Долг центуриона

– Ты знал, что он является федеральным агентом?

– Ого!

Улсан-второй с четвертью заволновался, словно море в бурную погоду. Похоже, у него это означало, что он в некоторой степени удивлен.

– Так ты знал это? – спросил я.

Когда имеешь дело не с гуманоидами, никогда не стоит целиком полагаться на их внешнюю реакцию. Если это нужно, для того, чтобы лучше понять их ответ, не вредно и переспросить.

– Нет.

– Ага, понятно, – сказал я.

Ничего мне, на данный момент, не было понятно. Но зачем же об этом знать кому бы то ни было еще?

– Давно он поселился в твоей гостинице?

– Три дня назад.

Я покрутил головой.

Да, вот это уже ни в какие ворота не лезет.

Чем же он, этот федеральный агент, занимался на Бриллиантовой? Вряд ли он приехал сюда для того, чтобы просто приобрести парочку личинок бриллиантовых муравьев. Нет, это, конечно, в принципе возможно, однако... Слежка или некое тайное расследование. Вот это – более вероятно. Но за кем он должен был следить или какое дело расследовать? За последнее время на Бриллиантовой не происходило ничего необычного.

Хотя...

Я хмыкнул.

А почему бы не предположить, что федеральный агент явился на Бриллиантовую по мою душу? Может быть, кто-то из его управления все же лелеет надежду, что я вернусь к старому? Да нет, вряд ли... А хотя почему бы и нет? Причем если все обстоит именно так, то я влип. Нетрудно угадать, как отреагирует управление соблюдения федеральной законности, когда узнает, что их агент погиб на Бриллиантовой, причем его смерть расследует тот, за кем он должен был следить. Если эта догадка имеет под собой смысл, то в скором времени на планету приедет целый отряд федеральных агентов, и они, всеми правдами и неправдами, станут добиваться сканирования моей памяти. И если совет мыслящих инопланетного района под их давлением дрогнет...

Ладно, хватит себя пугать. Будет день – будет пища. А пока не пора ли мне заняться делом?

– Дагаю Каача уже сообщили? – спросил я.

– Да, сообщили.

– Что он сказал?

– У него какое-то важное совещание, и сразу после его окончания он прибудет. Мне кажется, новость об убитом постояльце ему не понравилась.

– И не только ему, – сказал я.

– А кому еще?

– Мне.

– А-а-а... ну да. Теперь тебе придется узнавать, как он себя убил?

– Это еще надо доказать, – буркнул я, задумчиво разглядывая лежавший в метре от трупа стул с тонкими резными ножками.

– Что это значит? Доказать? Но если Александр Хозда не сам убил себя, то кто это сделал? В комнате, кроме него, не было ни одного живого существа.

– Не знаю, – честно признался я. – Однако мне придется проверить все возможности. Все, понимаешь?

– Понимаю, – промолвил Услан-второй с четвертью. – Это такой у вас обычай, да? Проверять все возможности, даже те, которые не могут быть? Вроде временного помрачения рассудка?

А вот это не такая и невероятная штука. Вполне возможно, федеральный агент покончил с собой в результате временного помешательства. Против этого было только одно, но достаточно веское соображение. Все федеральные агенты регулярно, кроме обязательного сканирования памяти на предмет нарушений закона, обязаны еще и проходить проверку на психическое здоровье. И, таким образом, версия о самоубийстве сошедшего с ума человека становится почти невероятной. Однако совершенно прощаться с ней не стоит. Кто знает, может, этот Александр Хозда проходил свою проверку так давно, что успел уже после нее рехнуться?

Я наклонился над стулом и, внимательно его осмотрев, еще раз взглянул на труп.

А ведь этот стул лежит здесь не случайно. И вообще, зачем его опрокинули? Как это получилось? Может быть, Хозда опрокинул его перед тем, как выстрелить себе в грудь? Но зачем? Неужели нельзя было его обойти?

Я выпрямился и рассеянно зашарил по карманам в поисках сигарет.

На первый взгляд, опрокинутый стул служит доказательством теории о помешательстве самоубийцы. Так и представляется, как он, сойдя с ума, бесцельно кружит по комнате, даже не замечая этого, опрокидывает стул и потом убивает себя. Таким образом, на стул более внимания обращать не стоит. Хотя...

Кстати, я ведь не проверил еще одно, вполне естественное предположение.

Только сейчас сообразив, что сигарет у меня в кармане нет и быть не может, я прекратил их поиски и двинулся к ближайшему окну. Через пару минут, обойдя один за другим все окна в номере, я убедился в том, что они хорошо закрыты. Даже не просто хорошо, а очень надежно закрыты. Другими словами, снаружи через окно в номер не мог проникнуть никто. А если учесть, что закрыта была и дверь... Вот тут надо бы более основательно проверить.

Я подошел к Услану-второму с четвертью, прочно занявшему позицию рядом с дверью, и только хотел было задать интересующий меня вопрос, как он спросил первым:

– Это ты проводишь то, что называется «расследованием»?

– Вот именно, – сказал я.

– Я читал об этих «расследованиях», – сообщил мне хозяин гостиницы. – Жутко интересная штука. На моей планете такого не бывает.

– А что вы делаете, если кто-то нарушает закон? – спросил я. – Может, ты хочешь сказать, что у вас на планете законов не нарушают?

– Нет, конечно, нет, – взмахнув псеводоконечностями, сообщил Услан-второй с четвертью. – Еще как нарушают. Просто тот, кто нарушает закон, может скрыть это лишь до момента деления. Как только он отделяет от своего тела детей, те, для того чтобы не стать соучастниками его преступлений, сейчас же сообщают о них стражам порядка.

– А если они не сообщат? – спросил я.

– Тогда сообщат их дети. Или дети их детей. Короче, рано или поздно любое преступление становится известно стражам порядка. Поэтому чаще всего родители, для того чтобы дети не отвечали за их грехи, сами приказывают им сообщить о своих проступках стражам порядка.

– Понятно, – сказал я – Значит, у вас законность базируется на том, что любой родитель желает своим отпрыскам только добра?

– Вот именно.

– А что, если преступник не пожелает иметь детей? В таком случае он уйдет от наказания.

– Нет, – снова взмахнул псеводоконечностями владелец гостиницы. – Так не получится. Если кто-то вовремя не отделит от себя детей, то его масса слишком увеличится. А потом – еще и еще. Рано или поздно это вызовет подозрения. У вас, гуманоидов, говорят «подозрительное существо», у нас – «слишком большое». Понимаешь?

– Хорошая система, – сказал я. – Наверное, у вас на планете почти нет преступлений?

– Почему? Есть. Так же как и на многих других. Ничуть не меньше.