Разрешите влюбиться

Я с трудом сдерживала слезы. Чувствовала, как сырая одежда противно липнет к телу, и почти задыхалась от нахлынувшей стремительной волной обиды.

– Слушай, как тебя? – раздался уже знакомый насмешливый голос над ухом. Гай. Перед глазами предстали его идеально белые, несмотря на осеннюю грязь, кроссовки. – Брось ты их, пусть валяются.

Он не понимает! Я не могу их тут бросить. По крайней мере, нужно найти и спрятать от чужих глаз титульный лист.

– Нет! – я всхлипнула.

– Брось, говорю.

– Нет!

Мне хотелось, чтобы все исчезли, чтобы отстали от меня.

– Ну как знаешь, – бросил он, переминаясь с ноги на ногу.

– Что происходит? Почему все тут собрались? – громыхнул откуда-то знакомый бас. – Настя?

Я не обернулась, только еще быстрее начала собирать остатки курсовой.

– Ежова! – голос преподавателя по физической культуре Андрея Павловича приблизился и раздался теперь уже над моей головой: – Что происходит?

Я лихорадочно продолжала хватать мятые сырые листы и прижимать их к груди.

– Так, расходимся, – решительно сказал физрук. – Ты, Гаевский, хочешь помочь? Если нет, дуй на пары. И живо!

Послышались шаги, затем мягкий хлопок двери, мотор ожил, и красный спортивный автомобиль отъехал на несколько метров в сторону, чтобы там припарковаться.

– Что тут у тебя, Ежова? – Андрей Павлович наклонился, вглядываясь в мое лицо.

– Ничего! – я воскликнула слишком громко, выдав свое беспокойное, взвинченное и близкое к истерике состояние. – Просто…

И замолчала. Оставалось собрать еще пару листов.

Преподаватель сделал несколько шагов, поднял с асфальта то, что осталось от курсовой, и молча протянул мне.

– Спасибо.

– Поторопись, – вздохнул он, глядя на меня с жалостью, – занятия вот-вот начнутся.

– Угу.

Я развернулась и помчалась по лужам к мусорному контейнеру. Слезы застилали глаза. Было чертовски обидно, хоть вой. Видок, наверное, у меня еще тот. Я бросила в мусор ком смятых надежд и вытерла лицо сырым рукавом. Как теперь объясняться? А главное, где взять денег, которые нужны сегодня и срочно? Всхлипнув, я развернулась и припустила к входу.

Уже на лестнице не удержалась и обернулась. Гай стоял возле машины и курил. Я не могла знать точно, но почему-то была уверена: он наблюдал за мной. И от этой мысли по спине побежали мурашки. Трудно будет забыть его взгляд – злой и холодный, забирающийся, кажется, в самую душу. Но еще я запомнила жар его ладони: та, словно назло ледяным глазам, была горячей и мягкой. Такой уютной, что не хотелось отпускать.

Я забежала в вестибюль и понеслась прямиком в туалет, чтобы привести себя в порядок. Но уже знакомый девичий смех за дверью уборной меня остановил.

– Какая же Ежова стремная! – сказал кто-то. – И не стыдно в бабушкином плаще ходить? Фу!

– Курица мокрая!

Не хочу! Не хочу сталкиваться с ними, встречаться взглядами, знать, что они болтают про меня. Я развернулась и побежала в раздевалку, протянула старушке гардеробщице мокрый насквозь плащ.

Студенты подтягивались ближе к аудиториям. В коридоре почти никого не было, наконец-то на меня не глазеют.

– Ох, что это с твоей одеждой, деточка? – Бабулька наградила меня испытующим взглядом.

– Так. Промокла, – вздохнула я, пытаясь пригладить непослушные волосы.

Мои кудряшки в обычные дни жили своей жизнью и с моим мнением не считались, а сегодня, напитавшись дождевой водой, так и вовсе торчали в разные стороны. Безобразие. Кошмар. Просто ужас.

– Так с плаща вода течет! – Старушка нахмурилась. Подалась вперед, наклоняясь на стойку, оглядела меня с головы до ног и поспешила отворить дверцу, пропуская внутрь: – Так, милая, давай-ка проходи.

– Нет, мне…

– Проходи скорей.

Она втянула меня за руку.

– Но…

– Ничего не хочу слышать. Ты же вся мокрая! Гляди, даже колготки сырые. И платье! – запричитала она, подталкивая меня. – Простынешь ведь! Идем, у меня здесь обогреватель. Вмиг высушим тебя.

– Не могу! – Я попыталась сбежать, но не вышло, старушка уже преградила мне дорогу. – Мне на занятия надо.

Она забрала из моих рук разбитые очки и покачала головой:

– Вижу я, как ты со своими учебниками вечно носишься. Второй год уже от библиотеки и обратно, туда-сюда, туда-сюда. То чертежи у тебя под мышкой, то папки с работами. Лучше бы ты в столовку так быстрее всех чесала и пирожки там ела, вон тощая какая стала!

– Откуда вы… Я думала, никто меня не замечает… – Подталкиваемая морщинистыми руками, я буквально рухнула на стул.

– Ну, оно, может, и так. – Старушка живенько ухватилась за громоздкий радиатор и придвинула его к моим ногам. – Но от моего глаза ничего не скроется. Каждый день на вас смотрю. – Гардеробщица бесцеремонно ухватилась за мои коленки и подтянула их ближе к радиатору. – Одни красятся, как пугало, и хвалятся километровыми ногтями, потому что хвалиться больше нечем. Другие курить за угол каждую переменку бегают: «Дай куртку, на куртку, дай снова, забери обратно». Но ладно хоть ума хватает одеться, а то давно бы остатки мозгов простудили!

Я всхлипнула и провела ладонями по сырым колготкам.

– Лучше б я красилась, – я с сожалением посмотрела на разбитые очки в руках старушки, – тогда бы меня не называли страшилой.

– Кто страшила?! Ты? – Она быстро-быстро захлопала белесыми ресницами. – Да я такой красавицы давно не видывала, честное слово! Нашла кому верить, лучше меня послушай, чем этих куриц размалеванных: люди не обязаны выглядеть так, чтобы всем нравиться.

– Но…

– Никаких «но»!

– Мне на пару пора, – жалобно протянула я, глядя, как пожилая женщина заботливо расправляет края моего плаща, чтобы он равномерно высох.

– Нет уж, милая, никуда я тебя не отпущу. – Она замерла, заботливо и по-отечески оглядывая меня. – Посидишь здесь с часок, высохнешь. Ничего с твоей учебой за это время не случится.

– Не могу! – Мне хотелось разреветься.