Судьба. Сборник прозы

Эдуард, политтехнолог, между тем, пожав потную руку губернатора и обворожительно улыбаясь, сразу приступил к делу.

– Что же вы, Геннадий Михайлович, раньше о рейтинге не думали?

– Так ведь эти выборы будто снег на голову. Думал – номенклатура, а тут эксперимент, – стал оправдываться губернатор. – А что, совсем плохо?

– Рейтинг – девять процентов. Для сравнения, у Бориса Николаевича, если помните, факт широко известный, весной девяносто шестого было шесть. И ничего, выиграли. Кстати, как у вас с председателем облизбиркома? Надеюсь, в кармане.

– Неплохой мужик. Тоже наш бывший партиец, – сообщил губернатор, не уточнив, в какой именно партии состоял председатель облизбиркома. – Только одна беда. Москвы сильно боится. Всё ездит в администрацию.

– Москва нам не помеха, – заверил Эдуард, записывая что-то в свой ноутбук. – Отныне до конца избирательной компании мы будем регулярно с вами встречаться. Вот увидите, к выборам вы сами себя не узнаете, станете совсем другим человеком. Начнём, пожалуй, с костюма.

– Народ, говорят, любит, когда политики носят костюмы фабрики «Большевичка», – засомневался губернатор. – Область у нас небогатая.

– Да враки всё это, – не отвечая прямо на замечание губернатора, рассмеялся Эдуард, – будто Союз распался из-за нарядов Раисы Максимовны. Народ любит молодых и красивых. Политики – те же артисты. А теперь хочу вам объяснить. Девять процентов – это ваш активный рейтинг. Мало. Но зато отрицательный рейтинг всего двадцать два. Намного лучше, чем у Зюганова и Жириновского. Тут парадоксальная по-своему картина. Вас в области плохо знают. Почти двадцать процентов даже не могут вспомнить фамилию губернатора. Сидит там в местном Белом доме какой-то чиновник от президента, раньше его же выбирали, ну и пусть сидит. Он служит президенту, у них там своя жизнь, у нас – своя. Борьба за существование. Нам до этого губернатора никакого дела. Ещё почти пять процентов думают, что вас уже заменили. Полное отчуждение от власти. Разве что бабушки по очень древней советской привычке ходят к чиновникам и сидят в бесконечной очереди. Да ещё прикормленные бизнесмены, ну эти, понятно, с чёрного хода. Для страны эти двадцать пять процентов – трагедия, а для нас, политтехнологов, перспективный электорат.

Эдуард раскрыл свой ноутбук, и перед губернатором замелькали какие-то таблицы.

«Однако как же он успел? – с восхищением, удивлением и завистью подумал Садальский. – Всего два дня, как приехал. Что значит современное образование! Видно, этот Эдуард за границей учился вправлять мозги. Не наша дрёбаная партшкола плюс заочный сельхозинститут. Думали – грамотные, марксизм-ленинизм, а оказалось – Ваньки?. В грамоте-то и проиграли, долдоны, со своим авосем».

– Вот, смотрите, – говорил между тем Эдуард, – шестьдесят два процента потенциальных избирателей считают вас коррупционером.

Губернатор схватился за голову.

– Зато целых двадцать восемь верят в вашу честность, – продолжил Эдуард, не обращая внимания на отчаяние Садальского, – а ещё десять пока не определились.

– Ну случалось, конечно, – мрачно сказал губернатор. У него было такое ощущение, будто земля и небо одновременно закачались и поменялись местами, – даже в крупных размерах. Так покажите мне хоть одного святого.

– Геннадий Михайлович, вы и есть этот святой человек, – не скрывая удивления провинциальной наивностью губернатора, обворожительно улыбнулся Эдуард, – это просто поразительно замечательный результат. Прямо для русского Гиннесса. Мы проводили аналогичные исследования в Москве и в ряде других регионов, там цифры намного хуже. Это во-первых. А во-вторых, почти девяносто процентов из этих шестидесяти двух готовы отнестись с пониманием. Кто не пьёт и не берёт – тот не наш человек. Люди не верят, что в близком будущем можно искоренить коррупцию. Теперь дальше. Мы опросили об отношении к вашим правительственным чиновникам. Каждые три человека из четырёх, семьдесят пять процентов, считают их не только коррумпированными, это бы ещё ничего, кто не берёт, но и совершенно бездарными. Это ваш балласт и соответственно резерв.

– Ну? – снова помрачнел губернатор. – Что мне прикажете с ними делать? Будто другие будут лучше. Хоть из Питера автобусами вози.

– Геннадий Михайлович, – настойчиво сказал Эдуард, – другие не будут лучше. Но это будут другие. Народ будет доволен. Наша главная цель – победа на выборах.

– Да, – согласился губернатор, – это, конечно, самое главное – победить на выборах. Вот она как действует, демократия.

– Я рад, Геннадий Михайлович, – удовлетворённо сказал Эдуард, – что мы с вами мыслим одинаково.

Вы талантливый человек, из тех немногих, кто всегда у власти, при любой системе. Так вот, хочу напомнить – вы их сами, конечно, знаете – некоторые универсальные приёмы избирательной стратегии. Первое: надо ругать Москву. Сами знаете, народ Москву не любит. Наездились в своё время за колбасой. Они там живут раза в три лучше, а может, и в пять, все – миллионеры. Опять же, чиновники, олигархи, мошенники, бюрократия, коррупционеры – все в Москве. Жируют за счёт провинции, в Куршевели ездят. Лужковская надбавка. А почему спрашивается, лужковская? Он что, не из бюджета, а у Лены Батуриной взял? Словом, не любят у нас Москву: межрегиональное неравенство, на этом можно смело надувать рейтинг. Второе: чиновники. Народ любит, когда небожителей спускают с Олимпа. Тем более вы сами знаете им цену.

– Троих не хватит? – прохрипел губернатор. С одной стороны, его раздражал этот вылощенный, самоуверенный, циничный молодой человек; губернатору хотелось встать, взять этого столичного франта за шиворот и выкинуть из кабинета. Но, с другой, времени до выборов оставалось катастрофически мало; губернатор знал, что давно растерял любовь народа, он и раньше ругал Москву но это уже не помогало; притом никаких свежих мыслей у Садальского не было, он чувствовал, что в команде давно назрел кризис, чиновники заматерели и обленились, от эксперимента вот-вот побегут сами, как крысы. Наворовались. Насытились. Опасаются, как бы чего у них не отняли. Гласность для этих гадов – смерть.

Неожиданно губернатор Садальский рассмеялся. Он смеялся долго, почти истерически, до колик, брызгая слюной и трясясь всем плотным своим, сверхцентнерным телом. Представил, что Парфюмер – с чувством юмора у того всё было в порядке, даже слишком, – просто пошутил для собственного удовольствия, может, заключил пари. И тут же перепуганный губернатор, то есть он, Садальский, из-за глупой шутки уволил чуть ли не всю свою тёпленькую администрацию. Какое ноу-хау по борьбе с коррупцией властная шутка. Даже угрозы никакой не было. Так, с шуткой – насчёт выборов и гласности – можно вычистить всю Россию, все авгиевы конюшни. Вот тебе и шутки. Да, смешно. Получается, демократия и гласность – страшная сила. Как рентген. Но самое смешное, если выборов в результате не будет. Царская шутка. Чистый Гоголь. Россия.

Губернатор смеялся, всхлипывал и стонал, потом вдруг оборвал смех. Так же внезапно, как начал смеяться.

«Нет, Алхимик не шутил, – одёрнул себя губернатор. – Это нервы. Воображение разыгралось. От усталости и алкоголя. Надо бросать».

Всё последнее время губернатор ощущал усталость. Охота и выпивки – стезя очень многих российских начальников – не спасали. Он первый не выдержит эксперимент. Во все эти штучки – в демократию, гласность, свободу – пусть играют молодые. Садальский почувствовал слабость. Слегка закружилась голова. Захотелось сдаться, довериться этому молодому нахалу, во всём согласиться с ним.

«Пусть это всё будет – свобода, демократия – только лет через двадцать или пятьдесят, – успокаиваясь, подумал губернатор, – не при мне».

– Трёх ваших главных министров: промышленности, сельского хозяйства и строительства, плюс много кого помельче. Дела в области швах, вот пусть они ответят. Народ должен видеть твёрдую руку, – продолжил разговор Эдуард, дождавшись, когда приступ у губернатора закончился.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился Садальский. Эта лёгкость, с которой он согласился, удивила самого губернатора. Однако совет был чёткий, ясный, по крайней мере не нужно было ломать голову. – А теперь, Эдуард, я хотел бы ещё посоветоваться.

– Да? – Эдуард был весь внимание.

– Понимаешь, какое дело. У нас тут намечается зона свободы, хотя закон ещё не принят. Так вот… произошла утечка. Скорее всего, московские власти спешат избавиться или кто-то мне нарочно гадит. К мэру областного центра поступил запрос. А он без меня не решает. Лесбиянки и геи хотят провести фестиваль. Ну, там, красочное шествие, карнавал. В Москве, если помнишь, запретили. Правозащитники тогда подняли вой…

– Да это же подарок судьбы! – вскричал Эдуард. – Что Лужкову капут, то нам праздник. Геннадий Михайлович, запомните, с этого дня вы у нас главный правозащитник.

Губернатор Садальский оторопело уставился на политтехнолога. От неожиданности даже сердце забилось неровно, с экстрасистолами. Губернатор хотел сунуть под язык валидол, но передумал, достал из шкафа бутылку коньяка и наполнил стаканы.

– За лесбиянок и геев, – с пафосом провозгласил Эдуард и хотел чокнуться с губернатором, но тот отдёрнул свой стакан.

– Нет, ты сначала объясни, – попросил губернатор.

– Геннадий Михайлович, ваш рейтинг сегодня девять процентов, – как малому ребёнку стал объяснять политтехнолог, – вам просто нельзя без рекламы. После этого фестиваля, уверяю, рейтинг поднимется как молодой фаллос. К тому же мероприятие вполне безобидное. Это вам не нацболы, не какие-нибудь оранжевые.

– Отрицательная реклама, – с сомнением промямлил губернатор.

– Вас кто-то ввёл в заблуждение, – решительно возразил Эдуард, – отрицательная реклама только от Чубайса. Даже бен Ладена можно раскрутить.

– Ну ладно, давай выпьем, – недоверчиво согласился губернатор. Он чувствовал, что плывёт по течению, но ничего не мог и, главное, не хотел с собой сделать. Он давно, с самого прихода к власти Ельцина, был дезориентирован. Это будто не Советский Союз умер, а он, губернатор Садальский – тогда ещё не губернатор, а секретарь обкома – потерял голову и ориентацию в пространстве. Для него это в самом деле была геополитическая катастрофа. Остались одни слова, рефлексы, и самый глубинный из этих рефлексов – хапать. Многие годы он делал вид, держался, рулил, как делали вид, держались и рулили другие, не очень понимая, что надо делать, но душой он оставался в прошлом. Однако после разговора с зам. главы администрации президента что-то оборвалось в его душе окончательно, его подхватил поток, и у губернатора больше не было ни выбора, ни сил выплыть самостоятельно. – Давай выпьем за наше сотрудничество и дружбу. Я тебе доверяю. Пан или пропал. Да поможет нам Бог.

Они чокнулись. Губернатор прослезился.

– Вот ещё что, – доверительно сказал Эдуард, когда они осушили по стакану – только, Геннадий Михайлович, давайте без галстуков.

Они сняли пиджаки, развязали галстуки и выпили ещё по стакану так что губернатору пришлось достать новую бутылку из запасника.

– Вот ещё что, Геннадий Михайлович, – вернулся к прерванному разговору последователь Макиавелли, – вам бы надо завести любовницу.

Политтехнолог сделал паузу, ожидая реакции губернатора, но её не последовало; человек из прошлого стеклянными глазами смотрел на Эдуарда, вероятно, даже не замечая его. Так и не дождавшись ответа, Эдуард слегка потряс губернатора рукой, чтобы тот не заснул, и вкрадчиво продолжил:

– Или хотя бы сделать вид, если не получится.

– Зачем? – напрягся губернатор.

– Мы с вами живём в мире имитации, – философски заметил Эдуард, – партии, выборы, демократия, умные политики, любовь к отечеству – всё имитация. Избиратели любят молодых и крепких, сексапильных мужиков. Горные лыжи – это имидж. Римляне говорили: любовь и голод правят миром. Страсти и голод, а вовсе не высокие идеалы.

Опрокинув ещё по полстакана, губернатор и политтехнолог начали испытывать друг к другу любовь, в лучшем, конечно, не опошленном, чисто духовном смысле. Садальский ощутил, что вот этот парень, этот денди Эдуард и есть его ангел-хранитель и что с Эдуардом он, губернатор Садальский, не заплутает в политических дебрях. Этот Эдуард, хоть и молод, очень непрост, он знает все двери и все тайные пружины власти. Обучен политическому чародейству. Свой человек в президентской администрации. А Эдуард почувствовал встречно – вот он, губернатор, это бревно, этот совок, и есть его шанс. В Садальском нет и малой доли той харизмы, психологической силы, упрямства, необузданной энергии, дешевой демагогии, жажды власти, демонстративного поведения, всего того, что называется одним словом – популизм и что было у сделавшего себя Ельцина, и всё-таки при случае из этого тёхи, провинциального хитруна-тугодума, он сделает не только избранного губернатора, но даже и президента. Только сам губернатор об этом не должен пока догадываться. Может быть, даже никогда не узнает.

Итак, полное взаимопонимание было достигнуто. Теперь нужно было работать на опережение, пока демократический эксперимент в области оставался тайной. Началась, как чуть позже выспренно выразился губернаторский пресс-секретарь, подражая столичным коллегам, работа над документами. Эксперимент, задуманный походя в администрации президента, в течение дня превратился в грандиозный план перманентных демократических преобразований. Скромный областной город – в город Свободы; в короткое время он должен был преобразоваться в демократическую столицу России. Тень Марфы- посадницы зашевелилась и ожила, по крайней мере в воображении заговорщиков.

Между тем как губернатор и его политтехнолог работали и в то же время витали в эмпиреях и служили Вакху, охрана губернатора и его секретарь Роза находились в состоянии сильнейшего возбуждения. Было уже почти одиннадцать вечера, очередь непринятых посетителей и сотрудников в приёмной губернатора рассеялась, секретарь Роза, давно закончив макияж, с трудом отбивалась от звонков мужа, сидевшего в автомобиле у парадного подъезда с семи часов вечера и всё больше бесившегося от ревности. Как раз сегодня у Розы с мужем была десятая годовщина свадьбы, они собирались заехать в ресторан, там их должны были ждать друзья, но дверь губернаторского кабинета не открывалась, а Роза не решалась стучаться в дверь. К тому же её чуть ли не ежеминутно донимали губернаторские охранники, уже изрядно пьяные, и водитель губернатора Вася, грозившийся всё бросить и уехать к чёртовой матери. Но больше всего ответственная Роза страдала из-за того, что дверь кабинета губернатора была заперта изнутри, что случалось редко, только когда губернатор впадал в запой, телефон не отвечал, радиосвязь и пневмопочта тоже не работали – неясно было, что по ту сторону двери случилось. Наконец Роза решилась и вызвала начальника охраны, местного Коржакова. Но этот бодигард, как и рядовые сотрудники, до одиннадцати часов вечера не терял времени даром и почти не вязал лыка.

– Стучись, – приказал он Розе, – ты тут деликатничаешь, а губернатора могли в это время убить. Этот Эдуард – очень подозрительный тип, американский шпион. Убьёт и улетит на метле.