Брак

– Мама! Да я…

– И слушать не хочу! Какой пример ты брату подаешь? Он тоже урезанный, но без тебя глупостей бы не творил. Всё, иди к отцу. Немедленно! А ты, Томми, беги домой, пока тоже не влетело.

Домой Томми не хотелось. Хотелось дождаться Лару у подъезда. Она непременно выбежит в слезах, чтобы пожаловаться единственному, кто ее, нет – не понимал, но бескорыстно любил. А он непременно ее выслушает, и сестра успокоится, снова примется подтрунивать, шутить. Но это позже. А пока, присев на корточки у безупречно белой стены дома, Томми смотрел, как взрослые выгуливают по зеленым аллеям своих отпрысков, и мечтал. Мечтал вырасти и стать великим программистом. Величайшим из программистов брэйнов. Тем, кто заставит взрослых слушать детей. Слушать, слышать и… слушаться.

Слезы на глазах преображали картину, трансформировали силуэты людей. И хотя Том понимал, что это всего лишь игра воображения, он отдался ей полностью.

Вот мальчик в песочнице (скорее всего – будущий архитектор) строит по команде матери замок с башнями. Он старается, но песок капризничает, рассыпается под недовольным взглядом ворчащей родительницы. Она считает, что сын недостаточно прилежен и слишком ленив. Миг – и мальчик преображается, растет на глазах. Вот ему уже исполнилось (к примеру) семь, а матери – двадцать пять (хорошая цифра). В их брейнах активируется написанная Томом программа. И мать протягивает сыну бутылку шипучки, которую раньше считала слишком вредной для детей и отказывалась покупать. Затем уходит домой, убирать квартиру, позволяя ребенку вдоволь наиграться с друзьями. Отныне она будет прислушиваться к каждому его слову и выполнять любое желание, чтобы заслужить кров и еду в старости. А сын станет развиваться так, как считает нужным, учить то, что считает необходимым, и дружить с теми, кто ему нравится.

Он станет самостоятельным и свободным. До тех пор, пока сам не заведет ребенка.

***

У жены начались месячные. Ничем иным объяснить ее истерики Том не мог. Медленно ешь (я посуду двадцать раз мыть не буду!), мало зарабатываешь (сколько я могу горбатиться за двоих?), громко дышишь… Надька умудрялась выдумывать придирки со скоростью USB и обрушивать их параллельными потоками.

– Тебе работать осталось всего семнадцать лет. Семнадцать, понимаешь? – Последняя грязная чашка с грохотом провалилась в желоб посудомоечной машины. – Я не собираюсь с голоду подыхать.

– Надя, успокойся. Хороших специалистов и после порога годности держат. Не думаю, что меня в сорок уволят.

– В том-то и дело, что ты никогда ни о чем не думаешь! Привык, что я и с ужином решу, и мамашу твою с днем рождения поздравлю, и баланс пополню, когда любимому муженьку обедать не на что. А ребенка мне тоже самой делать? Или Джека с третьего этажа попросить? Своих-то он семерых настругать сумел.

– Чего ты от меня хочешь? – устало спросил Том. Ему опостылели постоянные скандалы, опостылела жена, превратившаяся из компанейской девчонки в вечно хмурую, недовольную грымзу, даже золотые цветочки на пузатой сахарнице ему опостылели.

– Мне нужен ребенок, – выдохнула Надя. Ее губы затряслись, готовясь к кульминации истерики, которая привычно следовала за увиливаниями мужа.

Но Тому надоело сопротивляться. За пятнадцать лет многое стерлось из памяти. Точнее – притупилось. Он все еще помнил, как багровые капли скатывались горошинами с волос, как в последний раз звякнули металлические ромбы на запястье, как удивленно смотрели в стену глаза старшей сестры. И как выводил на скай-диске восклицательный знак, чтобы не спутать с остальными, Том тоже помнил. Но маленький файл – программа в десяток строк – за семь лет не перекочевала с этого диска на рабочий компьютер, чтобы заразить новое поколение. Кому нужны дети, помыкающие родителями, о которых он когда-то мечтал?

Так просто. Достаточно внедрить программу в одну из глобальных баз данных, чтобы подготовить почву. Никто не узнает о заразе, пока не вырастет новое поколение. И когда семилетний мальчик или девочка впервые скажет отцу: «Уйди, ты меня раздражаешь», тот уйдет. Потому что однажды вместе с пакетом новостей его брэйн получил корректировку. Потому что все дети в инкубаторе подключены к десяткам баз.

Том не собирался превращать малолетних рабов в диктаторов, он хотел равноправия. Нельзя заставить женщин рожать и воспитывать, привить уважение к маленькому человеку – можно. Том знал, что прав, но боялся сам услышать: «Уйди».

Каждый ребенком мечтает изменить мир. Каждый, повзрослев, находит доводы «против».

Перед глазами мелькали разнокалиберные кубики команд. Том подобно архитектору пост-модернисту собирал их в причудливые фигуры, конструируя будущего сына. Главное – не переборщить, уравновесить возможности, чтоб не случилось конфликта интересов. Плюс аналитика, минус философия, плюс риторика, плюс история, минус искусствоведение… Затейливые башенки вырастали и расслаивались, образуя блок знаний. Том остановился, поглядел на девственный фундамент эмоционального блока. Помедлил. И заложил первый плюсующий кубик. Плюс этика, минус конфликтность, плюс лояльность…

Каменная преграда для индивидуального развития. Спроектированное будущее. Еще не родившаяся, но уже абсолютная гарантия спокойной старости. Разве примет Надя урезанную личность? Разве согласится на брак?

***

Тому наконец-то удалось сесть за компьютер. Выходной день был угроблен хлопотами – завтра из инкубатора привезут сына. Здорового семимесячного карапуза, с Надькиными ямочками на щеках и волевым характером будущего политолога. Том думал о нем с равнодушием и спокойствием. Проблем не будет, для своего сына он постарался на славу. Хороший парень вырастет, успешный и преданный.

Радостно пискнул видеофон. Том покосился на дисплей. Отец. Если не ответить – упреков не оберешься, припомнит ведь все, что было, и что могло бы быть.

– Здравствуй, сынок. Завтра пополнение ожидается? – Отец говорил подозрительно приветливо. Опять старый хрыч что-то клянчить вздумал. – Сын, а сотрудникам твоя компания на брэйн скидку дает?

Точно. Том нахмурился, и усатое лицо отца приобрело оскорбленное выражение. Забавное зрелище.

– Кому надо? – спросил Том, откидываясь в кресле. Так отец не прочтет по губам беззвучные колкости.

– Скарецкие решились-таки.

Том почувствовал, как глубоко внутри размазанные детские воспоминания собираются снежным комом и поползают к горлу, мешают дышать.

– Мы-то давно говорили, – затараторил отец, – что пора, так они после Ларки все отнекивались, мол и сами протянем. Да кто ж протянет на пособие? Вот, видимо, совсем прижало. Ты, сынок, только спроектируй нормальный брэйн, не урезанный. Они потом расплатятся. Сейчас у них денег только на сам чип хватит. Но надо помочь, родственники же. Том! Ты где там?

Если закрыть глаза, можно сбежать в прошлое. Говорят, раньше – когда люди обходились органическим мозгом – прогулки в детство удавались обрывками. Даже не дни, а кадры мизерного временного отрезка оставались на поверхности. И никакой гарантии достоверности.

Однако, в этот момент Том жалел, что не умеет забывать по-настоящему. Технологичная память вырывала из непрерывной линии архива незначительные, будничные моменты, но болезненные до онемения пальцев. А, может, он просто чересчур сильно вцепился в подлокотники.

– Я сделаю, – ответил Том тихо.

Отец расслышал. Горячо поблагодарил, передал привет молодой маме и отключился.

– Иди ешь, – донесся из соседней комнаты голос жены. Он у нее мелодичный, красивый, когда удовлетворенный.

Том выключил компьютер (сегодня он работать не станет – слишком устал) и поплелся на кухню. Но перед этим переложил помеченный восклицательным знаком скай-диск из сейфа во внутренний карман пиджака. Завтра его ждет очень много работы.