Deus, или Пассажиры жизни

Мы лежали под одеялом, обнявшись, Лёша гладил меня по голове своей большой рукой. Желания близости у нас не было, как это бывает, между прожившими десятилетиями супругами.

– Какой он твой мир, Лёш?

– Другой. Конечно, земля, цветы, воздух – все так же. Там то же время, сейчас так же почти август, так же приблизился Марс, все происходит в одно время. Но у нас нет денег, нищеты, голода, войны. В нашем мире нет правителей, захвативших ресурсы Земли, нет рабовладельческого строя, как у вас. Страны не разделены границами, а главное – люди мыслят по-другому, ну и технологически мы, конечно, гораздо более продвинуты. Видимо, этот мир, в котором ты сейчас, неудачный эксперимент, где попытались, оставив развитие общества по средневековому формату наделить его технологической силой. Твой мир обречён и это неизбежно… Что сейчас происходит в твоём мире?

– Все вооружаются, страны враждуют. Наши военные воют во всех частях света под предводительством того же президента, при котором ты исчез. По свежим новостям наёмники уже орудуют в Центральной Африке. Но у нас начинает народ гудеть, что потом, когда повысят пенсионный возраст, деньги из пенсионного фонда потратят на военных и оружие.

– Не в деньгах дело, их, как и законы, придумывают люди, Тань. Феодализму нужно, чтобы люди были заняты, нельзя допускать появления мыслей в их головах. Давать возможность жить не работая – это угроза появления мыслей. Основная задача феодализма – так называемого государства – повышение рождаемости для потребления, вы ведь производите все товары с запланированным износом, как техническим, так и эстетическим – для скорейшей покупки новых товаров. Вторая важнейшая задача – загрузка деятельностью, где человек винтик, не способный мыслить. Он может только следовать законам, придуманным рабовладельческим строем, ему просто некогда думать. Отсюда и появляются совершенно бессмысленные виды деятельности, которые никому не нужны, кроме хозяев. Банкиры, рекламщики, продавцы, охранники, служители вертикали режима, военные и преступники, всё это бесполезная и вредная деятельность, осуществляемая во имя власти рабовладельцев. Войны, наркотики, алкоголь, преступники, всё это теряет смысл, если нет корысти. Человек не рождается жадным, это приобретенное в социуме качество. Все, как в той старой притче про баранов, что ты сама мне когда-то рассказывала.

Бараны уверены, что пастух их охраняет от волка, и неспособны понять для чего пастух их вырастил.

– Но как без денег, Лёша? Всё всем бесплатно, и никто ничего не делает – это в понимании моего мира утопия.

– Отупление людей – также задача рабовладельца. Всё ведь просто… Возьми остров, посели на нём сто человек. На острове есть все, вода, растительность, океан, живность. Со временем кто-то ставит забор у родника, говоря, что исторически это он нашёл родник и вполне логично, что он теперь его собственность, другой в ответ закроет ему доступ к морю, третий объявит собственностью поля с хлебом, ну и так далее. Затем люди объединятся на группки, разделят остров на территории объявив это скрепами и исторической справедливостью. Для обмена воды на продукты или охлаждающий океан, потребуются придуманные средства для обмена этими ресурсами. Появятся возмущённые тем, что разделение острова было неправильным, возьмут колья и пойдут на захват. Выжившие после бойни сильнейшие или более удачливые захватят наибольшее количество ресурсов, а людей, которым уже в голову не приходит спросить, с какого перепугу вдруг всё это стало принадлежать избранным, заставят работать на свое благо, таким образом, увеличив свое благо за счет нового ресурса – человеческого раба. Это ваш мир. В нём никому не приходит в голову, что на острове можно просто жить, пользоваться всем и созидать.

– А как это произошло в твоём мире, Лёшик?

– После великой депрессии мир смог выбраться из финансового кризиса только с помощью мировой войны. Для осмысления понадобилась война, унёсшая половину человечества. В вашем случае точка невозврата пройдена, и будущая война при достижении технологичного оружия уничтожит все живое – это неизбежно. Ваш мир обречён, потому что не наблюдается ни одного мало-мальски значимого лидера вне корысти. Все партии, политики, оппозиционеры, опираются на обещания дать больше денег, улучшив тем самым жизнь. Сам механизм доступа к мировым ресурсам для избранных, останется прежним, корысть торжествует и правит миром. Где-то более деспотично, где-то помягче, но люди, называющие себя государством, пользуются ресурсами по своему усмотрению и во благо только себе, любимым, выделяя крохи от получаемого из жадности на, так называемые, социалку, пенсии, защиту и справедливость.

Глаза Лёши в ночи сверкнули, он прижал меня к себе и впился губами в мои. Когда муж уже снимал с меня трусики, я инстинктивно оттолкнула его. Лёша сразу вскочил, заходив по комнате.

– Кто он?

– Его уже нет со мной, да и никогда, видно, и не было, но осталась любовь. Прости. Тебя не было слишком долго.

Муж остановился, в свете луны, а может, Марса, ведь на небо нам смотреть было некогда. По его лицу катились слёзы.

– Знаешь, убийств у нас не так и мало, но все они не из корысти, а из-за ревности и любви. Где мне взять ручку и бумагу? Я не могла не плакать. Все у меня внутри в прямом смысле разрывалось. Показав рукой на секретер, я зарылась в подушку. Постепенно начала кружиться голова, очертания комнаты и пи-шущего за столом Лёши, начали размываться.

– Ты что там пишешь, Лёша?

– Стих. Уже написал… Вот и точка… Меня это успокаивает. Я теперь иногда пишу стихи… Помимо стихов занимаюсь исследованием кошачьих, лучше всех в мире приспосабливающихся животных, которым при любом строе удаётся подчинить себе человека, делая его своим рабом, счастливым от своего рабства.

Последние слова мужа были уже с множеством эха, а сам он растворялся, теряя свои границы. Глаза закрывались и не было сил их удержать открытыми, это была не жажда сна, а какое-то отключение. Как если щелкнули выключателем.

5.

Я проснулась от всхлипываний. Открыв глаза, пыталась вспомнить, что было. Голова была ясная, свежая, но как только я пыталась вспомнить разговор с Лёшей, натолкнулась на какую-то невидимую преграду. Повернув голову на всхлипывания, увидела сидящую за столом свекровь с листком бумаги в руках.

– Танечка. На, прочти. Текст уже уходит. Таня, чернила пропадают.

Взяла исписанный листок, сразу бросилось в глаза, что написано как ручкой, в которой заканчиваются чернила. Уже когда дочитывала стих, первые строчки пропали, как их и не было. Я держала листок, и глазами полными слёз смотрела то на него, то на свекровь.

«Ведь боли нет, когда бездушен
В тебе всё пусто, ты разрушен
Стекло хрустит в кулак зажато
И ярость в смехе доминантна
Ты мизантроп, вокруг константа
Любви же нет, и ложь кругом
И ты не понят… Всё потом,
Лишь стоит дверь закрыть навечно,
Осанку выпрямить беспечно,
Закрыть глаза, тогда потом
Понять уж будет не дано,
Что понятым быть суждено».
Один как перст на всей планете
Но только ты за всё в ответе

Умываясь в ручном умывальнике, думала, что пора уже провести воду из колодца, поставить нормальный кран и раковину. Голова немного побаливала, свекровь сидела неподалёку в тени яблонь в кресле-качалке. Приведя себя в порядок, я подошла к ней.

– Мам, слушай. Я вчера Наташу встретила, в одном дворе росли. Она в туберкулёзной больнице работает. Такие страсти мне порассказала… Мам, дай мне всё, что есть по Алексею, я передам ей, она в архив сходит, узнает, может, что-то о его смерти.

(июль – август 2018)

Часть первая. Таксисты

Глава первая. Серп и молот

(Лена)

Мы сидели на кухне. На шикарной, огромной кухне моей тётки. Я не люблю, когда так идеально чисто, как в хирургическом кабинете, мне тут неуютно.

– Ну, вот зачем ты, Лен, живёшь? Какая от тебя польза, для чего?

Тетка Оля смотрела на меня поверх очков, на столе, между нами, лежали несколько пачек денег, перетянутых канцелярской резинкой. В глаза смотрела тётка, я отвернулась в окно. Не ожидает. Совсем не ожидает от меня чего – то умного – это явно выражал её взгляд, наверняка так. А денег тут видно до фига, и они наверняка для меня.

– Ты за этим меня звала, теть Оль? – не нужно быть дурой, чтобы не понять, что она даст мне эти деньги, раз они тут лежат. А до фига, денег-то.

– Да, за этим. Ещё дать вот тебе, заодно, деньги, – улыбнулась Оля. Её улыбка сняла небольшое напряжение.

Уже замучилась постоянно думать о деньгах. Считаю всё, точно раскладываю бюджет. Но, бывает, незапланированная покупка порванных колготок ввергает в панику и оставляет без ужина. А тут, видно, очень много денег, если колготками их измерять.

– С чего это вдруг? – посмотрела, всё же, тётке в глаза. Карие. Никогда, оказывается, не смотрела Оле в глаза. Почему?

– У меня из родных только ты да Эдик из тех, кому жить после меня. Мне сейчас сорок пять, Лен, а у меня бабушка умерла в восемьдесят шесть. Я к тому, что могу долго прожить, а тебе нужно сейчас, а не через полста лет. И благодарна ты мне будешь сейчас. При жизни моей благодарна, а не после смерти, когда мне будет уже все пофиг. Правильно? А сейчас я могу тебе дать эти деньги, не стесняя себя. Так почему бы? Вот, возьми, – протянула их и ждала пока возьму в руки.

– Так много теть Оль… ё-моё… спасибо. Спасибо, спасибо, – когда я взяла деньги, чуть не взвизгнула от радости, но быстро взяла в руки и себя, и деньги.

– Пожалуйста. Теперь ответь. Зачем ты, Лена, живешь? Всё же ведь для чего-то. Воробей вон, червяков ест. Червяк для рыбака же – это рыба. Одна будет всю жизнь на кассе в магазине сидеть, другая будет сетью spa салонов, как я, владеть, а третья будет великой художницей, – у Оли на краешках глаз возникли маленькие слёзки.

– Почему художницей? – я поняла, что продолжаю держать деньги в руках и положила обратно на стол, но уже рядом с собой. Успокоилась. Окончательно. Нужно держать себя в руках и быть достойной в глазах Оли, а не радоваться, как глупый щенок.

– Потому… Я рисовала, Лена. Не в детстве, а уже в юности. В художественной школе, затем в училище. Рисовала. Но потом мне раскрыли глаза. На самом деле ни одной женщины-художника нет. Известных, как мэтры и классики, нет таких. Есть художницы, есть их выставки, это есть всё. Но назвать хоть одного художника женского пола сложно, невозможно и немыслимо. Мужская монополия. Вот и мне пришлось заниматься бизнесом вместо любимого искусства. Теперь жалею. Стереотипы. Во всем виноваты стереотипы. Будешь ещё капучино? – тётка даже слегка приподнялась, готовая сразу броситься к кофемашине.

– Нет, мне пора, тёть Оль, я с Катей встретиться договорилась. Идти нужно, – я как-то, наверное, неправильно поступаю, взяла деньги и сразу ухожу, но пусть думает, что хочет, какая есть – такая и есть. – А отчего сейчас не заняться искусством, деньги есть – рисуй себе. А? Тёть Оль!