

– Сильно не бейте его.

– Не боись, пацан, не буду.

Мальчик оглядел троицу еще раз и скрылся в сгущающихся сумерках.

Рябой поднялся на ноги, сплюнул кровь.

– Язык прикусил, – пожаловался он, коверкая слова. – Зачем налетел? Сам же говорил, мол, у кого сила, тот делает, что хочет. А я сильнее этого шкета, значит, и делаю с ним все, что угодно.

– Ты совсем мудак? Ему ж лет десять. Он при любом раскладе сильнее взрослого мужика быть не может. Вот вырастет – тогда да, коли силенок не наберется, то сам и виноват. А пока мелкий, то…

– Как будто баба может быть сильнее мужика, – перебил рябой. – Но ты же их бьешь.

– Бабы не в счет. Папа говорил, с ними так обращаться – святое дело, – Шалый расплылся в омерзительной улыбке, выражающей то ли извращенную похоть, то ли крайнее самодовольство.

Рябой примостился на краю бревна, вплотную к их третьему сотоварищу.

– Ты полоумный, что ли? – прошептал тот едва слышно, одними губами. – Его отец в детстве бил. Оно, видать, смотреть, как сестер бьют, было забавно, а когда самого – не нравилось. А ты хотел пацану навалять при нем. Сам дурак, получается.

Бориска между тем отошел подальше – посмотреть, не угомонились ли рабочие.

Рябой, воспользовавшись его отсутствием, злобно прошипел:

– Я, может, и дурак. А он – мерин сраный.

– В каком смысле?

– А в том самом. Хер знает, че с ним на зоне сделали, но он с бабами-то ничего, кроме битья, и не умеет, – рябой придвинулся еще ближе к собеседнику и, понизив голос, принялся рассказывать: – Мы по осени бабу встретили, в заморозки уже. Так этот заставил ее голой по лесу бегать. Ох, как там все тряслось! – он показал очертания огромной женской груди и, неприятно осклабившись, добавил: – У твоей-то женушки трястись нечему!

Тут он заржал во весь голос гиеноподобным смехом, толкнул собутыльника в плечо и договорил:

– Веселуха была с этой биксой! Скачет и орет: «Отпустите меня, отпустите, пожалуйста!». Да кто ж голую бабенку-то просто так отпустит! Ты, поди, тоже бы не отпустил, а, семьянин?

Вновь из его рта вырвался хохот гиены.

А собутыльник спрятал шею в плечи, поежился и со страхом спросил:

– Где ж она теперь?

– Да в болоте, где ей быть-то! – рябой зашелся смехом пуще прежнего, вроде как от гордости. – Шалый переборщил. Говорю же, мерин, ничего больше с ними не умеет!

– Да вы чего?! Вы убили ее? – с лицом у Ленкиного мужа происходило что-то странное, оно то бледнело от ужаса, то перекашивалось от возмущения, а волосы на голове встали дыбом. – Да я же в полицию пойду. Нельзя так с людьми. Вы же зверье какое-то… чистое зверье.

– Ты поговори еще. Кому скажешь – и твоя жена так же поскачет, понял!

Рябой встал, ударом ноги столкнул перепуганного мужичонку с бревна и принялся неистово его пинать. Подскочил Шалый с вопросом:

– Че происходит?

– Этот хмырь хочет на нас в полицию донести. За ту веселуху в лесу, помнишь?

– Язык надо за зубами держать, – грозно сказал Борис, потом наклонился к жертве и прошептал: – Я завод взрывать буду. Я селение спасаю. Правда думаешь, что местным будет дело до каких-то там развлечений в лесу? На меня смотри, падаль. Правда так думаешь?

Шалый выпрямился, прицелился и пнул несчастного в голову. Потом они с рябым по очереди вытерли о его спину ботинки, вернулись на бревно и приложились к бутылке.

– Слышь, ты живой там? – окликнул Борис свою жертву.

Избитый, шатаясь, встал. Он плакал.

– Да не распускай нюни. На, глотни, – Шалый протянул ему водку.

Мужичонка выпил, жадно и много, тут же повеселел и позабыл об избиении – у пьянчуг ведь одно счастье в жизни.

Перевалило за полночь, и рабочий поселок стих. Троица выдвинулась к месторождению. Бараки глядели на них черными глазищами окон, но ни единого звука не порождали.

Ленкиного мужа в полубесчувственном состоянии посадили у забора. Шалый ловко перекусил замок и зашел на территорию. Следом туда проник и рябой.

– Я все выведал, вали к домику инженера, высокая такая халупа. Склад под полом. Вскроешь пол и найдешь два ящика, – командовал Бориска. – Фонарь возьми, чтоб таблички на ящиках видеть. Я на середине пути у тебя их приму. Смотри, под сирену не попади, здесь какая-то установлена.

– Я и под сирену? Да я прошмыгну незаметно!

И рябой вприпрыжку поскакал по неровному рельефу на северо-восток, в сторону участка добычи.

Шалый слонялся взад-вперед по холмам, прислушиваясь к мерному гудению завода.

Ленкин муж понемногу сползал по забору вниз – голова страшно кружилась.

Между недружелюбных бараков стрекотали сверчки.

Рябой вернулся минут через сорок. Обливаясь потом и дрожа от напряжения, он тащил два поставленных друг на друга ящика с надписью «Беречь от огня». Бориска принял ношу, и вместе они преодолели забор.

– Задохлика хватай, – приказал Шалый, указав на третьего собутыльника с разбитым лбом.

Рябой подхватил его под мышки и, кряхтя, поскакал вслед за предводителем.

Покинув рабочий поселок, они поставили ящики на землю и аккуратно их вскрыли. В одном лежало двадцать упакованных в серую бумагу небольших брусочков, перевязанных лентой в стопки по пять штук. В другом почему-то оказались белые ведерки со строительной смесью.

– Это нам за каким х…? – разозлился Шалый и вытряхнул ведерки на землю.

– Да не боись ты. Одного ящика хватит, – заверил его рябой.

– Может, и хватит. А ты куда смотрел, тупая башка?

– Написано же «взрывчатка» на обоих! Я че, там их открывать должен был?

Борис выругался, схватил ящик с опасными брусочками. Все трое зашагали к своему пристанищу.

Там Ленка обнаружила, что у мужа сотрясение мозга. Постояльцы заверили женщину, что бедняга упал сам, пытаясь перекусить дужку замка – хотел, мол, полезность свою доказать. Мужичонка от опьянения подтвердил каждое слово и тут же заснул болезненным, неспокойным сном.

Остальные уселись за стол, плотно поели да продолжили пить, и даже Ленка от нервов к ним присоединилась – утром должны были прийти еще люди, утро ожидалось неспокойное…

Глава сорок седьмая. Утомительное ожидание

1.

Перед рассветом, когда солнце еще не расцвело багрянцем на горизонте, но уже предупреждало о своем появлении бледной розоватой дымкой, в доме у Ленки собралось пятнадцать человек местных – пожилые, озлобленные от тяжкой жизни мужчины да двое глубоких стариков, лет уж за восемьдесят. Женщин, кроме хозяйки, не было – герой или не герой, а женщинам с Шалым водиться не пристало, это после случая с Ириной понимали все.

Старички больше пришли на людей посмотреть, ибо от дряхлости в подрыве участвовать не могли. Потому сидели в сторонке, вдалеке от общего стола, пили едва заваренный горячий чай да беседовали о чем-то своем, краем глаза наблюдая за собравшимися.

А за столом между тем происходило бурное обсуждение.

– Чего-то много народу, – сказал Бориска, впрочем, без особого возмущения, а даже с гордостью: вот, мол, скольких удалось собрать. – У завода-то все равно человека три понадобится. Остальных чем занять?

– Да мы уж сами придумаем, – ответил коренастый старик с выбеленными волосами, который собирал толпу, чтобы с рабочих за красную воду спросить. – А ты выбери, кто покрепче да попроворнее. Хотя с проворностью тут не особо, – он издал глухой смешок и пояснил: – Чай, не молодые мы все, чтоб по ухабам с гранатами скакать.

– Так а чего, – отозвался развеселый сосед покойного Матвея. – Повоюем на старости лет.

Все тихонько посмеялись. Да и вообще за столом царило нервозное, натуженное веселье, вроде истерики умирающих.

– Может, и придется, – вклинился в общую беседу еще какой-то мужичонка. – Коли все получится, мы скольких человек-то без работы оставим? Придут же, как пить дать придут. Тут мы и пригодимся.

– Придут они потом, – отрезал Бориска и оглядел толпу злобным, горящим взглядом, призывая таким образом к молчанию. – А сейчас подготовиться нужно. Вот ты, – толкнул в бок рябого, – притащи ящик, посмотрим, чего да как.

Рябой медленно поднялся со своего места, принес из сеней ящик с взрывчаткой, сдернул с него крышку. Собравшиеся в немом оцепенении уставились на завернутые в бумагу брусочки.

– Ой, мамочки, – пролепетала Ленка. – Дом-то хоть не подорвите.

Затем женщина убежала в соседнюю комнатушку, где ее муж маялся тошнотой и головокружением.

– Ребятушки, – сказал коренастый старик, разорвав всеобщее молчание. – А объясните-ка мне, как их поджигать-то?