Из далёкого детства

Глава 2. Первые отметины детства в памяти

Как я на свет появился

Август 1944 года.

От западной границы в глубокий тыл движется железнодорожный состав. Черная копоть от паровоза порой накрывает теплушки, открытые товарные платформы, на которых суетятся люди. В большинстве своем это торопятся домой, на родину, бывшие узники фашистских лагерей и другие жители оккупированных территорий, насильно угнанные немцами для рабской работы на Вермахт. С ними едет и моя мать, не спуская глаз с восьмилетнего Ивана и шестилетнего Николая. В Брянске – последняя остановка. Машинист сказал, что очередная высадка пассажиров будет только в Сухиничах. Заныло сердце от того, что и дом рядом, и еще нескоро в него попадёшь, потому что от Сухиничей нужно будет возвращаться назад на сотню километров. Пришлось пассажирам ближайших деревень Жиздринского, Хвастовичского, Ульяновского районов выскакивать с платформ и вагонов на ходу, когда поезд замедлил ход на крутом повороте у 333-го километра, не доехав до станции Судимир.

К счастью, отец уже несколько дней встречал прибывающие с «возвращенцами» эшелоны. Он вернулся на родину месяцем раньше и устроился на свою прежнюю работу железнодорожником. Наконец, встреча состоялась. Шесть-семь километров до Младенска теперь полнокровная семья после годовой разлуки прошагала на одном дыхании.

Деревня представляла собой жалкое зрелище. При отступлении немцы сожгли все дома. Только три каменки с зигзагами трещин на стенах уцелели и сиротливо стояли без крыш. Вдоль ленты дорог, обозначающей профиль довоенной деревни, лепились свежевырытые землянки. К встрече семьи отец успел смастерить землянку на месте старого родового корня. Здесь-то и появился я на свет 30 мая 1945 года, в месяц Победы в Великой Отечественной войне, как желанный сын своих родителей, переживших ужасы прошедшей войны.

Землянки

В моей памяти из далекого детства остались две землянки. Одна принадлежала Жене Лосевой – девице лет тридцати. Ее на улице все звали Евъешей. Непонятно, почему она жила еще в землянке, хотя рядом стоял отцовский дом, в котором размещалась семья Лося – грозного главы семейства, который мне запомнился тем, что частенько напивался и гонял по деревне свою жену. Иногда она прибегала прятаться на наш конец деревни к сестре Кривушке, жившей напротив нас.

Вторая землянка стояла через два дома от нас. Жила в ней бабка Настя Тожина. Ее дочь с внучкой, моей ровесницей, жила по соседству с другой стороны в кирпичном доме. Внутри землянки мне довелось побывать один или два раза. Однажды я поссорился с ее внучкой, одноклассницей Ниной Зенкиной, и нашел ее у той самой бабушки. Спустился в полуподвал помещения. На глиняном хорошо утрамбованном полу ничего не было постелено. Справа была сложена низенькая группка – печка с небольшой лежанкой и дымоходом. В полумраке темнели сырые стены. На стене с левой стороны под самым потолком слабо брезжил свет через маленькое оконце в одно стеклышко. Даже мне, девятилетнему пацану из бедной семьи, была видна беспросветная нищета в этом «жилище». И мне стало стыдно за свою обиду на Нину.

После войны редко, какая семья могла сказать, что она живет в достатке. За два года немецкой оккупации население потеряло все: от коровы-кормилицы до жилья. И нужно было создавать заново элементарные условия жизни, тем более что каждую семью затронуло пламя войны. Тяжелее всех было одиноким женщинам и тем, в чьи семьи не вернулись с войны отцы, сыновья, братья. Вот и одинокая бабка Настя, и женщина в расцвете лет Евъеша еще несколько лет после того, как отгремела война, ютились в землянках.

Запомнилось строительство дома по соседству. Их семья состояла из одних женщин: Таня Денисова (уличное прозвище Носина) жила со старенькой мамой и дочерью Аней. Аня была старше меня года на три, но по-соседски брала меня в свои игры. Мне тогда было два – два с половиной года.

Нужно было думать о строительстве дома – с большой семьей в землянке долго не проживешь. В свободное от работы в колхозе время возили из ближайшего леса «на себе», то есть на обычных ручных санках, брёвна, иногда для волока бревна впрягали корову. На себе хорошее дерево не унесешь. Поэтому стены дома собирались из разномастных по толщине и качеству венцов. Но к следующей зиме семья жила уже под настоящей, хоть и соломенной крышей. А я перебрался в свою настоящую «кроватку».

Люлька

Весной отец надрал липового лыка и сплел мне люльку – маленькую колыбельку. Делалась она так: сгибался из ивового прута эллипсовидный обруч, который оплетался крест – накрест узкими полосками лыка с провисанием вниз. Получалось мягкое уютное ложе. Люльку подвязывали с четырех сторон веревками и подвешивали на вбитый в потолочную балку крюк. Для удобства мамы с одной стороны люльки делали веревочною петлю. За эту петлю можно было качать ногой колыбельку, успокаивая ребенка, и одновременно что-то делать: шить, штопать, а то и дремать (при постоянном-то недосыпании). После меня эта люлька много лет переходила по наследству к моим младшим сестрам Кате и Нине и к брату Илье.

Первые два года после войны выдались очень голодными. В пищу шли и крапива, и лебеда, и липовый лист. Из смеси мякины, лебеды и картофеля пекли хлеб. Люди распухали от голода. А весной, когда заканчивались все съестные припасы, население выходило на картофельные поля и собирало вымороженные за зиму клубни, проваливаясь в хлипкое месиво оттаявшей земли. Потом из собранного крахмала пекли лепёшки, метко прозванные в народе тошнотиками. Но для нас в ту пору ничего вкуснее их не было.

В связи с этим из дошкольного детства мне вспоминается забавный случай. Когда родители ушли на работу, а братья в школу, я нашел в доме какие-то худые валенки и пошел за деревню. Я помнил, что там, за Алёнкиными, в прошлом году находилось картофельное поле. По улице снег, укатанный конными санями и утоптанный пешеходами, еще не растаял, поэтому идти было привычно и легко. Но за огородами снег почти совсем сошёл. Перепрыгивая с пустым ведром по снежным островкам, забрёл далеко в поле. Солнце припекало. Пока набрал полведра пузырящихся клубней, землю окончательно развезло, и я провалился в землю. Жидкое месиво стало засасывать все глубже. Я не боялся, что не смогу выбраться. Меня брал страх от того, что загубил валенки. Так и пришлось их оставить в грязи, а самому, перекатываясь с боку на бок, выбираться на проселочную дорогу.

Ходить я начал рано и стал меньше докучать своим родным. Меня смелее уже могли оставить одного. Видимо, меня не тянуло баловаться спичками или забираться в опасные места, судя по тому, что помню себя часто одиноко играющим у дома, во дворе, или с группой ребят на ближайшей лужайке, а то и в дорожной пыли.

Первое «путешествие»

Расскажу еще об одной из самых первых «зарубок» в памяти из времен младенчества. Всегда считалась на селе «страда сенокосная» самым тяжелым периодом. И маленькие дети на лугу были только помехой. Донимали утренние комары, дневной зной, острая стерня прокосов. Взрослым приходилось часто отвлекаться, выбиваясь из трудового ритма. Меня, как правило, оставляли дома под присмотром Николая. А тут и его труд потребовался: кому еще на стогу стоять, да соль посыпать, как не самому маленькому. Тут я понял, что на другой день меня хотят оставить дома одного и стал ныть: