Раннвейг Ингольд. Северная Сага

До размышляющего Бранда донеслись чуть слышные чьи-то мягкие шаги, ровно кралась дикая кошка, шагающая по скользкому полу, боящаяся спугнуть мышку.

– Ранд… Что за привычка, подкрадываться со спины?

Вздох притворного огорчения брата, спугнул все мечты Бранда. Ранд, нарочно громко шаркнув ногой, обутой в высоченные, до бедра, кожаные черные сапоги, зашел в кухню, и, не удостоив брата ответом, шлепнул Уну по широкому заду, что вызвало у нее легкий неодобрительный смешок. Один из его приглаженных красных волос упал прямиком в тесто.

«Самовлюбленный петух… Столько дел, столько забот, Киритайн погряз в тьме и гнусных обещаниях лжекоролей, предательствах родных и друзей, а этот тощий красавчик только и знает, что пить вино в изысканной позе, обсуждать складки Уны и осуждать каждого, кто оказался в мятом одеянии, чумазом белье, замызганных сапогах… Хотя, конечно же, он переживает за Красные Пустоши, конечно, переживает, как отец за своих родных детей… А я…я тоже хорош», – в свою очередь вздохнул Бранд, наблюдая, как Ранд, жуя лесной орех, самодовольно, покачивая узкими плечами, покидает кухню, подмигивая и так разозленной вконец Уне. «Такой живот отпустить мне непростительно… Когда-то я вызывал трепет даже у самого Медвежьего Короля… И это было буквально вчера. А сейчас меня шугаются лишь дворовые собаки.

А они шугаются всего на свете…»

Три брата, наконец, собрались все вместе за длинным столом в просторном обеденном зале с высокими резными колоннами, украшенными грубоватыми скульптурами существ с рожками, соблазнительных женщин с копытами и хвостами и даже некими бородатыми старцами с торчащими из пасти, клыками. Жар, веющий от натопленного камина, обогревал помещение до самого укромного уголка, поросшего паутиной, и братья, разгоряченные, кто от вкусного ужина, кто от долгой охоты на куропаток, а кто, просто употел в меховых бобровых тапках, яро принялись спорить.

Это была их излюбленная забава.

«Ни один прием пищи у нас еще не проходил в мирной семейной обстановке» – отметил Бранд, уничтожая последний кусок пирога с печенью. «Как бы я мечтал бросить все и махнуть на соседний материк… Земли Призраков не приняли бы меня… Ведь я не Ранд, да, точно не приняли бы… Северянин не выживет в таких пустынных, загадочных и, безусловно, зловещих местах. А уж я-то, – он хихикнул. – «Те, кто побывал в Красной Пустоши, возвращаются другими… Если и возвращаются… глупцы… Безрассудные смельчаки без мозгов… как много моих товарищей по мечу сгинуло там, пытаясь отыскать скрытую магическую тайну кровавых песков…! Но Ранд, коварный мой братец все предусмотрел! Такой разгильдяй, но Красные Пустоши обязаны ему многим. Жаль, что про него все забыли. Как и про всех нас…»

Шум неугомонных братьев не давал Бранду сосредоточиться на своих мыслях, возвращающихся к Ингрид. Он, сдвинув брови, хмуро покосился на брызгающего слюной, белокожего и бледнолицего Кати, размахивающего перед надменным лицом Ранда столовым ножом, а тот в свою очередь отпускал в ответ крепкие словечки. Глядел, но отнюдь не понимал причины их ссоры.

«Дурачье… словно воронье крикливо …Как надоело контролировать, наказывать, ужесточать и усиливать гнет, следить за порядком, прятаться и притворяться. Бросить бы все и махнуть подальше…

Туда, где солнце всходит два раза за день… Туда, где Ингрид танцует у костра… Туда, где место Ранда занял Алый Волк, Повелитель Крови».

«Дикари Земель Пустошей поклоняются Алому Волку – могущественнейшему темному божеству с двумя головами. Они приносят ему в дар собственную кровь, налитую в черепа шакалов, а одежду воина стирают в волчьей крови, веря в то, что она придаст сил и отваги молодому солдату. У них нет ни королей, ни вождей, ни мудрых старцев… какая-то иная сила помогает им..ведь сколько раз выходцы с Киритайна пытались подчинить себе дикарей – столько раз Омут Страха, что в Лучезарном Море окрашивался алой кровью горе-завоевателей.

Кровь – питает жизнь, так говорят жрецы Красных Пустошей… И ведь правду говорят, только жаль, что не теми губами.

Человек, не понимающий ценности крови, вскоре сам потеряет ее».

Что искала Ингрид в Красных Пустошах? Зачем ушла странствовать именно туда? Ведь она все потеряла…»

– Твоя стерва искала сильного самца, способного дать ей защиту, а не слабого на передок, кобеля, каким ты и являешься! Правда? Уна не даст соврать. – прилизанный Ранд, похотливо поманил кухарку пальцем, но та гордо вскинув волосами, скрылась за углом. Бранд стиснул зубы, сжимая кулаки под столом.

«Кровь питает жизнь… Моя кровь давно выпита этими двумя нетопырями». – Я сломаю тебе ребра, как тогда, помнишь, Ранд? Я растолстел, но не ослаб. – красноволосый худощавый братец, похожий своим узким, гладко выбритым лицом больше на шаловливого подростка, чем на мужчину, озабоченно щелкнул зубами, улыбаясь хитрой, лисьей улыбкой. Не зря его кличут Ранд, Багровый Петух.

– Этот мир прост, как орех, что только что проглотил Кати, – вызывающе бросил Ранд, закидывая ноги в высоких сапогах на стол. – Мне интересно, ох, как интересно наблюдать за ним, особенно за Севером, – язвительно добавил он, на что Бранд лишь тяжело вздохнул, покачивая головой. Но Ранд не успокаивался, ядовито улыбаясь.

– Бабы – народ простой, как и мужи. Ты имел кучу женщин из жалости, приводил в замок бездомных попрошаек, в надежде, что хоть как-то очистишь и изменишь этот мир к лучшему. Твое проклятье… Твой рок, о да… Киритайн – это мусорная куча, вперемешку со свиным дерьмом и грязной кровью проходимцев и убийц; женщина хочет спрятаться под надежное крыло защитника от этого ужаса, которое как-то скрасит ее тяжелую жизнь… Нет, не отворачивайся, Бранд, я всегда говорю правду, мерзкую, противную, но правду, ведь! Да? Ха-ха, ну ты и тупица, какой ты у нас тупица! Твоя ненаглядная Ингрид ждала тебя в твоих покоях каждую ночь, я видел, как дрожали ее руки, ресницы, все тело, когда ты в очередной раз приводил свою новоприобритенную жалкую пассию, нуждающуюся в «покрове»! Сколько таких несчастных ты «покрыл»? Хах, какая забавная история! Демоны обретают чувства, смертные разбивают их ледяные сердца! Я сейчас обделаюсь от смеха, вот гляди!

И она ушла. Правильно сделала, чертовка; лучше бы еще вдобавок перерезала тебе горло во сне. Больно бы было, помучался пару дней, но может быть стал бы умнее? Стерва стервой, но она подарила тебе жизнь… Смертные умеют делиться жизнью. Отдавать ее во имя чего-то… А что можешь ты, Бранд? Ты отсиживаешь булки на одном месте уже месяц и не собираешься выйти на воздух… посмотреть, что намечается… что грядет… и каков будет итог… Кати недоволен, шибко недоволен тем, что происходит, и он меня даже пугает своим хмурым взглядом! – он кивнул на Кати, и тот кисло осклабился звериным оскалом, наливая себе вина со специями.

– Я не буду оправдываться, Ранд… Ты предельно честен, как всегда, хоть я и хочу выпустить погулять твои кишки, – неуверенно парировал Бранд, опуская взор.

«Я жалок… Я всего лишь червяк, пылинка, летящая туда, куда занесет ее переменчивый ветер. Я стал почти человеком. Слабым и бесхарактерным. Спасибо тебе, Ингрид. И… Прости, прости меня, я заслуживаю смерти и ужасных предсмертных пыток, которые мне никогда не светят. Я жажду испытать их от тебя и никого боле… никого боле».

Кати вдруг хрипло засмеялся, и, утирая губы салфеткой, молча вышел из-за стола, не произнося за обед ни слова. Братья проводили его взглядом и переглянулись. Губы Ранда подернула кошачья ухмылка и, переглянувшись с бледнолицым братом Кати, он выпалил:

– Раннвейг Ингольд уже здесь?

В Киритайне наконец-то станет весело. Самое время выйти из тьмы, поглазеть на готовящийся спектакль. Ты с нами, Бранд?

Снова братья берутся за свое. Бранд на секунду прикрыл глаза. Каждый раз, когда он закрывал их, ему виделась его жуткая смерть от кинжала рыжеволосой девы, вонзающей его прямо в шею. «Что может быть слаще и приятнее?»

– Это твоих рук дел, Кати? – недовольно осведомился Бранд, будто хотел пожурить его, как отец бранит провинившегося сына. В синих, как глубь бушующего и неспокойного океана, глазах Кати вдруг вспыхнул озорной огонек. Зрачки его были продолговатые и узкие, как у змеи.

Обнажив белоснежные зубы, он тихо прошептал:

– Она отлично сыграет свою роль неудачницы…

Глава 9. Первый враг

«Страх – самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх – страх неведомого».

Говард Ф. Лавкрафт

Дружелюбно распрощавшись с обитателями приюта, которых мне по человечески стало жалко, я неспешно седлала Черныша и складывала в дорожный мешок некоторую провизию, коей меня снабдила толстая хозяйка. Я старалась растянуть время на как можно более долгий срок, еле-еле укладывая фляжки с водой и черный хлеб с тмином в мешок. Мне все же хотелось обнаружить старого рыцаря у себя за спиной, пьяного, воняющего перегаром и овечьим дерьмом, неважно какого, лишь бы хоть чья-то милостивая душа проявила ко мне внимание и заботу. Чувство одиночества и ненужности стало глодать меня все сильнее с каждой минутой.

Я не знаю, почему мне захотелось отдать рыцарю все свои деньги. Дурацкий поступок? Хм… Это вообще было абсолютной неожиданностью даже для меня. Может быть, они ему нужнее? Вряд ли меня сейчас интересует какое-то там золото, когда у тебя ничего не осталось… когда ты вообще сомневаешься, жив ты или мертв?

Никогда чужак не станет своим в своре диких собак, сколько бы добычи он не бросил к ногам вожака.

Рассвет только зачинался, но мне почему-то казалось, что чем раньше начнется мое путешествие, тем скорее я закончу свою миссию, какой бы нелепой она не была. Мне правда казалось, что, я в какой-то компьютерной игре, где нужно было пробежать определенный участок на время и скорее сдать квест, чтобы получить награду… Пусть это и самая горькая ложь, но я надялась, что мое путешествие окончится очень скоро и благополучно, ведь такие люди, как тот старик-рыцарь не могут жить в злобной и черной стране…? Ведь так?

Ну-ну… Самообман и внушение – всегда были твоим коньком.

Теперь у меня нет денег, но есть капля гордости, ворох тайн и бездонная бочка страха, давящая тяжелой глыбой на мои плечи.

Главное – не задавать себе вопрос «а зачем я все это делаю?»

Кстати…

Когда-то в детстве на день рождения мама подарила мне сто рублей. В то время это было более чем достаточно обычному девятилетнему ребенку. Грезя о сникерсах, я направилась к ларьку, но на обочине тротуара меня встретил попрошайка в теплом зимнем пальто и меховой шапке в летнюю жару. Он что-то бурчал себе под нос и раскачивался взад-вперед, потрясая кружкой для сбора пожертвований. Конечно, мое сердце, жаждущее в таком возрасте лишь гору сладостей, так растрогалось, что я сунула ему сторублевую бумажку, и, не глядя в глаза, пулей помчалась домой. У меня горели щеки, уши, казалось, полыхали даже кончики волос.

Но отчего-то я стала так хорошо себя чувствовать, что с особенно зверским аппетитом принялась поглощать конфеты, купленные мне мамой к празднику. Ущемленной я себя уж точно не ощущала.

Вечером я снова вспомнила разодетого бомжа и понадеялась, что он купит себе легкую панамку или летние модные шортики, но через пару дней, опять встретила его на той же «паперти», но уже в другом рваном полушубке. «Вот глупый. Зачем летом покупать себе на милостыню еще одну шубу?! Старый дурак!» – разозлилась тогда я.

Конечно, сейчас, я никогда не посмеюсь над нищим, что бы он там ни придумывал, чтобы получить горсть монеток.

Я сама в не самом лучшем положении. И от мехового полушубка точно не отказалась бы, учитывая конечную точку прибытия.

За плетеным забором прокричал хилый общипанный петух, заставив меня вздрогнуть и чуть не упасть в сырое сено.

День начинался неплохо. Вздохнув, я в сотый раз окинула таверну нежным взглядом, вспоминая вкуснейший ужин и жесткую, но теплую постель. Закинув мешок за плечо, и ведя Черныша за поводья, я вышла за ворота гостиницы, утопая по лодыжки в сочной, мокрой грязи, вперемешку со свиным дерьмом, хлюпающей при каждом шаге.

– Стой, чужестранка!

Улыбаясь про себя, я старалась как можно непринужденнее обернуться, не выказывая желания. Значит, я дождалась. Мне жутко и непреодолимо хотелось ласковых слов или объятий; я просто не могла сейчас идти без поддержки, без поднятия морального духа… Самой чертовски трудно генерировать позитивный настрой, учитывая мой нудный, склонный к извечным депрессиям, характер.

Как, должно быть, людям было тяжело со мной там… в той жизни… настоящей.