Сплетня

– Конечно. И принесет кексы.

Альфи улыбается и бьет кулаком по воздуху. Мои плечи расслабляются. Возможно, эта стычка с Джейком Хантером не настолько ужасна, если сын смог так быстро о ней забыть. Конечно, большое подспорье, что моя мама всегда неподалеку. Не говоря уж о пляже. Это было определенно правильным решением – покинуть Лондон и переехать сюда. Хотя мне и пришлось распрощаться со своей милой маленькой квартиркой, хорошо оплачиваемой работой, друзьями (слава богу, есть «Фейсбук») и… ну, в сущности, со всей прежней жизнью. Но если у вас есть ребенок – это все меняет. А когда он несчастлив, вы сделаете все возможное, чтобы заставить его вновь улыбнуться.

До появления Альфи у меня не было никаких отношений в течение нескольких лет, и меня это ничуть не заботило. Я проделала карьерный путь наверх, получив должность менеджера по аренде жилья в крупном агентстве недвижимости Южного Лондона. Я ездила на серебристой «Ауди А3» и жила на первом этаже в небольшой, но шикарной квартире, оформленной в духе минимализма – сплошные четкие линии и правильные формы. А мои кулинарные навыки не распространялись на что-то большее, чем разогретый в микроволновке готовый обед из супермаркета.

А затем я сошлась с Майклом Льюисом, моим старым приятелем по университету. Эти отношения обещали быть мимолетными и необременительными. Майкл – журналист-расследователь, а это не совсем то занятие, которое сочетается с размеренной семейной жизнью, и, признаться, я тоже наслаждалась своей независимостью. Мы стали – как бы это назвать? – «друзьями с особыми привилегиями». Лишь одного мы не предугадали – что «привилегии» превратятся в Альфи.

Никогда не забуду мамино лицо, когда я все ей рассказала. Не знаю, что оказалось для нее большим шоком: то, что я беременна, или то, что Майкл – черный.

Майкл был великолепен. Он и сейчас такой. Он не испугался и не бросился предлагать оплатить аборт. Он усадил меня рядом и сказал, что поддержит во всем, на что бы я ни решилась. Майкл пообещал, что, если я сохраню беременность, он будет играть в этом такую большую или такую малую роль, какой я от него ожидаю. Он даже предложил мне выйти за него замуж.

Не стану притворяться, будто не испытывала искушения, но я догадывалась, что он предлагает это только из-за Альфи. Кроме того, если бы мы поженились и не сошлись характерами – и, давайте посмотрим правде в глаза, много ли прочных отношений в наши дни? – мы могли бы закончить тем, что возненавидели бы друг друга, как мои родители, и это навредило бы Альфи.

Таким образом, сейчас мы по-прежнему лучшие друзья, и Альфи получает надлежащие отношения со своим отцом, чего у меня никогда не было.

Сын машет кому-то на другой стороне улицы. Это женщина из бунгало напротив школы. Она стоит, склонившись над своим розовым кустом, затем выпрямляется и машет в ответ рукой, зажимающей секатор. Несколько недель назад, когда Альфи только начал учиться, он упал и поранил об асфальт колено, а женщина оказалась настолько любезна, что вышла из дома с пластырем, а потом не на шутку хлопотала возле него.

Непрошеная мысль приходит мне в голову. А что, если это она – Салли Макгоуэн, живущая с видом на школьную игровую площадку? Знаю, я веду себя глупо. Нет никаких причин подозревать ее больше, чем вон ту даму, бредущую нам навстречу с хозяйственной сумкой на колесиках.

Демографическая обстановка во Флинстеде такова, что люди здесь старше, чем в среднем по стране. Сюда переезжают пенсионеры. В основном из Лондона – их притягивает море и спокойный ритм жизни. Кроме пляжа и единственной улицы с магазинами, здесь никаких развлечений. Для чего-то более интересного нужно ехать полчаса на машине – или же вы можете сесть в автобус, если готовы прождать его полдня. Вот почему я так отчаянно желала сбежать отсюда в Лондон, когда мне исполнилось восемнадцать. Но теперь все по-другому – мне нужно думать об Альфи.

Дома, в моей маленькой, напоминающей корабельный камбуз кухне (которой предстоит совершенно преобразиться, когда я наконец примусь за окраску шкафчиков) я готовлю для сына быстрый перекус после школы, прислушиваясь к знакомым звукам музыки из «Звездных войн», гремящим в гостиной. Теперь я не представляю свою жизнь без Альфи.

Раньше я и не знала, что это такое – страх за ребенка. Я несу ему бутерброд, пытаясь не зацикливаться на том кошмаре, в котором живет несчастная мать Робби Харриса все эти долгие годы. Но как бы я ни старалась, я не в силах выбросить этот образ из головы – как баюкаю обмякшее, окровавленное тело Альфи в своих объятиях.

Я делаю так всегда. Воображаю самое страшное, что может с ним произойти, будто колдуя, чтобы этого никогда не случилось. Наверно, так поступают и другие родители, и болезненное воображение помогает нам всегда быть настороже при любой опасности.

Я прижимаюсь к Альфи на диване и целую его в макушку. Что же это за ребенок, способный ударить ножом пятилетнего мальчика в сердце?

Глава 3

– Я вернусь к десяти, – сообщаю я маме. – Не давай ему больше кексов.

Мама ерошит свежевымытые волосы Альфи и смеется:

– Это хорошо, что ты всегда носишься как угорелый, юноша, а то стал бы похож на одного из борцов сумо!

Альфи запрокидывает голову и преувеличенно громко хохочет.

Выйдя на улицу, я плотнее запахиваю куртку и, склонив голову от внезапного порыва ветра, направляюсь к дому Лиз Блэкторн на собрание Книжного клуба. Вечера становятся все холоднее и темнее. Я вдыхаю запах сырой земли и мокрых от дождя листьев, засовываю руки в карманы и ускоряю шаг.

Лиз живет прямо на побережье. Ветер со стороны моря усиливается. А я по привычке оцениваю каждый дом, мимо которого прохожу. Майкл часто шутит, что агенты по недвижимости, как и журналисты, – всегда на работе. Он постоянно выискивает достойные новостей истории, а я оцениваю недвижимость. Мысленно составляю описания объектов, прикидываю их рыночную стоимость.

Проходя мимо пустого дома с заколоченными окнами и заросшим садом, я не могу не задуматься, кому же он принадлежит и почему хозяева ничего с ним не делают. Дом мог бы потрясающе выглядеть, если его отремонтировать. Может, хозяин умер, не оставив завещания, или у него вообще не было наследников? А возможно, они просто не хотят с ним возиться. Только представьте это себе! Представьте, что именно ваша собственность гниет. Хотя, чтобы довести ее до ума, вам придется потратить кругленькую сумму. Этот дом такой же, как и многие здешние строения, – снаружи они могут выглядеть величественно, а внутри разваливаются на куски.

Дом Лиз построен в голландском стиле, с двускатной остроугольной крышей. С фасада он напоминает мне лицо: резко скошенные скаты похожи на прямые волосы, а два полукруглых окна наверху – словно прикрытые веками глаза, вглядывающиеся в море. Мне он нравится.

– Заходи, – приглашает Лиз, и мы отдаем дань традиции, чмокая друг друга в щеки.

В жакете с узором «арлекин» длиной три четверти и со своими длинными белыми волосами, которые сегодня вечером она заплела в толстую косу, обвила вокруг шеи и перекинула через плечо, Лиз смотрится еще более стильно, чем обычно. Если я смогу выглядеть хотя бы вполовину так хорошо, как Лиз Блэкторн, когда достигну ее возраста, я буду счастлива.

Я следую за ней в столовую, где за полированным столом красного дерева уже сидят остальные четверо, налегая на оливки, сухие чипсы и вино. Я просто обожаю такие комнаты. Книжные полки от пола до потолка в альковах по обе стороны от камина, оригинальные картины на стенах – по большей части работы самой Лиз, – а под окном турецкая тахта, задрапированная старинной тканью и заваленная подушками. У Лиз есть дар оформить помещение так, что оно становится похожим на богемный салон. Беспорядочное нагромождение различных принтов всевозможных оттенков, чудесным образом дополняющих друг друга. Должно быть, так проявляется ее натура художника. Если бы я попыталась повторить нечто подобное, получился бы полный хаос. Наверно, мне стоит попросить ее совета по декорированию моего дома.

– Ты только что пропустила очень интересный разговор об эксгибиционистах, – говорит Лиз.

Она бросает на меня острый взгляд, и я улыбаюсь. С Лиз я чувствую настоящую ментальную связь. Меня всегда тянуло к дружбе с женщинами постарше. С женщинами, которые чувствуют себя комфортно в своем теле. С женщинами, которые не боятся принимать себя такими, какие они есть. Могу сказать с уверенностью: мама была права, когда посоветовала мне вступить в Книжный клуб. Это как раз то, что мне нужно. Большинство моих давних школьных подруг давно покинули этот район, и, хотя я иногда вижу одно или два знакомых лица, сейчас у нас мало общего. Конечно, я по-прежнему встречаюсь с Тэш и еще с парой приятельниц из Лондона, но не так часто, как хотелось бы. Прошло всего месяца четыре с тех пор, как я вернулась в «Плезантвиль» – так Тэш саркастически и с пренебрежением называет наш городок, а кажется, будто полжизни назад.

За столом раздается смех, и бокалы вновь наполняются. Лиз пододвигает мне пустой бокал и кивает на ряд бутылок, выстроившихся на приставном столике.

– Боюсь, это я начала, – громко произносит Барбара своим глубоким, сочным голосом. Если она выпьет еще немного, то в ее речи отчетливо проявится ее родной бирмингемский акцент.

Барбара – член местного совета. Крупная женщина с яркой индивидуальностью, чей гардероб, кажется, состоит в основном из элегантных черных брюк и благоразумных рубашек. Она напоминает мне одну из прежних коллег: громкая и самоуверенная, что делает ее забавной.

– И почему же это меня не удивляет? – откликаюсь я.

Снова хохот. Мне определенно надо кое-что наверстать в винной зоне. Даже Мэдди, которая обычно предпочитает чай, сегодня пьет вместе со всеми.

– Так, ну ладно. – Голос Лиз лишь немногим громче остальных, но что-то в ее тоне приковывает к ней внимание. – Думаю, нам пора начинать, – продолжает она.

Книга этого месяца – «Утешение философией» Алена де Боттона – выбрана исключительно Лиз и является отступлением от нашего обычного меню из современной фантастики, разбавленной необычной классикой. В следующем месяце настанет очередь Барбары, и, судя по обложке, которая выглядывает из ее сумочки, она выбрала «Франкенштейна» Мэри Шелли. Честно говоря, я надеялась на что-то полегче. На что-то уютное и, для разнообразия, вдохновляющее.

Но обычно, если Барбара что-то решила, это бесповоротно. Это мое четвертое собрание, и я не припомню, чтобы она осталась довольной хотя бы одной книгой. Сейчас она говорит, что ей не нравится это популистское занятие – чтение великих мыслителей. И, как человека, практически потерявшего всякую надежду встретить подходящего партнера, ее не утешают взгляды Шопенгауэра на любовь как на средство для размножения рода и передачи потомству своих генов.

– Я имею в виду – как, по-вашему, это характеризует меня? Разве мои гены недостойны того, чтобы быть унаследованными? Нет, ну не то чтобы я могла передать их прямо сейчас, – бормочет она в свой бокал с вином. – Разве что с помощью непорочного зачатия.

Мы все дружно хихикаем.

– Ну, если тебя не утешает Шопенгауэр, то как насчет Ницше? – интересуется Лиз, пристально и серьезно глядя на Барбару. – Мне нравится его идея, что мы закаляемся от всего того дерьма, что происходит с нами в жизни, становясь в результате лучше.

Барбара фыркает:

– На меня годами обрушивалось столько дерьма, что я удивляюсь – как это я до сих пор не стала образцом добродетели.

Я рассказываю, как мне нравится читать регулярные публикации «Школы жизни» Боттона в «Твиттере» и «Фейсбуке», но Барбара снова морщит нос.

– Слава богу, я никогда не торчала в социальных сетях, – произносит она так, будто я только что призналась в постыдном пороке.

Постепенно темы наших бесед, неизбежно отдаляясь от Сократа, Сенеки и прочих философов, возвращаются к нам самим и нашим собственным новостям.

Сегодня в центре всеобщего внимания – бедняжка Дженни. Дженни – самая младшая участница нашего клуба. Недавно получившая квалификацию медсестры, стройная, застенчивая и умная, с темными волосами, забранными в «конский хвост», и с пристрастием к коротким платьям и плотным черным колготкам. Карен расспрашивает ее о личной жизни, и Дженни явно чувствует себя не в своей тарелке. Я знаю, каково это – подвергнуться допросу от Карен. Однажды она попыталась провернуть такую штуку со мной, и мне это очень не понравилось. У меня не было настроения объяснять свои необычные отношения с отцом Альфи. Вообще-то я и не обязана это делать, и мне неприятно, когда меня ставят в такое положение. Да и Дженни, судя по всему, тоже. Я не уверена, что смогла бы вытерпеть общество Карен чаще, чем раз в месяц, и оттого чувствую неловкость, поскольку на первый взгляд мы очень похожи. Нам обеим за тридцать, и у нас есть дети школьного возраста. Мы обе – заядлые читательницы. Как и я, она переехала сюда из Лондона, хотя и на несколько лет раньше. Вместе с мужем она занимается компьютерной графикой и с головой погружена в дела родительского комитета в школе Альфи. В мое первое посещение Книжного клуба Карен принялась выкладывать мне всю подноготную о жизни во Флинстеде, словно она была старожилом, а я новичком. Когда же я сообщила, что ходила здесь в школу и что во Флинстеде нет ни одного незнакомого мне квадратного дюйма, она сникла, как будто я пыталась утереть ей нос. А может, так оно и было.

Я наливаю себе еще вина.

– Может, кому-нибудь долить? – спрашиваю я, надеясь отвлечь внимание от Дженни. Но только Барбара охотно подставляет мне свой бокал.

– Так как давно вы встречаетесь? – не унимается Карен. Она подается к Дженни, широко распахнув глаза за своими дурацкими очками в толстой оправе, и ее прямые темные волосы с неухоженными кончиками раскачиваются над столом. – Это у вас серьезно?

Дженни заливается румянцем. Шея бедняжки покрывается красными пятнами, и я чувствую внезапную потребность защитить ее от назойливых расспросов Карен. Неужели людям нельзя заниматься любовью без того, чтобы об этом знал весь город?