Арбуз
Самая большая доля информации к человеку приходит посредством зрения. Второе место занимает слух. И только на третьем месте осязание. Лешин обзор был ограничен стенкой и воротником. Да и слушать в подъезде нечего. Оставалось довериться осязанию. После того как Ганина распахнула свою дубленку, его руки неторопливо поднялись от ее поясницы к тому месту, где смыкаются лопатки. Там они лениво затихли на тонкой вязаной импортной кофточке, не проявляя никакой охоты к перемене мест.
Ганина, видно, ожидала более раскованного поведения. Вместо заранее заготовленной фразы «ух какой ты быстрый», она назвала его, нецелованным мальчиком. Леша подхватился доказывать, как она заблуждается, но, наверное, перебрал в рвении и торопливости, и Люда, слегка оттолкнув его, сказала:
– Осторожнее, ожерелье мне не порви. Оно дорогое.
Дорогое ожерелье осталось целым. Люда, убедилась, что напрасно она в самый разгар веселья уехала со Стромынки. Оставаться на площадке – воду в ступе толочь. Оставались два варианта. Первый – все-таки повести его в гараж. Слишком вульгарно. Так он может о ней черти что подумать. Второй – пригласить в квартиру. Посмотрим, как он на ключи отреагирует, подумала Люда. Если собаке показать кусочек сахару, у нее потечет слюна. А потекут ли у него слюнки, если при нем начать открывать дверь? Если кто-либо, перед дверью, достает ключи, а не звонит, следовательно, в квартире пусто. А если после поцелуев с молодым человеком на лестничной площадке, девушка не прощается, а достает ключи? Что это должно сказать молодому человеку? Люда чуть отстранилась, порылась в сумочке достала зеркальце, поглядевшись, вытерла платочком губы, и достала ключи. Не все же ему объяснять, как в школе. Но, как видно, Леша на своей периферии застрял на октябрятском уровне. Если бы Люда заметила, что он при виде ключей хоть как-то возбудился, завелся, что ли, она бы … Она могла допустить, что на самый короткий момент потеряет голову, или сделает вид, что потеряла самоконтроль. Но соло нежного мурлыкания замка его не тронуло. Он не встрепенулся, не услышал в этих звуках обещания радостей рая. Дверь открылась, как бы говоря: финита ля комедиа.
Люда бросила долгий прощальный взгляд на своего провожатого и, поняв, что ничего дальше не произойдет, закрыла дверь. Щелчок английского замка, короткий, как выстрел не убил ее, но зацепил. Она минуту-другую стояла у двери, прислушиваясь. Пошел на выход? Шагов не слышно. Она плавно отжала язычок замка и открыла дверь. Площадка была пуста. Казалось бы, после того, как замок щелкнул, разъединив молодых людей по разные стороны двери, а тем более, повторно щелкнул, после того, как Люда убедилась, что провожатый ушел и говорить не о чем. Однако! Жизнь продолжается. И она полна неожиданностей.
На столе в гостиной лежала мамина записка: «Мы останемся на даче у Мартыновых. Приедем завтра. Не скучай». О, черт! Теперь заламывай руки: а счастье было так близко, так возможно. Если бы родители хотя бы предупредили, что едут на дачу к Мартыновым. Все было бы иначе. Люда бы знала, что если они и вернутся, то поздно. Тогда бы Люда вела бы себя не столь прохладно. А они не только поехали на дачу, а еще и с ночевкой. Кто они после этого? Если бы мама, хотя бы положила записку в коридоре перед зеркалом, Люда успела бы ее вовремя прочитать, пока Леша не успел уйти. Все бы было прекрасно.
А она все делала не так. Она боялась, если родители вернутся, такой и застегнуться по-человечески не успеет. А мама, едва взглянув на его башмаки в прихожей, поняла бы, что у дочки в гостях совсем не то, что надо. Люда тоже была привередлива в одежде, но более демократична, чем мама. А если бы мама увидела, из каких ботинок гость перекочевал в чистые теплые тапочки, ее бы удар хватил. И Люде бы потом не поздоровилось. Мама часто повторяла, что квартира начинается с вешалки. А значит и с тапочек. Мама говорила, что пусть она консервативна в вещах, что пусть в Америке тапочек не знают, но она привыкла к тапочкам. К хорошим тапочкам. Тапочки дают отдохнуть и ногам и паркету. Надо же, в конце концов, уважать труд домработницы. Лешины башмаки не стоили самых плохоньких тапочек в их доме. И пальто годилось только что для пугала на их даче, но не для вешалки в их коридоре. Но, если бы Люда знала, что родителей не будет, вешалка, и даже их шикарный диван, Люду бы не выдали.
И еще пишут, не скучай?! Хорошо сказать, не скучай. Как тут не заскучаешь среди маминых тапочек? Завоешь. Если бы на Люду не давили мамины установки, или хотя бы мама положила записку, на тумбочку в прихожей, а не на стол, вечер мог пойти иначе. Люда первым делом обиделась на маму, потом на Лешу. Мог быть и напористей. Но и редкое для нее чувство осознания собственного промаха и сожаления тоже имело место. А когда ты чувствуешь, что виноваты не все кругом, но и ты немного, какой уже тут праздник?
Все-таки нужно было его пригласить. Приступ одиночества заставил ее еще раз изучать себя в зеркале. Тщательно, как астроном изучает звездное небо. Сначала – в большом зеркале в прихожей. Она смотрела в зеркало, морща нос от запаха какого-то пахучего средства, которым всякий раз домработница протирала мебель, а перед праздником, постаралась на всю катушку.
На пятерку с плюсом, поставила Люда себе оценку. Но эта оценка не была окончательной. Она прошла в ванную и стояла пред зеркалом, закрывая то один глаз, то другой, прищуриваясь, то надувая, то втягивая щеки. Наконец, сняла кофточку. У Ганиных полнота была семейной напастью. Но зеркало в ванной находилось на уровне головы и груди. Чтобы увидеть ниже, нужно было потянуться. А Люду и не тянуло увидеть ниже. Грудь на пятерку, даже на шестерку. Прекрасная белоснежная грудь с красивыми сосками персикового отлива. Пикантная родинка как пограничный пункт. Как раз по ней обозначала Люда границы дозволенного при первом близком контакте. И лицо – картинка. В самом соку бабенка! Как говорит мама, хоть сейчас на бал невест.
Но бал невест в этот раз для нее не заладился. Лешу она, конечно, могла бы и впустить. На ее мягком диване целоваться куда приятнее, чем в подъезде. Она могла бы даже напоить его чаем. Но он какой-то потусторонний. Одно слово – провинциал.
А что, если позвать его на день рождения? День рождения у нее скоро, в начале декабря. В прошлом декабре, на первом курсе, почти год назад, она никого из группы к себе не звала. Только школьных подруг. Для этого были причины. Когда Люда провалила вступительные экзамены во второй раз, папа сделал выводы: достаточно отдохнула после школы. Диплом и в Африке нужен. И на третий раз папа подключился. Люда поступила, но оказалась старше всех в группе. Разница в два года несущественна на лекциях и в лабораториях. Но даже для невинного флирта это серьезно. А для серьезных отношений – пропасть. Неприятно чувствовать себя старухой. Люда вспомнила девицу в коридоре общаги. Привлекательна, нельзя отрицать. Но главное – пышет юностью. И тут ничего не исправишь. Никакой тушью не замажешь.
С этими грустными мыслями Люда включила телевизор. «Ленин в Октябре» Что они там обалдели? В то время как в праздник душа требует чего-нибудь веселого. Издевательство! Люда имела свой ответ на издевательство. Нагрела чаю. Подошла к огромному, как шкаф, импортному холодильнику, в отражении на белом лаке которого она выглядела стройнее. Извлекла «Наполеон», купленный к празднику мамой, не в магазине, а у женщины, которая печет прекрасные торты. Люда отрезала большой шмат. Да грянет пир у голубого экрана! Она принципиально не станет убирать за собой. Хотя бы чем-то она должна ублажить себя? Как-то нарушить заведенный ход вещей. Положили записку в комнате – так получите два съеденных куска и немытую посуду. И Люда отрезала второй кусок. Она думала о Наполеоне, не торте, а о настоящем. Могла бы она очаровать французского императора? А почему бы и нет? Ну ладно, наполеон из другого столетия. А могла бы она очаровать кого-нибудь из той прослойки, куда немного вхож ее папа. Конечно, не стариканов, о которых он иногда говорит маме, а их детей. Даже скорее внуков. Нет, у них там своя компания. Одно дело, что папа иногда бывает на совещаниях вверху, и совсем другое дело, чтобы они с ним дружбу водили. Она пыталась представить, как выглядят молодые люди из этих семей. Конечно, они прекрасно воспитаны, красивы и элегантны. И Люда забыла о том неэлегантном гражданине, который довел ее до двери. Какими дорогами он добирается до дома, ее не волновало.
Проснулась она поздно, когда приехали родители, и некоторое время, лежа в постели в своей спальне, обдумывала вчерашнее. Родители не входили. Не трогали ребенка. Мама увидела крошки на диване, увидела изрядно похудевший торт, разобрала, внимательно осмотрела сброшенную в ванной дочкину одежду, и даже понюхала в некоторых местах, и поняла, что праздничный вечер у дочки не удался. А ведь отговаривала она ее ехать в общежитие. Что общего может быть у Люды с общежитием.
Когда за Людой закрылась дверь, Леша не стал прислушиваться, что там в квартире. Ему не было необходимости вычеркивать Люду из памяти. Она, если и была прочерчена, то едва видимыми штриховыми контурными линиями. Он спустился и вышел под холодный дождь. Что теперь? Ехать обратно на Стромынку никакого смысла. Нужно бы конкретно поговорить с Ирой. Без свидетелей. А то все не получается, то транспарант, то Ганина, то узкоплечий. Но сегодня для этого поздно. Значит, домой.
Ему не повезло. Проходя в темноте мимо разрытой траншеи, он поскользнулся и упал. Мало того, что выпачкался порядочно, так еще и еще поранил руку. В комнате еще никого не было. Он, как мог с раненой рукой, выстирал и повесил сушиться брюки. И лег спать. Он думал о завтрашнем дне. Если завтра приехать на Стромынку, можно увидеть Иру.
Человек строит планы. Краткосрочные и долгосрочные. И на день, и на неделю, и на месяц, на год, и даже на жизнь. И все это планы будних дней: буду учиться, закончу учебу – буду трудиться. И нет в его планах, по крайней мере, в планах советского человека, такого: буду ничего не делать и плевать в потолок. Праздник не продолжается все его жизнь. Поэтому он знает, те праздники, что обозначены в календаре он проведет, как давно заведено, как встречали их его родители, его старшие братья и сестры. В отличие от западного, наш советский человек знает, что два праздничных утра в году он отдаст прогрессивному человечеству, демонстрации трудящихся. И это прогрессивной общественностью ему зачтется. А после демонстрации праздник перекатывается в личную колею. Какие тут планы? Планы яркие. Но праздник оказывается коварнее будней. Он непредсказуем, часто поворачивается совсем не тем боком, не так, как планируется, и выходит боком.
Пьянице проще. Он знает, что в праздник напьется, и распустятся перед его очами яркие цветы, а по углам запрыгают зеленые человечки. Он выпьет и увидит то, что ждал увидеть: цветы и человечков. А если ты не пьяница, ждешь большего, чем человечков. Тогда сложнее. Праздник зависит от многих слагаемых: что за компания, о чем в компании говорят, кто тебе улыбнется, и с кем ты потанцевал. Увы, эта мозаика нечасто слагается в прекрасную картину. Хочется необычного, волшебного, а получается заурядное.
Наступил второй день праздников. Люду разбудил приезд родителей. Она не торопилась встать, давая им время, чтобы привести себя в порядок с дороги. А родители не тревожили ее. Если у дочки не задался первый день праздника, не нужно портить второй.
Приводя себя в порядок в ванной, и вглядываясь в зеркало, Люда подумала, что еще полпраздника впереди, что все поправимо. И даже к лучшему. Леша рядом с ней все-таки не будет смотреться. А вчерашнее приключение ровно ничего не значит. Все вчерашнее в мусор, как крошки от вчерашнего торта. Вчерашнее – это каприз, прихоть, как торт. Каприз, который ни к чему не обязывает. Более того, как торт вреден для здоровья, так и вечер с провинциалом. И дуля этому Леше с маком, а не приглашение на день рождения.
Время шло, за окном было сыро, телефон молчал. Никто о ней не вспоминал. Она сама позвонила своей школьной подруге. Девочка серенькая, но повезло, сразу после школы поступила в МГУ и обскакала Люду, училась теперь на четвертом курсе. Подруга сообщила, что предки вечером отвалят, а к ней подвалят ребята из ее группы. То есть, с четвертого курса МГУ! Звучало заманчиво, и Люда, можно сказать, напросилась.
Леша проснулся первым. Его планы на день были туманны. Во-первых, Рогов так и не приехал. Девочки обещали на ночь пристроить на Стромынке. Наверное, пристроили. Отсутствие Рогова мешало Леше определиться, что делать в этот день. Он ушел с Ганиной рано и не знал, на чем остановились. Может быть на Стромынке сегодня продолжение банкета? Стоит ли теперь ехать? Брюки еще не высохли, штанину, нужно еще подшить, рука болит, вспухла, хлябь за окном, да и Иру вряд ли найдешь. И все это отбивало желание ехать. О Ганиной он и не вспоминал.
А вот Рогов, появившийся только вечером, первым делом спросил о Ганиной. Лешин ответ, что он только проводил Ганину и вернулся домой, Рогова разочаровал. Вчерашний побег Леши и Ганиной активно обсуждался.
– Кстати, Ира, ну помнишь, рыженькая, сегодня встретила меня в коридоре и спрашивала про тебя.
Перед праздниками в трудовых коллективах принято подводить итоги, отчитываться об успехах. А итоги праздников подводятся сразу после того, как их отметили. И, нужно сказать, редко можно отчитаться об успехах. И потом, твои праздничные успехи мало кого интересуют кроме тебя самого. Ну, разве что еще комсорга. Комсорг обязан реагировать. Комсорг обязан знать, чем дышит и коллектив, и каждый отдельный комсомолец. Знание – сила Прошедший праздник был отмечен подчеркнуто наплевательским отношением к коллективу, вызывающе дерзким уходом с мероприятия и не появлением на догуливаниии. Тут, комсоргу и следует впрягаться. Но сколько Полина ни впрягалась, ни напрягалась, не наскребла ничего интересного. Ганина, утвердившаяся во мнении, что Леша – глухомань провинциальная, в последующие дни не подарила ему ни одного теплого взгляда. Леша, убедившийся, что уехав с Ганиной, он сделал ошибку, тоже не источал радости. И Полина, напрасно ожидавшая бури и натиска, увидела штиль и убедилась, что работа в комсомольской массе требует терпения, выдержки, хладнокровия и глубокого знания человеческой природы. Каждый утвердился в своих убеждениях.
Время от времени Леша встречал Иру в коридоре института. И она так же, как раньше, приветливо улыбалась. Ни меньше, но и не больше. Он вспоминал о незаконченном разговоре в коридоре Стромынки, и уже готов был подойти, чтобы довести разговор до конца. Но вспоминал об узкоплечем, и о том, как узкоплечий тогда обнял Иру, и как она не сняла с плеча его руку. И словно колючая проволока вырастала между ним и Ирой. Узкоплечего он тоже видел в институте. но ни разу вместе с Ирой. Узкоплечий Лешу словно не замечал. И тогда Леша думал, может быть, узкоплечий, не препятствие? Ведь Ира спрашивала о нем у Рогова уже после объятий узкоплечего. А почему она, вообще, подошла к нему в коридоре, когда он уходил с Ганиной? И вдруг ему приходило в голову, что Ира, возможно, так же, как он про узкоплечего, подумала про Ганину. Вопрос запутывался, требовал решения. Но Леша с этим тянул. Как с зубом, который периодически ноет, но не так сильно и не так часто, чтобы им заняться всерьез. И вот спустя целых два года злые или добрые, но потусторонние, силы в лице горбатой Любы с овощной базы подводили его к двери зеленоглазой Иры. Целых два года! Нужно быть реалистом. Это много. За это время и зуб либо заставит пойти к врачу, либо сгниет.
– Кажется тут, – Роберт указал на дверь, – Ну, как будем действовать? Заходим? – Леша пожал плечами и предложил компромиссный вариант:
– А ты не знаешь, где живут какие-нибудь мальчики?
– С мальчиками проблема. С нашего института тут никто не живет. Я не слышал. С других институтов – пожалуйста. Но, они нас вообще не знают. Ничего. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство… Ну, что заходим?
– Ты сюда рвался, ты и заходи.
Преодолеть небольшой участок пространства оказывалось непросто. Лорьян посерьезнел, посмотрел на дверь, как на проем в самолете для прыжков с парашютом. Осторожным движением он потянул дверь. Та неожиданно легко подалась. Не запираются. На новый вопросительный взгляд Лорьяна Леша ответил бодающим движением головой. Перемахнуть через забор с пиками проще, чем войти в девичий заповедник.
– Ну, хорошо, ты стой тут на стреме, – шепнул Лорьян.
Он приоткрыл дверь еще немного, достаточно, чтобы просочиться. В коридоре хоть и было темновато, но не такой мрак, как в комнате. Теперь, когда в комнату проникла полоса света, Леша успел бросить робкий взгляд. Даже близко ничего похожего на « она лежала на спине, нагие раздвоивши груди». Какие-то темные контуры. Лорьян вошел.
Капля упала на нос Барашкину. Этого еще не хватало. Дождь ставил его в незавидное положение. Укрыться негде. А если уйти от дождя, как друзья найдут его? А переться домой с арбузом – это уж слишком. До дома далеко. А бросить арбуз после всего жалко.
Он стал ближе к стволу дерева, надеясь, что оставшиеся на ветках редкие листья защитят его от дождя. Вскоре он увидел трех молодых парней. Они шли вдоль решетки. Кому не спится в ночь глухую? Барашкин подумал, что не может представлять собой объект грабежа. Денег у него не густо. Одежда простенькая, для базы. Даже нож, которым они резали арбуз, остался у Лорьяна. Ценность представлял только арбуз. Но арбуз – общественное достояние. И тут Саша позорно ощутил, что он согласится на безоговорочную капитуляцию, и что, как это ни низко, для собственного спасения он пожертвует общественным достоянием. Душа ушла в плоскостопные пятки.
Лорьян вернулся в коридор достаточно быстро. За ним следовала Надя. Одна из тех самых девушек, которым, Леша два года назад в читальном зале объяснял начерталку. По ее поджатым губам Леша понял, что девушка гостям не рада. Лорьян, надеявшийся на более теплый прием, вынужден был объяснять извиняющимся тоном: они не нарочно, так получилось, им бы приютиться где-нибудь. А у них с собой арбуз, но, он по ту сторону забора. Про Барашкина Лорьян умолчал. Барашкин только отягчал ситуацию и был менее ценен, чем арбуз. С распущенными волосами, без очков, в халате Надя, показалась Леше симпатичнее, чем средь бела дня в институте. Она как-то недоверчиво щурилась. Может быть, не узнала Лорьяна. Но Лешу, того, кто вдалбливал в них начерталку, должна была узнать. Возможно, ей мешало отсутствие очков и притушенный свет в коридоре. Она зыркнула на него, как на врага народа. Вот какова человеческая благодарность. А им всего-то нужен совет, где приклонить голову до утра. Глядя на Надю, зябко поводившую плечами, и зевая, прижимавшую ворот халатика, Леша подумал, что шансов найти приют намного меньше, чем расписывал Лорьян.
– Ничего себе, поспать им, – сурово сказала Надя, – Где я вам найду?
– Я не первый раз тут ночую. Всегда находил место. Знаю, что можно найти, – сказал Лорьян.
– Знаете? Так чего вы от нас хотите? Вы, интересно, чем думали, когда шли сюда?
– Мы думали, что тут не перевелись милосердные люди, – сказал Лорьян, – В этой комнате наши девочки до вас жили, так они…
– Перевелись! – перебила его Надя, – Милосердные люди перевелись в другое общежитие. Мы, к счастью, не ваши девочки. К сожалению, не знаю, чем вам помочь.
Леша не встревал в разговор. Но ему показалось, если бы сюда вышла Ира, она бы, как добрая фея, решила все проблемы.
– Что же нам тут в коридоре загнуться? – с трагическим надрывом спросил Роберт.
– А тут не гостиница.
– А если в читальный зал? – предложил Леша.
– Там иногда до утра занимаются, – сказала Надя, потом пожала плечами и добавила, – Ну, давайте посмотрим.
Она повела их по пустому коридору. И тут из-за угла появился Барашкин. С арбузом. Он сиял. Он узнал великую тайну Стромынки, коей не знали ни Лорьян, ни Леша. А может быть и Надя, потому что Наде такая тайна без надобности. Такие, как Надя, ходят через проходную.
Те трое парней, что сначала так напугали павшего духом Барашкина, отодвинули блок в высоком, с метр, фундаменте под решеткой, нырнули в проем и поставили блок на место. И так у них ловко получилось, что Барашкин восторжествовал. Он выждал, когда они ушли, и попробовал повторить трюк. И удалось! Бетонный стеновой блок на проверку оказался муляжом, деревянным ящиком, покрытым штукатуркой так, что в фундаменте под оградой он выглядел близнецом каменных. Все гениальное просто! Он не знал, где искать Лорьяна. Помнил только, что тот упоминал третий этаж. Он бродил по длинному коридору с арбузом и снова готов был отчаяться. Но снова удача. Он вышел прямо на ушедших в разведку друзей. А они еще и в сопровождении девушки. Вот они первые возбуждающие мгновенья ночного загула!
Ободренный таким успехом, сменив уныние на радостное возбуждение, Барашкин готов был к подвигам. Но зевающая пигалица в халате остудила его, заявив, что нечего тут орать посреди ночи. Барашкин повиновался. Пигалица привела их к двери, открыла ее и щелкнула выключателем. Застигнутые врасплох тараканы ринулись к плинтусам. Три овощебазовских богатыря осматривались в помещении.
– Приветствую тебя, пустынный уголок, – произнес Лорьян, оглядывая стены с портретами Маркса и Брежнева, – Вот это и будет нашей сегодняшней усыпальницей.
Размерами комната на титул зала не тянула. Но то, что им было нужно, присутствовало. Рабочих столов было достаточно, чтобы из них составить три ложа в полный рост. Помещение служило одновременно и красным уголком. На этажерке в углу лежали подшивки газет, которые могли им заменить матрасы.
– Спокойной ночи, – сказала Надя.
– А арбуз? Чего мы арбуз перли? – залепетал Барашкин, – Просто так? Самое время его приговорить.
– Вот и приговаривайте, – ответила Надя, – Кто ест арбуз среди ночи? Это противоестественно.
– Очень даже естественно! Что с ним церемониться? Зови девчонок, – Барашкин сделал последнее отчаянное предложение.
– Ну, если вам естественно, – Надя не скрывала раздражения, – Я иду спать и никого звать не собираюсь. Туалет в конце коридора.
– Ну, ты хоть тарелку принеси, а то арбуз течет.
– Обойдешься, – отрезала Надя, – Вон, пристрой его в кадке.
Надя ушла. Они пристроили арбуз в кадку с большим комнатным растением. Темно-зеленые арбузные полоски попадали точно в цвет с широкими лоснящимися листьями. Барашкин заканючил. Он не привык ложиться на пустой желудок. Дома перед сном он обычно хоть что-нибудь да перекусит. Иначе не заснуть.
– Нужно было попросить у нее хоть пиченюшку, – предложил он, – Может, сходить? Да я не знаю, в какой они комнате.
– Ешь свою луковицу, которую ты для мамы приханырил, – посоветовал Лорьян.
– Какой дурак на ночь ест луковицу? – изумился Барашкин.
– Ты будешь первым.
Этот совет стал последней каплей разочарования Барашкина. Его мечты о стромынковском разгуле вспыхнувшие, было, с новой силой после того, как он нашел лаз. остывали. И арбуз не помог.
– Возьми яблоко, – понимая, что Барашкин не успокоится, Леша дал ему свою заначку.
Пока Барашкин жевал яблоко, усилиями Леши и Лорьяна столы превратились в кровати. На них уложили стопки подшивок. Леше достались подшивки «Правды», Лорьян выбрал «Комсомолку», объясняя, что с ней ему мягче и теплее. Барашкину остались «Известия». Газеты большого формата стелить удобнее.
Ожидая Лорьяна в коридоре перед дверью девочек, Леша почему-то не сомневался, что из комнаты выйдет Ира. А вышла Надя. Ну что же, вышло не то, на что загадывал. Конечно, было бы неплохо увидеть Иру именно сейчас. Все те мгновенные встречи в коридорах института не в сумме не стоят одной такой. Сейчас самый раз. Самое время. Они таким необычным образом оказались, здесь. А ночь – самое подходящее время для волшебных встреч. Утром волшебство ночи развеется. Будет кругом полно любопытных глаз. И Ире будет не до него, когда все торопятся на занятия. И в голове у нее будет институт.
Но все пошло не так. Конечно, сейчас он не отправится поднимать с кровати Иру. Это вы мне все время улыбались и махали рукой на демонстрации? Вы обо мне спрашивали у Рогова? Так вот он я. Конечно, не пойдет, если он даже не решился спросить о ней у Нади. А ведь стоял в двух шагах от заветной двери. И возможно, Ира проснулась. Просто вышла к ним Надя. А если бы спросил? Положим, Надя не отшила бы его, не подняла бы на смех. Положим, разбудила бы Иру? Положим, Ира бы даже вышла бы к нему. Нет, едва он позволял себе вообразить, как она стоит рядом посреди ночного коридора и пронзает его своими удивительными глазами, дальше мозги работать отказывались. И остановившись на этой виртуальной картине, Леша, утомленный ночными работами на базе и пешим переходом, стал засыпать. Убаюкивали шелестящие по окнам капли дождя. Из тех самых газет, на которых он сейчас лежал, Леша знал, что неграм в Америке приходится довольствоваться скамейками под открытым небом. По сравнению с неграми, ему грех жаловаться. Как минимум, сухо. Стал посапывать Лорьян. Леша слышал, как Барашкин ворочается, кряхтит и ноет, что ему жестко. Арбуз – священный залог их пребывания здесь, не ведающий о собственной важности, источал усыпляющие ароматы.
