Фартовый Чарли

Посещение общежития логично добавило к «празднику». Лето – мертвый сезон для подобных заведений. Вялый ремонт: несколько хмурых строителей, горстка обслуживающего персонала, бестолково суетящегося в грязных, сумрачных коридорах, пахнущих краской, известью и газом сварки. Это было, по сути, то же студенческое общежитие, только состарившееся и несущественно сменившее вывеску (институт, в духе последнего времени, стал университетом). Нашлась даже пожилая женщина, пенсионерка, которая, на правах заслуженного ветерана, дотягивала тут, а не в доме престарелых, свой долгий век. Тетя Тася (так ее называли студенты) и тогда, в пору Никитиного студенчества, жила здесь, работая вахтером, имея одну комнату на всю свою семью. Никита хорошо помнил ее домочадцев: сожитель-пьяница и красавица дочь. Сейчас из всей семьи в живых оказалась только эта ветхая старушка, которая так и не узнала Никиту, сказав на прощание, что двадцать пять лет назад ребята были хорошие, не то, что нынешние, у которых в головах одна музыка, больше ничего, – поговорить не с кем; да и о чем говорить…

Увы, воспоминания не нахлынули со щемящей, слезной радостью. А те картинки из прошлого, которые, идя по коридорам, Никита насильно накладывал на физическое и моральное запустение студенческого дома, вызывали тоску, переходящую в тупую боль невозвратности. От чего умерла дочка вахтерши, которую Никита никогда за эти годы не вспоминал? Такая красавица, – а вот не мелькала в пестрых картинах прошлого. Между тем, ведь белокурая неимущая дева принципиально отличалась от окружения сравнительно благополучных студенток (сама она не училась, а работала вместе с матерью: мыла полы и мела двор). Помнится, если Никита иногда задерживал на ней праздное внимание, то ее странная красота немного тревожила его. Тем, пожалуй, что девушка была, в его неосознанном тогдашнем понимании, – никем: красота, соответственно, казалась нарисованной, неживой – без будущего (сейчас ретроспективная проницательность Никиты его даже не испугала). По ее независимому и где-то величавому, в особом роде, поведению, когда она не отвечала на знаки внимания жильцов мужского рода, Никита читал тайную великую надежду, скрытую под нищенской оболочкой. Надежду, что она, дочка простой вахтерши, – Золушка, то есть сказочно обреченная на счастье, и главным ее богатством является трудолюбие, внутренняя интеллигентность и, конечно, красота. В чем был ее конец? Болезнь или несчастный случай, – возможно. Но навязчивая закономерная версия иного, жуткого финала, отбрасывала все случайно допустимое: скорее всего, виной ранней кончины были люди. Безответная любовь? Безвольный муж? Волевое окружение? Все то, что неправедно именуется обстоятельствами? – «жизнью»? Внезапно Никита осознал себя частью вины за судьбу оригинальной девушки. Причем, частью, не обезличенной и безответственной в сонме, а законченной, граненой долей, наносящей конкретную рану своими гранями и вершинами. И, с другой стороны, та же девушка с несчастной судьбой воплощала его вину перед всеми, мимо кого прошел, не протянув руки, в которой нуждались; и перед теми, кого близоруко миновал, не заметив утонченного благолепия…

Вот его комната, в которой он прожил несколько лет. Дверь оказалась закрытой – пусть так. Возможно, это к лучшему: вряд ли он увидел бы там то, что оставил. Одним разочарованием меньше. А вот комната Оля, которую однажды утром он тайно покидал. «Гоу-гоу!..» А там маячила спина Удава… Больше не хотелось насиловать память ненужными воспоминаниями, – если бы не сегодняшняя встреча с Оля, он и об этом не вспоминал. Развернулся бы, вот так, и ушел. Вот-так, вот-так… – ступени те же, только стали покатыми. В фойе, заметив стенное зеркало, Никита невольно остановился: действительно, как он и предполагал, – эхо пришло здороваться с эхом: некогда прямые и даже чуть вздернутые плечи стали похожие на старые ступени.

5

– Я не опоздал? – бодрым, веселым голосом спросил Никита, когда Оля буквально выпорхнула из машины к нему навстречу.

– Что ты, Ник! Такие гости, как ты, не опаздывают, потому что ожидать их – неописуемое удовольствие!

– Оля, честное слово, меня смущают твои признания!.. – Ник огляделся, но утренних попутчиков Оля не заметил.

Оля подошла вплотную и положила ладошки ему на грудь, чем еще больше смутила:

– Ничего, Ник! Вот уедешь… Надеюсь, уже не навсегда… – Оля сделала, вернее, откровенно сыграла паузу: – Вот уедешь, и будешь помнить… До следующего приезда… Садись вперед, я по пути, насколько возможно, буду объяснять тебе, что у нас тут понастроили за твое отсутствие.

Никита вместился в кабину, и вдруг перед ним возникла страховитая физиономия, нос от которой почти уперся ему в лицо, как грозящий пистолет. Никита содрогнулся, – показалось, что взъерошилась, как кошка, и отпрыгнула в тень какая-то опасность. Его замешательство заметили: в водянистых крокодильих глазах, лупящихся над основанием носа, мелькнул злорадный огонек. Показалось? Такое бывает, когда в гулком темном коридоре вдруг шумно наталкиваешься на что-то живое… «Кто это?!» – нелепый вопрос, маскирующий подобное смятение.

– Никита! – он почти непроизвольно, оборонительно-предостерегающе, протянул руку.

Человек оскалился, сморщив непомерных размеров нос, и, неестественно преклонив голову, как будто потешаясь, вдруг поймал только кончики пальцев доверчивой ладони Никиты и проделал характерные движения жернов, как будто что-то перетирал в своей волосатой длани.

– Вано, поехали! – властно прерывая затянувшееся рукопожатие, приказала Оля водителю.

Странный человек, подумал Никита, пытаясь избавиться от неприятного впечатления.

Кроме мощного клюва, у незнакомца были и другие достоинства. Он был крепкого телосложения, с коричневым лицом, изборожденным рубцами, иногда остающимися от юношеских угрей, и явными шрамами от ран. Коротко стриженные седые волосы топорщились на его голове, имевшей форму дыни, ориентированной острым концом (носом, надменно сморщенным) вперед, к лобовому стеклу. Все это делало необычного субъекта похожим на ежика-альбиноса, с карикатурными глазами навыкат, битого и общипанного жизнью, и загоревшего, по случаю, на южной каторге. Так Никита мысленно отомстил носатому за свое неожиданное смятение, но полностью восстановить утреннее настроение все же не удавалось. Ему казалось, что водитель читает его мысли. Оля что-то рассказывала с заднего сиденья, Никита кивал, не понимая смысла. Вано? Напоминает что-то занятное, из прошлой жизни… Вот ресторан, возле которого Никиту ударила машина.