Пропавший сюжет

Дорогин. Завидую. Все испытаете с остротой, которая уже недоступна нам, туземцам и аборигенам. Представьте, море совсем прогрелось. Прошу вас за стол. Вот калачи. А есть и бублики. Беру их у Друмова, что на Коблевской. На диво поджаристы – издают этакий упоительный хруст. Удостойте вниманием и ветчину. Здесь у нас на углу есть лавочка. Вроде бы неказиста на вид, а товар, знаете, первостатейный. За свежесть ручаюсь. Хотите сыру? От Чичкина. Отличного качества.

Вера. Я сыта. Вот чаю я выпью.

Дорогин. Бублички с маслицем – пища богов. "Я сыта"… Совершенно необязательно быть голодной, чтобы поужинать. Ужин прельстителен сам по себе. Это, радость моя, ритуал-с. А что наша жизнь без ритуалов? Во всякой обрядности есть свой смысл.

Вера. Отнюдь не во всякой.

Дорогин. Ах да, разумеется. Иначе – что же ниспровергать?

Звонок.

Вот это номер! Кто скачет? Кто мчится? Какой еще ездок запоздалый? Минуточку. Все будет улажено. (Идет в прихожую.)

Вера становится за трюмо, опустив руку в карман платья. Из прихожей доносится неясный разговор, потом отчетливый женский голос: "Можешь себя не утруждать!" Хлопает дверь. Возвращается Дорогин. Он смущенно покачивает головой. Вера выходит из-за трюмо.

За стол. Возобновим нашу трапезу.

Вера. Еще раз прошу меня извинить. Мое присутствие нарушает ваш распорядок.

Дорогин. Ay? Беспорядок – это вы хотели сказать? Порядка нет, да и быть не может. От чего, собственно, все несуразности. Однако забудем этот визит.

Вера. Марк говорил, что такое возможно.

Дорогин. Вот как? Он вас предупреждал? Похвально. Рыцарь идеи, но сплетник.

Вера. Бог с вами, он и не думал сплетничать. Речь шла о другом.

Дорогин. Я понимаю. Насколько покоен сей приют. Ешьте, ангел мой. Эти бублики вознаградят вас за все волнения. Есть два благодетеля человечества. Один – Томас Альва Эдисон, знаменитый изобретатель, и тот безвестный, но быстрый разумом, однажды придумавший пить чай с бубликами. Отужинаем – и отдыхайте. И чувствуйте себя по-домашнему.

Вера. Я постараюсь, благодарю.

Дорогин. Квартирка, в сущности, недурна. Но требует хозяйского глаза. Присмотра, ухода и так далее. Сказывается отсутствие женщины.

Вера (выразительно взглянув на прихожую). И впрямь.

Дорогин. Ах, это? Это не то… Это, дитя мое, коловращение. Еще один источник разора.

Вера. Вы были женаты?

Дорогин. Неоднократно-с. Гражданским браком, само собою. На свободомыслящих дамах.

Вера. Странно – при вашей любви к обрядам.

Дорогин. Ничуть. Я слишком их уважаю, чтоб легкомысленно нарушать. А уж это было бы – неминуемо. Я-то знаю свой подлый нрав. Впрочем, женщины потеряли не много. Я далеко не всегда весел. Хотя и всегда навеселе.

Вера. Сочувствую.

Дорогин. Ничего печального. Тем более есть у меня граммофон. Живем с ним, можно сказать, душа в душу. Томас Альва – золотой человек. Голова совершенно непостижимая. Как я говорил вам, принцип фонографа. Но вместо цилиндра – всего-навсего диски из эбонита с выемками. Пластинка вибрирует, игла движется, перемещаясь по спирали. Крайне приятен как собеседник. Я ему – мысль, а он мне – шансон. Я спрашиваю, а он отвечает.

Вера. Было б, наверное, поучительно – подслушать подобный диалог.

Дорогин. Поверите, я обязан ему лучшими своими сюжетами. Я ведь, коли вам Марк говорил, литератор-с. Сотрудничаю не без успеха в юмористических изданиях, благо их развелось до черта. Почти как свободомыслящих дам. Есть "Пчелка", есть "Маяк", есть "Оса". Я среди них выделяю "Пчелку", охотней всего печатаюсь там. Как видите, у нас с граммофоном одно назначение – тешим людей.

Вера. Каждый по-своему…

Дорогин. Он мне сегодня исполнил одну славную песенку. Как это?.. "Я – кроткая блондинка, но полная огня. И жажду поединка в любое время дня". Не так… я несколько переиначил. Но это не важно. Смысл сохранен.

Вера. О чем же вы пишете?

Дорогин. Все – о нас. О том, как грешим из-за хлеба насущного. Как любимся, женимся, терпим от тещ. Как мы зависимы от начальства и самых ничтожных обстоятельств. Получается довольно смешно. Да вот на днях был один сюжет. Некая девушка – синий чулок, крайне решительная, эмансипе – приехала на вакации к тетке. А к той захаживает сосед, этакий бильярдист по призванию. И вот наша юная суфражистка начинает бить кием по шарам, чтоб доказать свою равновеликость.

Звонок.

Будь ты неладно! Ну кто там еще?

Вера. Откройте – увидите.

Дорогин. И не подумаю. Немножко потренькают и уйдут.

Звонят долго, настойчиво, но в конце концов смиряются.

Думаю, одна певчая птичка, я ей иной раз пишу куплет. Имеет успех, полна благодарности. Здесь вообще-то достаточно тихо. В дни обретения места под солнцем я пошатался по номерам, по меблирашкам и прочей дряни. Жил, так сказать, во всех городах. В "Базеле" – на Большой Арнаутской, в "Марселе" на Нежинской, в "Венеции" – на Екатерининской, в "Константинополе" – на Греческой. На ней же – в "Лувре", в "Версале". Вот где был вечный круговорот! (Кивнув на дверь.) Простите. Не обращайте внимания. У этих созданий неважный вкус. Почему и читают мои рассказы.

Вера. Не скромничайте. Такое кокетство не лучше женского.

Дорогин. Справедливо. Поза-с. Влияние кулис. Я ведь еще театральная крыса. В свободное время кропаю пьески – всякие квипрокво в одном действии. Для дачных театров и летних гастролей. Приносит некоторый доход. Вы, разумеется, в театр не ходите?

Вера. Нет, почему же, однажды в сезон к нам приезжает Московский Художественный. Какое-то время внушал надежды Театр Веры Федоровны Комиссаржевской.

Дорогин. A-а, это не по моей части. Вы – благородная северянка. Стало быть, высоки и строги. А я – легкомысленный южный фрукт. Петрополя вашего не перевариваю. Сырость и ранний полумрак. Нда-с. Полумрак и полусвет. Каламбур сомнительный, не для ваших ушек. Так или иначе, дорогая, но вреден север для меня. Южане на севере быстро старятся. Я, видите ли, человек сиесты. Вы знаете ль, что такое сиеста? Это такой блаженный час, когда светило стоит в зените и о работе не может быть речи. Задергиваются жалюзи, дабы спастись от полдневного жара, и вы возлежите, как Адам. Или Ева. Либо же отправляетесь к морю. Часок потолкуете с Понтом Эвксинским о вечности и земной тщете, и две стихии – вода и солнце – сделают вас неуязвимым. Впрочем, ежели вам потребны не столь высокие собеседники, то можно посидеть и с приятелями у Печесского в городском саду. А коли хотите – у Дуварджоглу. Здесь много таких уютных местечек, созданных для музыки жизни. Короче, это юг, дорогая. Мне уже сорок годочков с хвостиком, а я чувствую себя молодым.

Вера. Я рада.

Дорогин. Я тронут. Сколько вам лет? Гимназию кончили, но недавно?

Вера. Кончила, но давно.

Дорогин. Ну, не очень. Для вас молодость – это, можно сказать, естественное состояние. А я послеживаю за собой. Хожу в гимнастический институт Пытлясинского. А также в яхт-клуб, что на Садовой. Громаднейшее открытие сделал: плоть устойчивее, чем дух. Стал забывчив. Мелькнет мыслишка, надо немедленно записать. Всякие горестные заметы горестнохрупкого ума. Ночные гостьи. Лежишь во мраке, а рядом – листочек и карандаш. Вот давеча явился сюжетец. Занятно, что скажет столичная штучка? (Озабоченно.) Но где ж бумажка? (Ищет.) Вот старый пес… Куда я ее подевал? Досадно.

Вера. Присядьте. И постарайтесь не мучиться. Вспомнится само по себе.

Дорогин. Легко сказать. Такие сюжеты – раз-два, и обчелся – пришло озаренье! О чем-то задумались?

Вера. Нет, ничего. Как, в сущности, все меж собой несхожи. Сколько людей – столько миров.

Дорогин. Резонно. Хотя это и не значит, что сколько голов, столько умов. Много дурней, решающих, как нам жить. Куда ж я заткнул этот чертов листок?

Вера. Я говорила о том, что в каждом заключены особые свойства. От них-то в конце концов и зависят и наше место, и наши действия.