Лейтенант Копылов. Армейский роман

Я подал документы в Иркутский политехнический институт. В университете тоже обучали на геологов, но теперь мне уже неловко было встречаться с Зоей Петровной.

Конкурс на геологические специальности был немалый, но мне удалось его выдержать, и в конце августа 1967 года я получил студенческий билет и место в общежитии.

Глава 2. В институте

Мое поступление в институт живо обсуждалось нашей родней. Как-никак, я был первым, кому представился шанс получить высшее образование и выбиться в люди. К этому времени жизнь в деревне стала немного налаживаться. Заработки в колхозе по-прежнему были нищенскими, но после снятия Хрущева селянам разрешили иметь в личном хозяйстве скота и птицы больше, чем раньше, и теперь у них появилась возможность продавать излишки мяса и молока на городском рынке. Про голод стали забывать, на вырученные деньги приводились в порядок подворья и даже строились новые дома. Все мои дядьки обзавелись мотоциклами.

Стипендия, которую мне выплачивали в институте, равнялась тридцати рублям. Это было почти половиной того, что получала мама за свою работу на судоверфи, поэтому нам жить тоже стало легче.

В общежитии мы питались коммуной, то есть сбрасывались со стипендии всей комнатой в общий котел и готовили по очереди самую примитивную еду: картошку в мундире, щи из консервов, макароны, разные каши. Зная это, мама всегда старалась к моему воскресному приезду в Листвянку приготовить для меня что-нибудь вкусное. Дома я наедался до отвала, сметая все разом. Это, впрочем, нисколько не мешало мне, вернувшись вечером в Иркутск, чувствовать себя голодным наравне с другими обитателями общаги.

Студенческая свобода пьянила. Никто не проверял каждый день уроки, никто не корил, если утром лень было вставать и идти на лекции. Всегда думалось, что до экзаменов еще далеко и легко можно будет наверстать упущенное. К тому же, обучение в институте началось с предметов, не имеющих, казалось, никакого отношения к геологии. Я недоумевал, каким образом физика, математика, химия и электротехника помогут мне быстрей найти «блистающую скалу»? Не вылетел я из института в первую же сессию только благодаря тому, что на экзаменах по математике и физике удачно воспользовался шпаргалками.

Как и раньше в школе, в институте у меня находились занятия, гораздо более увлекательные, чем заучивание абстрактных формул и теорем. Я играл в футбол и настольный теннис, водил ребят со своего потока в походы на Байкал и не пропускал ни одного фильма, выходящего на экраны кинотеатров города. Еще в абитуре я познакомился с ребятами, поющими под гитару бардовские песни, и с первой же стипендии купил себе семиструнку и стал учиться на ней играть. Кроме того, я занялся фотографией, снимал своей «Сменой» все подряд и просиживал ночи напролет под красным фонарем, печатая фотокарточки.

Ну, и конечно, я увлекался девушками… Поначалу эти мои любовные увлечения, чаще всего не вознаграждаемые взаимностью, сменяли друг друга, не оставляя особого следа, но после третьего курса, на практике в геологической экспедиции, я так жестоко (и опять же безответно) влюбился в молоденькую повариху, что подхватил осложнение в виде поэтической лихорадки. С первыми заморозками все студенты-практиканты разъехались по домам, я же с остатками экспедиции еще долго оставался в тайге рядом с неприступной поварихой, до последнего дня не теряя надежды растопить ее сердце своими пламенными виршами…

Когда я вернулся в Иркутск, занятия в институте шли уже без малого два месяца. Я взялся было за учебу, но тут в общаге появился мой друг и одногруппник Санька Пригожин, задержавшийся на производственной практике еще более моего. Санька выразил сомнение в том, что нам, измотанным тяжким полевым трудом, будет по зубам гранит наук, если мы не устроим себе отдых, хотя бы и не очень продолжительный. К тому же жгли руки остатки денег, заработанных на практике. Дополнительные каникулы вылились в наше недельное триумфальное шествие по питейным заведениям Иркутска.

Позади осталось лето,
Позади и практика —
Пьем коньяк, жуем котлеты
В ресторане «Арктика…

Нечаянная болезнь неожиданно приняла хронический характер. Стихотворные произведения разных жанров, от частушек до поэм, рождались во мне в таком количестве, что я едва успевал их записывать. Спеша поделиться ими с человечеством, я с помощью нескольких гитарных аккордов подбирал для своих стихов подобие музыки и вечерами, кочуя с гитарой по общежитию из комнаты в комнату, изливался вдохновенно. Не стану утверждать, что все мои друзья и знакомые были в восторге от моего творчества. Впрочем, я был рад, когда меня не выгоняли сразу же.

Наивно было бы надеяться, что наше столь длительное отсутствие на занятиях останется незамеченным и безнаказанным, и я, хоть и испугался, но совсем не удивился, получив через старосту группы приглашение в деканат. Наш декан был человеком скорым на расправу, поэтому я заранее приготовил покаянную речь, суть которой сводилась к просьбе не отчислять меня сразу, а дать шанс исправиться.

Поведение декана, однако, меня озадачило. Он с неуместной приветливостью вышел из-за стола, подал мне, совсем уже этим испуганному, руку и предложил место в мягком кресле у окна… После чего он и сам сел в такое же кресло, стоявшее напротив. Затем у него в руках появились несколько довольно мятых листов писчей бумаги, он откашлялся театрально и стал декламировать:

«Пусть отдохнут наук верхушки,
Мы одолеем их потом,
Давайте лучше сдвинем кружки,
И пусть наш общежитский дом
Разбойной песней огласится!
Декан напрасно нам грозится —
Не в силах он остановить
Студента, выпившего, прыть!»

Прочтя последние строки с особым выражением и нажимом, декан поднял невинные глаза на меня:

– Ты не знаешь, Константин, кто автор этих замечательных строк?

Я молчал, понимая, что любой ответ будет не в мою пользу.

– А вот еще:

«В первые минуты
Бог создал институты,
Адам его студентом первым был.
Он ничего не делал,
Ухаживал за Евой,
И Бог его стипендии лишил!..[1 - Стихи В. Е. Бахнова.]

Тут я не выдержал:

– Валерий Павлович, как я мог это написать, если там дальше: «Кончится защита, и Хрущев Никита сверху указание дает: кому на Индигирку, кому в какую дырку…»? Ясно же, что это еще при Хрущеве кто-то написал!

– А первое, значит, ты?..

– Ну, я… нечаянно…

– Это мне понятно, что нечаянно… – декан придвинулся ближе, снял с моего рукава невидимую соринку и продолжил другим, нормальным уже, голосом, давая понять, что шутки кончились, – Константин, надо помочь нашей команде КВН. Похоже, они почивают на лаврах… В декабре у нас финальная встреча со строительным факультетом, а у них какой-то творческий ступор… Короче, нам нужны твой талант и твоя светлая голова…

Так я попал в популярную тогда в Иркутске команду КВН геологического факультета. Довольно быстро выяснилось, что артист из меня никакой. Единственная роль, которую мне, в конце концов, чтобы не обидеть, выделили, сводилась к тому, чтобы в одном из конкурсов, ни в коем случае не открывая рта, держать в руках большую картонную коробку с крупной надписью «Доверие коллектива», а потом в какой-то момент для смеха эту коробку уронить. Поэтические же мои способности оказались очень кстати. Я написал, и почти полностью в стихах, «приветствие» и «домашнее задание», сочинил несколько пародийных текстов на мелодии популярных песен, а также придумал дюжину «экспромтов» для конкурса капитанов.

Ребята в команде подобрались исключительно талантливые и заводные, но была среди нас одна абсолютная звездочка – Маша, Машенька. Никогда – ни до, ни после – я не встречал более энергичного человека. Она не ходила, она – летала! Если какими-либо обстоятельствами она принуждена была стоять на месте, она пританцовывала. Если она не говорила, она напевала. Как летящий по небу заряд фейерверка движется в ореоле рассыпаемых им разноцветных огней, так она жила в создаваемой ею самой атмосфере смеха, шуток, дружеских подначек и неподдельной доброжелательности.

Маша тоже жила в общежитии. Когда, придумав очередное более-менее правдоподобное объяснение своему визиту, я приходил к ней в комнату, то почти всегда обнаруживал там добрую половину мужской части нашей команды. Эти лицемеры дружно ржали при моем появлении, ведь обычно не проходило и часа с того момента, как все мы прощались в актовом зале до следующей репетиции…

Собственно, можно было бы и не ржать, ведь посиделки «наши у Маши» являлись, по существу, продолжением КВНовских репетиций, импровизационной их частью. Каждый из нас стремился щегольнуть перед Машей остроумием и оригинальностью. Это был такой внутрикомандный конкурс, в котором Машенька в качестве всевластного жюри своей реакцией на ту или иную шутку выставляла «баллы», а высшей наградой турнира (конечно, в некоей перспективе) предполагалось ее, Машенькино, сердце. Но была еще и третья сторона – зрители. Вернее, зрительницы – молоденькие второкурсницы, жившие с Машей. В наши разговоры они почти не вступали – сидели себе тихонечко и внимали с робкой восторженностью…

Одну из них звали Светланой. Маленькая стеснительная толстушка в коротком халатике, забиравшаяся при нашем появлении с ногами на свою кровать и сидевшая там, в углу у окна, с тихой приветливой улыбкой, как бы говоря: я тут просто посижу и мешать вам совсем не буду…

Я сейчас не могу вспомнить и не в силах объяснить, каким образом Светлана из Машиного, так сказать, обрамления, из одушевленного предмета интерьера превратилась для меня в нечто большее. Просто с какого-то момента я стал замечать, что вовсе не Машиного одобрения жду для своих шуток, а улыбку этой тихой девочки. Я вдруг увидел то, чего не увидел сразу, чего и сейчас не замечали другие парни: как она обаятельна, как она прекрасна своей особой скромной красотой. Как милы ее по-детски припухлые губы, ее маленький, немного вздернутый нос, как трогательны ямочки на щеках, сопровождающие ее застенчивую улыбку.

Улыбка эта заслуживает особого описания. Между передними верхними зубами у нее была маленькая, лукавая щелочка. Светлана, считая ее своим недостатком, старалась эту щелочку не показывать. Улыбнувшись и спохватившись, она делала поспешную попытку закрыть «изъян» верхней губой, и от этого ее улыбка вспыхивала какой-то особой пронзительной прелестью. Так от едва уловимого поворота вспыхивает драгоценный кристалл…

Есть четкая временная привязка того момента, когда от моей увлеченности Машей не осталось и следа. Наша команда КВН победила в финале с явным преимуществом. На новогоднем балу в общежитии подвыпивший капитан команды, большой и громогласный Леша Самсонов, комплексующий оттого, что свалившейся на него популярностью он обязан, в значительной мере, придуманным мною шуткам, прижав меня к стене, долго и нудно уговаривал меня прямо с завтрашнего дня стать капитаном вместо него, а я все старался из-за его широкого плеча разглядеть в толпе танцующих маленькую Светланку. Тут откуда-то вынырнул Санька Пригожин и, отозвав меня в сторону, избавил от утомившего меня Самсона. Санька был не совсем трезв и очень возбужден. Он предложил мне свои услуги по набитию морды Попову Сергею. Я не сразу понял, в чем дело: Сергей Попов – отличный парень, КВНщик… Зачем ему морду-то бить?

– Ты что не видел, как он кадрит твою Машку?

– Мою Машку?..

Видя мое удивление, изумился и Санька:

– Так ты же, вроде…

– Санек, никаких мордобоев! Машка – пройденный этап!

– Ну, ты, бля, даешь!..

Я долго не мог решиться на проявление своих симпатий к Светлане, но вот однажды нам случилось возвращаться вместе из института, и я пригласил ее в кино. В этот же вечер я ее впервые поцеловал. Стояли самые настоящие сибирские морозы, для нас же, как это ни банально звучит, словно наступила весна. Не пропуская ни одного вечера, даже в самую сильную стужу отправлялись мы на прогулку и бродили по опустевшим улицам и аллеям, выбирая укромные места для поцелуев. Из-за ее маленького роста целоваться было не совсем удобно и мы, гуляя, приглядывали какой-нибудь бордюр или ступеньку, куда она могла бы стать. И она, закрыв глаза, подставляла мне свои пухлые губки, и я впивался в них, и я опускал свои руки с ее плеч на ее бедра и чувствовал с восторгом, как она расслабляется, а затем прижимается ко мне всем телом и потом приоткрывает глаза и глядит на меня затуманенным, удивленным взглядом…

Выяснилось, что Светлане всего семнадцать лет, что мы родились в один месяц и в один день, и я старше ее ровно на четыре года. Ее родители – геологи в далеком якутском поселке. Она там родилась и прожила всю жизнь до поступления в институт.

Самые нежные и восторженные чувства переполняли меня. Ее плавная походка, ее привычка смотреть искоса и с лукавой усмешкой, ее нежная полнота, даже ее старомодное ватное пальто, которого она стыдилась, – все меня умиляло и трогало. И я любил весь мир! Мир, который преобразился вдруг, стал цветным и звучным, словно я вынырнул из темной воды в яркий солнечный день.