Фантазии. 18+

Видавшие виды стражники, расставленные через каждый метр с алебардами наголо (некоторые из них были вообще евнухами), никак не отреагировали на гордо продефилировавшую в сторону гарема богиню Венеру. Конечно же, это был Печорин в костюме Венеры! Отворив перед, как они думали, женщиной хрустальные двери гарема, евнухи пропустили туда Печорина. В этот час гарем представлял собой несколько иной вид, чем когда они вместе с шахом Фетхом-Али-Бабой-Ханом наносили туда визит несколько часов назад. Ведь тогда обитательницы гарема были предупреждены, что придет чужой мужчина, и навели на себя самый скромный вид, чтобы не рассердить ревнивого мужа. То был обеденный час, и Печорин был угощен на славу!

А сейчас был час вечернего купания. На росших здесь сакурах, подаренных Фетху-Али-Бабе-Хану императором Японии, цвели тысячи белых цветков. Многие лепестки опали на мраморный пол, и по ним ступали роскошнохвостые павлины. На ветвях сакур пели китайские соловьи. В середине гарема была длинная и очень широкая купальня, устроенная на манер римских бань. На мраморных берегах купальни томно полулежали прекрасные жены шаха Фетха-Али-Бабы-Хана. Многочисленные фонтаны, видимые глазу и скрытые, били своими свежими струями вверх, и, разбиваясь на капли, эти струи орошали обнаженные колени прекрасных женщин. Все без исключения они были прекрасны! Увидев эту купальню, Григорий в первую минуту прикрыл глаза ладонью – так делают ослепленные ярким светом. Какой тут только красоты не было! Зеленоглазая ирландская принцесса с огненно-рыжими волосами, окутывающими ее белые, цвета слоновой кости бедра. Розовотелая баронесса Сильвершёльд из Швеции с желтыми пшеничными волосами и яркими, как сапфиры, синими глазами. Смуглая татарская княжна – ее линии так же стремительны, как бросок ветра, как скок дикого гнедого жеребца! Абиссинская принцесса Бенафакта, правнучатая племянница арапа Петра Великого, похожая на прекрасную бронзовую статую критской богини Карос. Русская графиня Башкова – Печорин сразу же узнал ее, потому что не раз встречал эту блестящую женщину на балах в Петербурге, правда, несколько в ином виде. Он краем уха слышал грустную историю графини, проданной за долги ее отца, графа Башкова, в гарем турецкого падишаха-халифа Абдула-Хамида Первого, по прозвищу Накшидил-султан, но, по-видимому, впоследствии перепроданную или проигранную в шахматы шаху Фетху-Али-Бабе-Хану. Эти и многие другие, пока не знакомые ему графини, баронессы, княгини, принцессы и даже царевны блистали своей невиданной (кроме Фетха-Али-Бабы-Хана) красотой на Печорина, не подозревая, конечно, что он не Венера.

Они практически не обращали на него внимания, спокойно совершая при помощи многочисленных (и тоже очень красивых, хотя и несколько более простою красотой) прислужниц обычный купальный ритуал, а наиболее активные плавали в бассейне, составлявшем середину купальни, играли в догонялки, брызгались друг на друга водой, визжали и, хватая друг друга за волосы, старались утопить в благоухающей сакуровыми и розовыми лепестками нежной, прохладной воде.

Когда первый миг ослепления прошел и глаза его немного привыкли к сверкающей красоте (насколько это было вообще возможно даже для такого великосветского льва и повесы, каким был он), Печорин решил действовать. Он выбрал шведскую баронессу, прекрасное лицо, да и все тело которой было наиболее осенено какой-то мечтательной, романтической, что ли, грустью. Баронесса казалась наиболее беззащитной, а именно на таких женщин, как мы знаем из произведения Михаила Юрьевича, был в наибольшей степени падок Печорин. Вернее всего было действовать по принципу, придуманному Пушкиным: «Чем меньше женщину мы любим, тем мы ее вернее губим».

Но стоп, стоп! Остановимся на минутку и рассудим здраво. Как можно соблазнить женщину в купальне гарема, под неусытным… тьфу, то есть неусыпным оком пусть и евнухов, но вооруженных до зубов же?! Тут на помощь должна прийти вся изобретательность Пушкина и Лермонтова, вместе взятых. Исходя из многократно прочитанных и с детства нам знакомых произведений этих гениальных поэтов должно было произойти вот что.

В купальню неожиданно вошел конь. Это был гнедой конь, жеребец, дивной арабской породы, поистине царское животное, высокое, сильное и стройное, достойное носить на себе Александра Македонского. В первое мгновение Печорин и правда был поражен сходством скакуна с Буцефалом, и ему показалось, что сам призрак великого коня пришел с того света. Конь вошел в купальню и принялся там преспокойно мыться, словно это было для него обычным делом. Никто из евнухов и купающихся дам бровью не повел. Печорин припомнил, что читал нечто подобное в жизнеописаниях турецких гаремов, опубликованных неким мещанином Зайкиным, внуком деревенского дьячка. В гаремах действительно бывает вот такой конь, который пользуется своим правом мытья в любое удобное ему время.

Не моргнув глазом, Григорий Печорин начал действовать. Он подсел к мокрой колонне зеленого мрамора, на которую облокотилась своей прекрасною спиною шведская баронесса. Печорин заговорил по-французски, а я для удобства переведу:

– Мадам, что может быть лучше свободы и любви?

Одной этой фразы хватило, чтобы баронесса мгновенно оценила ситуацию. Она сразу же поняла, что перед ней переодетый мужчина.

– Лучше смерть, чем бездействие, – с жаром, но внешне спокойно, лишь немного покраснев всем телом, ответила она по-французски, сверкнув на Печорина прекрасными, полными нерастраченной любви глазами.

Баронесса знаком подозвала девушку и что-то приказала. Та взяла с собою еще одну прислужницу, и обе обнаженные девушки спустилась по мраморной винтовой лестнице в помещение, расположенное под купальней. Там находилась огромная турецкая печь для подогрева воды, а также две специальные серебряные емкости с маслами и ароматными травами, и еще одна каменная емкость с кипящей водой, которая, смешиваясь с травами и маслами и проходя по медным трубам, выпускала в разных местах в полу гаремной залы насыщенный сладостными ароматами пар. Девушки открыли вентиль, и целый водопад кипятка бурлящим потоком устремился в трубы. Из бесчисленных щелей в мраморном полу купальни забил ароматический пар, мгновенно наполнив собою всё помещение купальни и вообще всего гарема, так что абсолютно ничего не стало видно в этом кромешном пару. «На помощь!», «Aidez moi!», «Help me!» – разноязычно закричали женщины, и, хотя им ничто не угрожало, евнухи бросились помогать. Молниеносно подхватив прекрасную баронессу, Печорин вскочил на Буцефала, и, так как это был самый быстрый конь во всей империи Фетха-Али-Бабы-Хана, никто не смог их догнать.

Если бы Лермонтов писал эти строки… куда поскакал бы Печорин в костюме Венеры с обнаженной баронессою на руках? Денег у него не было (в костюме Венеры не было карманов, и он их оставил в номере), связей в этой стране, языка коей он не знал, тоже. Очевидно, Михаил Юрьевич направил бы копыта скакуна к ливанский границе, где его герой мог бы укрыться со своею возлюбленной среди неприступных скал средиземноморского побережья, в одной из его бесчисленных песчер. То есть пещер. Так он и поступил.

Ах, не буду описывать этот горячий дождь, этот жаркий ливень любви, обрушившийся на голову Печорина и баронессы Сильвершёльд, которые провели в дивном гроте на пустынном берегу Средиземного моря средь левантийский скал два счастливых дня! Одежды у них, не считая костюма Венеры, не было, еды тоже, и даже воды. Они упивались любовью, сила которой питала их целых двое суток! Печорин мог бы стать богатейшим бароном, миллионером, владельцем замков, лесов, полей и шведских фиордов. Но он был слишком горд для этого. Жаркой глухой ночью, когда переполненная сладостным счастьем баронесса спала, разметавшись своими прекрасными руками, ногами и волосами на поросшем мягким рыжим мхом полу грота, Печорин, облачась в костюм Венеры, собрался совершить небольшую прогулку по скалам. Он хотел разыскать немного съедобных яиц или птенцов, завалявшихся в каком-нибудь гнезде. Тут он заметил контрабандистов. В темноте набросившись на них, он сбросил нескольких в воду, а у остальных отнял оружие, золотые монеты и обмундирование русских офицеров, захваченное турками, и украденное потом персами, и затем попавшее в руки левантийских контрабандистов. Когда бедные левантинцы, стоя под дулами пистолетов Печорина, упрекнули его в жестоком обращении с ними и в том, что он, ограбив их, не оставляет им и их бедным семьям средств к существованию, Печорин, повинуясь минутному порыву, вызванному в нем жалостию к честным беднякам, кивнул им на пещеру. «Шах Фетх-Али-Баба-Хан даст вам пятьсот тысяч золотых драхминов, если вы доставите ему то, что найдете в этой пещере», – усмехнулся он, затем вскочил в лодку контрабандистов и погреб, правя на турецкий берег.

Теперь Печорин возвращался из Персии, где, вопреки утверждению Михаила Юрьевича Лермонтова, вовсе не умер, а даже неплохо провел время. Контрабандисты и правда были щедро одарены Фетхом-Али-Бабой-Ханом. Он подарил каждому по дорогому пистолету, серебряному кинжалу и алебарде с рубиновым набалдашником на рукоятке, одел в богато расшитые шаровары, подпоясанные бисерным поясом, и, сделав евнухами, принял в охрану своего гарема. А прекрасная баронесса Сильвершёльд, которой бывшие контрабандисты, по указанию Печорина, рассказали, что ее возлюбленный геройски погиб, защищая ее честь в неравном бою, и, будучи изрублен на куски, нашел пристанище своим бренным останкам в бушующих бурунах, – баронесса была безмерно счастлива, что пережила столь прекрасные мгновения в своей жизни, и не переставала воздавать Богу спасибо за сладостные секунды.

И теперь, после той подлости, которую совершил Печорин по отношению к шведской баронессе, герою нашего времени уже ничего не стоило сотворить то, что он сотворил вначале с Бэлой, а затем с княжной Мери.

Из-за бескомпромиссности царской цензуры, наотрез отказавшейся пропустить в печать эту важную главу «Героя нашего времени» и сославшейся при этом на сложные политические отношения, образовавшиеся у двора Николая Первого со двором шаха Фетха-Али-Бабы-Хана, Михаилу Юрьевичу Лермонтову пришлось эти всё объясняющие страницы сжечь и заменить одною короткою фразою: «Возвращаясь из Персии, умеръ». Вследствие вышесказанного характер и мотивы Григория Ивановича Печорина остались «за кадром», и это придало его личности загадочный ореол непостижимости, отчего читатели до сих пор недоумевают, а многие поколения литературных критиков спорят, что побуждало его совершать те поступки, которые он совершал на дошедших до нас страницах романа.